Багдад до востребования

– Вот что, жрец, – Биренбойм сдвинул в сторону папку, – отправь «Корриде» шифровку: «Немедленно перебазироваться. Новый кров подбирать с особой тщательностью, не оставляя хвостов. Объект сегодня же доставить по месту назначения, в худшем случае, завтра утром, помня, что «Аль-Рашид» – под надзором «Мухабарата». Книгу-инструкцию заменить, изделие – оставить прежним. О выполнении доложить. Остальное – по плану».

– Подожди-подожди, – забеспокоился помощник, нервно щелкая кнопкой авторучки –удобную базу, зачем менять?

– Тебе не кажется, что «Коррида» наломал дров, поставив операцию под удар? – ссылался на некий подтекст оберопер, оказалось, помощником не прочитанный.

Рафи выбросил руку, призывая к разъяснениям.

– Как ты не въезжаешь?.. – сокрушался Биренбойм, – Канада – не Заир, ее посольство на произвол судьбы не бросят. Одного имущества там на миллионы, не говоря уже о документации, которую, убежден, всю не сожгли. Стало быть, остались, как минимум, три охранника. Проинформируй «Коррида» о канадском посольстве вовремя, наших ребят на крыльце встретил бы швейцар в ливрее. Одного моего звонка в Оттаву хватило бы… А как он поступил, не догадываешься? Он их просто грохнул! Учитывая сверхсекретный характер миссии, да сугубо арабскую внешность его ребят, убежден, не стал уговаривать канадцев «потесниться». Да и кормить из ложечки, связав по рукам и ногам, – явно не его стихия. – Шеф оскалился.

– Собственно, в чем загвоздка, Дорон? – путался в мыслях помощник. – Да, Канада – дружественная нам страна. Но впервой ли Конторе? Кто когда раскопает?

Биренбойм развел руками и, слегка мотая головой, выказывал крайнюю неудовлетворенность.

– У «Корриды» нет выхода, кроме как, забаррикадировавшись, замкнуть посольство! С их физиономиями и арабским акцентом за канадцев, как не ухищряйся, не сойти! Да и, понимает «Коррида», патрули могли запомнить охрану. Тем самым резкая смена контингента опасна вдвойне. Но сидеть взаперти, по ночам высовываясь, – риск еще больший. Заметив, что здание внезапно обезлюдело, люди «Мухабарата» да и обычные мародеры могут в любую минуту вломиться. Так что, подмога, дуй в узел связи, оставив спевку Саддама с антигорбачевским заговором мне. – Биренбойм откинулся на спинку, прикрывая веки, казалось, обессилив.

Уже схватившись за дверную ручку, Рафи Замуж услышал нечленораздельный шепот, обернулся. Шеф, будто бредит: глаза закрыты, подбородок воткнут в грудь, губы торопливо артикулируют. Рафи кольнуло растормошить Дорона, выведать, что с ним. Но он даже не пошевелился, увлекаемый сбивчивой речью, которую через несколько секунд, приноровившись, жадно впитывал.

– Они видят во мне белл боя, где-то свистнувшего палочку-выручалочку, – будто плевался словами шеф. – Заштормило где – «Вперед, Дорон!», буря утихла – в замызганную щель обратно. А Дорон не волшебник по вызову, спасительная галочка статистики. Ему не только эта халупа, сам Лэнгли мал. Чем двуногие дышат, в какую повозку кого впрячь, лишь Дорон знает. Политики – чванливые, не видящие дальше своего носа бездари. Что Буш, что Мейджор, что Горбачев… Но они, оказывается, золотой фонд планеты. На самом деле дешевые побрякушки на теле потаскухи – матери рода человеческого. Сколько аэропортов названо в честь Эйнштейна, Менделеева, Нильса Бора? Тот-то и оно… А вот именами всяких властолюбцев-эгоцентриков хоть отбавляй: де Голль, Кеннеди, Бен-Гурион. Не осторожничал бы Давид, Израиль еще в сороковом, после Дюнкерка, можно было провозглашать, сбросив вместе с арабами британский гарнизон в море. Все думают: политика – стройный свод правил, пусть трактуемых творчески на сквозняке обстоятельств. Но в сути своей – хаос, месиво честолюбий и аппетитов, управляемое несколькими самородками. Такими, как Биренбойм, Константин, Шахар, натирающими своими мозолями паркет для небожителей, но прозябая при этом на задворках. – Бред вдруг захлебнулся.

Рафи Замуж хмурился. Ему хотелось то провалиться под землю – ведь миф кумира, еще минуту назад, в его глазах национального героя-бессеребренника, лопнул, то остаться, дабы вкушать мысли, его уму, рядовой лошадке разведки, неведомые. В унисон умонастроению он то отпускал, то вновь хватался за дверную ручку.

Тут, переместив голову на плечо, Биренбойм возобновил вещание:

– Рафи, порожняя башка, ты всерьез веришь, что багдадский проект – в руках господних? Скажи мне, где был Всевышний, когда треть нашего народа «выпустили» через трубу? Не знаешь? Ага, нечем крыть… Так вот, скажу тебе, московская шифровка – вчерашний день. Новость – только депеша «Корриды»… О сделке заговорщиков с Саддамом Константин сообщил мне еще в шесть утра. Этот пижон Фройка зря усердствовал. Скоро узнает, что почем. Помесит у меня на стройке бетон герой хренов. Думает нужен здесь кому. Своих стукачей – куда пристроить не знаем, города не хватит.

Рафи, зачем Костя звонил, как ты думаешь? Посплетничать, лясы поточить? Помочь коллеге по проекту, оказавшемуся для антигорбачевского заговора вдруг балластом? Костя вернул предприятие в исходную точку, пригрозив вывести из игры посла. И не издевки над случайным попутчиком ради, а чтобы в очередной раз «Моссад» поиметь. Им нужны пилоты для «Антонов» – отобрать из числа новых репатриантов.

Через Румынию тех забросят в Душанбе. Думаешь, на переэкзаменовку или ностальгия по пархатым заела? Как бы не так… Они заменят русские экипажи, будто доставляющие военные грузы в Таджикистан, но не ведающие ни сном ни духом, что конечный пункт следования – объявленный изгоем Ирак.

Ну и как, на твой взгляд, Ицхак и Моше отреагировали? Возмутились, грозились русский заговор изобличить? А никак… Не бум-бум они, моя рука к телефону даже не дернулась. А вот два экипажа готовы, не могут нарадоваться халтуре по специальности, точнее, передыху в каторге за гроши. На этой долбанной Земле только так, если в ферзи засвербело…

Рафи Замуж вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.

В тот вечер, приехав домой, он долго мудрил над каким-то многокомпонентным пойлом. Завершив «комплектацию», четверть часа состав кипятил. Перелил жидкость из кастрюльки в большую чашку и, обжигая горло, маленьким глотками выпил. После чего вызвал кардиологическую бригаду, пожаловавшись на сильное сердечное недомогание. С диагнозом «микроинфаркт» провалялся в больнице месяц и в день выписки подал рапорт об отставке, который после тщательного, протяженностью в месяц, расследования был удовлетворен.

Глава 20

12 января 1991 г. 20:00 г. Багдад отель «Аль-Рашид»

Семен Петрович обожал дождь – самый органичный для души наркотик, в своем кругу говаривал он. При этом в последние годы, лишь закапай божья роса, он все чаще подбавлял градус настроения из стакана. Так что погода на дождь сулила ему не только блаженную грусть, но и горечь похмелья.

Между тем дожди в Ираке на привычные для средней полосы России осадки походили мало, буквально обрушиваясь на землю и, в основном, по ночам. Словно кто-то в дурном сне опрокидывал гигантскую бадью, выплескивая месячный рацион одним махом. Тридцать-сорок минут и стихии как не бывало.

Но на этом зональные различия в круговороте воды не исчерпывались. Осадки бесследно растворялись в песках Месопотамии, представлявшимися лишь передаточным звеном между королевствами небес и подземелья. И на утро ни тебе бодрящей свежести, ни щемящего минора воспоминаний.

Талызин вслушивался в раскатистый шум дождя, незаметно в очарование своего любимого досуга погружаясь. Пригревшись в чувствах, в какой-то момент отметил, что в допинге не нуждается. Не так чтобы совсем, но в принципе. Ведь позавчерашний перебор еще недавно отдавал судорожностью движений и болью в висках

И впервые за столько бесцельных, полных гримас судьбы лет Семен Петрович себе нравился.

Он не понимал, за что, и ведет ли на спасительный перевал эта тропинка – это его совершенно не занимало. Важен был лишь покой и стена дождя, будто ту гармонию души и тела оберегающая. От недругов, фатума? Хотелось бы верить, что от себя самого, малодушного прежнего.

Он ощущал приятную тяжесть испытания, где первую преграду, запредельно натужившись, он разворотил – в авантюре, далекой от финала, окутанного свинцовыми облаками тайн. В конструкции, где он винтик из самого уязвимого сплава, но без которого и быть ничего не могло.

«Быть» внушало ощущение своей исключительности, причастности к истории наконец. Пусть, как дитя точных наук, он на сию науку, историю, с некоторым скепсисом посматривал. Но не сегодня, впервые с прелюдией грандиозной человеческой драмы соприкоснувшись. На широте, где уперлись лоб в лоб силы зла и справедливости – там, где гражданину чести сторону баррикад не выбирать.

Сделал свой выбор и Талызин, твердо решив пробраться в посольство подсказанным таксистом маршрутом.

Воссоздался образ шикарной журналистки, ее всепонимающий, казалось, прожигающий любую завесу скрытности взгляд. Это прежде неизведанное сочетание всколыхнуло чувства, которые Талызин уже не помнил, когда переживал. Вся же ее невротика, зигзаги сумасбродства, представлялись ныне, по прошествии дня, даже не милыми женскими слабостями, а зовом о помощи. И не лишь бы к кому, а в его адрес. Некие до сих пор вкушаемые токи подсказывали, что интерес журналистки к его персоне личный. Профессиональная составная, хоть и внятно изложенная, не более, чем повод к сближению.

Где-то после сорока, круто взмыв по карьерной лестнице, не питавший иллюзий о своей наружности Талызин приметил, что прекрасный пол к нему не столько потеплел, сколько стал обращать на него больше внимание. Поскольку перемена заявила о себе в его непосредственном, по месту службы, окружении, то поначалу принял феномен за должное. Мало ли кому что от него, облаченного властью, надобно? Меж тем со временем он постиг: весьма похоже, его социальный статус – не более чем благоприятный фон в женском восприятии его персоны и отталкиваться следует от другого. Он как личность стал другим – терпеливее, мудрее, тоньше. Новая глубина воплотилась в притягательной энергетике его поля, изыске манер, казалось бы, ему, крестьянскому сыну, неподвластному.

Совсем недавно, в прошлой командировке, Семен Петровича незаметно прихватила яркая, неглупая, но в общении грубоватая особа. Интрижку сдерживали атмосфера наушничества в советской колонии и нацеленность Семена Петровича на связь без обязательств – он все еще болел женой-дезертиршей. Оттого, едва ощутив, что притязания партнерши заскочили за условную границу дорожно-полевого романа, он, не колеблясь, инициировал разрыв. Отбиваясь от уязвленной, уже строившей на него виды искусительницы, Талызин как-то воскликнул: «Не пара я тебе с моей рязанской физиономией!» Дама смутилась, казалось, уколотая очевидным взывающим к пересмотру их отношений аргументом, и некоторое время о чем-то размышляла. Между тем ее ответ затушил огонек надежды отделаться от ППЖ малой кровью: «Мужчине не нужно быть красивым, заруби себе на носу! Как и не столь важно его положение в обществе, лишь бы не неудачник… Единственный орган, по которому и тупые бабы млеют, – это башка! Ну и такт, разумеется… На лбу главный у вас размер!»

Вспомнив иракскую интрижку, Талызин усмехнулся. Улыбка все еще блуждала по лицу, когда он стал заглядывать в висящее над письменным столом зеркало. Обнаружив прежнего «рязанца», вновь усмехнулся и хлопнул себя указательным пальцем по хрящеватому носу.

Из коридора донеслись шорохи. В номере – полумрак, горит один ночник. Семен Петрович вклеился глазами в дверь, прислушался, но, кроме мерного шума дождя, больше ни звука. Нерешительно, а скорее, с опаской, приподнялся и увидел, что у самой двери белеет лист, будто из блокнота.

Ласковый бриз чувств – точно поглотил хамсин пустыни: ссохшиеся, непослушные губы, неверные колени, души пепелище.

Засопели, обступая, призраки: приторный зампред ГКЭС в тандеме с самоуверенным истуканом-наблюдателем, гастролер, будто никого не узнающий, полковник «Мухабарата», презрительно ухмыльнувшийся, распахнувший кобуру полицейский и чуть поодаль, вторым оцеплением, внешне – ВИП персоны, – целый сонм незнакомцев, надменно за акцией наблюдающих. Душная апатия, ни шанса вырваться за порочный круг.

Донеслось клацанье дамских шпилек и, наконец, стук в дверь, необычный, мало на что похожий: легкий скрежет ногтей, перемежаемый прикосновениями кончиков пальцев. Талызин дернулся, как спросонья, но застыл, словно застряв в ближнем «оцеплении». Стук повторился, на сей раз – едва различимо. Может, галлюцинации, подумал он. Меж тем плотно исписанный листок у двери вполне материален, глаза излишне протирать.

Семен Петрович осторожно «вышел» из тапок и двинулся на цыпочках к двери, различая на ходу скрип набоек, будто от нетерпения. За метр до входа остановился, метая отчаянные взгляды то на дверную ручку, то на исписанный латиницей листок.

Шпильки ритмично застучали, удаляясь. Перенеся центр тяжести на левую ногу, Семен Петрович резко потянулся к листку, одновременно, правой рукой, хватаясь за переключатель дверного замка. От взаимоисключающих усилий потерял равновесие и грохнулся на пол. Не успел даже сгруппироваться, чтобы защитить от удара голову. Издав отчаянное «А-а!», схватился за шишку.

Шпильки остановились и какое-то время топтались на месте, после чего заторопились обратно.

– Это вы, господин вновь прибывший? – прозвучал испуганный голос за дверью, по тембру, журналистки.

– Да-да… – Не в пример неуклюжему падению, Семен Петрович проворно поднялся, подхватывая листок.

– А что случилось? – осведомилась дама, на сей раз – без всякого испуга.

– Минутку… – Разблокировав замок, Талызин распахнул дверь.

Расфуфыренная, излучающая утонченный парфюм журналистка просветила «вновь прибывшего» своим фирменным взором. Должно быть, не обнаружив отклонений, прежде не замеченных, вопросительно уставилась на постояльца номера 1042. Тот между тем молчал, как рыба, перебирая цидулку в руках.

– Только не говорите, что вы тоже журналист или, так сказать, под вывеской… – Гостья, словно невзначай, покосилась на листок. – В таком случае я ошиблась дверью.

Семен Петрович вымученно улыбнулся и стал пятиться назад, будто своим маневром приглашая журналистку войти. Синхронно он пытался активизировать английский, распавшийся даже не на разрозненные слова, а на чурающиеся друг друга фонемы. «Да-да» и «Минутку» он, захваченный врасплох, озвучил по-русски, а вот жестом почему-то стеснялся пригласить…

– Постойте, – обратилась невозмутимо журналистка. – Вы, боюсь, неправильно поняли. Я на самом деле подразумевала интервью и, как понимаете, дефицита мужского внимания не испытываю…

Семен Петрович закивал.

– Приятно встретить здравого мужчину, – продолжила интервьюер, – пусть теряющего дар речи…