Багдад до востребования

До конца дня офицер по безопасности ломал голову, как в очередном докладе на Лубянку подать беспрецедентный контакт Посувалюка, но ни к чему внятному не пришел – настолько его запутало событие без дна и покрышки. Визитер-то, вне всякого сомнения, соотечественник, которого, по всем законам политической физики, в Багдаде быть не могло…

В конце концов он от происшествия банально отмахнулся: какая разница, кто и зачем? Раздираемая междоусобицей и, казалось бы, безнадежно далекая от иракского конфликта родина, в силу инерции имперских амбиций, откровенно сдала персонал своего посольства на заклание. Каких-то два дня и Багдад может просто исчезнуть – со всей инфраструктурой и четырехмиллионным населением, и в этом светопреставлении бесследно растворятся восемь честно тянущих свою лямку русских парней.

Семен Петрович шагал с послом по коридору, испытывая очередной наплыв преклонения перед зачинателями проекта, мгновениями ранее окрещенного им «Сачок». В Москве, на установочном инструктаже, у него с Шахаром вышла стычка. Он никак не мог взять в толк, откуда произрастет его личная встреча с послом, ибо попасть на прием к Чрезвычайному и Полномочному самому сотруднику посольства совсем непросто, скорее всего, очередь. Как опытный аппаратчик Талызин это прекрасно знал. Рядовому же командировочному – об этом даже не могло быть речи. Шахар попросил не перебивать и дорисовал преамбулу: в посольстве лишь восемь сотрудников, что значительно упрощает задачу, и, добиваясь приема, следует сослаться на некоего Клячкина, знакомого посла, известного барда, передавшего собрату по творчеству свои тексты. Дослушав, Талызин пожал плечами, будто бы принимая установку, но без энтузиазма. Формально все сходилось, но упование на ностальгию по самодеятельной песне (по словам Шахара, хобби Посувалюка) отдавало романтикой, мало совместимой с жестким каркасом госслужбы. Полемизировал же со своим куратором Талызин лишь потому, что, едва соприкоснувшись с гастролером, постиг: ничем приблизительным тот не удовлетворится, его ведомству нужен абсолютный, безупречный результат, ради которого перекроят хоть карту мира. Так что хочешь выкарабкаться – не просто подыгрывай, а играй в одной команде…

Семен Петрович немало подивился, когда шеф группы поддержки озвучил ту же, что и Шахар, версию контакта с Посувалюком в качестве основной. Причем гораздо больше, чем очередной подмене «Экспансии», обретшей на «малине» изначальный, дотаможенный вид. Зигзаги шпионской логистики его на тот момент откровенно утомили, выработав иммунитет «чем бы подкидыш не тешился, лишь бы не кусался», а вот психологической составной авантюры он, ощущая себя полноправной, сумевшей перехитрить «Мухабарат» фигурой заговора, дышал. Похоже, у них особое чутье, подумал Семен Петрович, выходя недавно из «малины», коль столь уверенно, без пафоса и фанатизма, отстаивают, на первый взгляд, гиблую идею для охмурения государственного мужа, взращенного сразу двумя жесткими протоколами. На поверку оказалось: отнюдь не в случайном озарении, а локализовав единственно верную струну, хоть и не пришлось по ней звякнуть…

Талызин испытал легкую досаду, когда Посувалюк толкнул дверь в комнату с табличкой «Машбюро», а не в свой, наместника великой державы, кабинет. Еще на подмосковной даче перспектива нанести визит в резиденцию посла приятно взбудоражила его эго, присовокупившись к прочим резонам в оправдание своей безоговорочной капитуляции перед дерзким гастролером. «Довелось бы когда…», – мелькнуло у Семена Петровича тогда между делом.

Как только дверь за Семеном Петровичем захлопнулась, Посувалюк резко вытянул – ладонью вверх – руку. Поначалу Талызин воспринял жест, как «усаживайся», но вовремя сообразил, что ни к одному из стульев тот не обращен, после чего оглянулся, подумав, что дверь осталась открытой. Посувалюк продублировал обращение, на сей раз придав ему движением пальцев просительную форму. Наконец Семен Петрович допетрил: посол затребовал упомянутую передачу рукой, должно быть, опасаясь, что их могут подслушать.

Талызин степенно расстегнул пальто и какое-то время бездействовал, казалось, перебирая в памяти порядок дальнейших действий. Будто определившись, извлек «Экспансию» и почему-то раскрыл на первой главе, хотя прежде этого ни разу не делал. «Что ж они накропали там такого?» – подумал он и полез за заколкой, не прочтя ни единой строки. Захлопнул обложку и водрузил на нее футляр. С виноватой миной устремился к Посувалюку, успевшему присесть на край одного из столов с какими-то древними, внешне – трофейными немецкими машинками.

– Начните с восьмой главы, – просипел вдруг ссохшимся горлом Талызин, вручая подметный комплект.

Посол взыскательно оглядел футляр, точно выискивая подвох, но открывать не стал, положил на стол возле машинки. Затем обратился к «Экспансии», как и Талызин, открыв ее на первой странице. Принялся читать, словно пренебрег директивой, и вскоре перевернул страницу. Но затем внезапно захлопнул книгу и, держа ее в одной руке, задумался. В конце концов вернулся к «Экспансии», адресовав себя к оглавлению.

Последующие четверть часа Семен Петрович не находил себе места, да так, что муки раскаяния, одолевавшие его по выходу из запоя, невнятное раздражение, по сравнению с тем, что он ныне испытывал. Его подмывало то провалиться под землю, то смыться, похерив обязательств, которые дал шпионской шайке-лейке. Он, чистоплюй, всегда обрывавший заискивания подчиненных, буквально давился душевной болью, обезобразившей лик посла с первого мгновения чтения «инструкции». Никогда прежде он не встречал такого отталкивающего расслоения личности, по внешним данным, крепкого духом и телом человека. Чрезвычайный и Уполномоченный сподобился даже не в жалкое, затурканное животное, а в смердящий кусок дерьма с суетливыми движениями и глазками. При этом – Талызин уже не сомневался – данный разворот события особым сюрпризом послу не был, чего-то подобного Посувалюк ожидал давно: слишком подобострастно тот слился с материей подметной цидулки, казалось, легко им усваиваемой.

Между тем взгляд стороннего неангажированного наблюдателя отмечал совершенно иную картину: словно продираясь через тернии, посол носился по «Экспансии», прыгая из одной главы в другую по принципу «туда-сюда, обратно». Выхватывал те или иные сколы информации, но смысловой ряд пока не выстраивается.

Тут пытка сопереживания и самоедства оборвалась. Семена Петровича захлестнула новая волна – любознательности. Исподволь до него дошло, что посол хаотично мечется по «Экспансии», не паникуя, а следуя прописанной в сюжете формуле расшифровки послания, намеренно, в целях конспирации, разбросанного по разным главам.

Вскоре Талызин озадачился: собственно, к чему вся заумь в шпионской редакции? Конечно, ловко придумано – кому придет в голову искать в вышедшей массовым тиражом книге шпионскую «телегу»? Разве что водяные знаки… Но, случись оппоненты заподозрят неладное, при вычитке раз плюнуть выявить инородные фрагменты текста! То, что они таковы, сомневаться не приходится, шифр-то не приложен!

Чуть позже Семен Петрович увидел, что Посувалюк загибает страницы, и озадачился, зачем. Подметным жанром побаловаться на досуге или как?.. Все же размеренное, не в пример прологу, умственное тщание действа в какой-то момент подсказало: «телега», мало того, что расчленена на множество раскиданных по тексту вкраплений, похоже, сдобрена еще и иносказаниями. Оттого Посувалюк раз за разом отсылает себя к прочитанному, дабы прочувствовать оттенки или вылущить из шелухи аллегорий заковыристый, первоначально ускользнувший смысл.

Любопытно, что Посувалюк присесть визитера так и не пригласил, хотя сам, едва начав грызть оглобли «телеги», переместился со столешницы на стул. Рефлексировать, костеря свою, оказалось, душедробильную миссию, стоя, Талызину было не с руки, так что даже не заметив когда, он на первый попавшийся стул приземлился.

В конце концов судорожный шелест листов затих, будто возглашая исход повинности, навязанной Семену Петровичу гримасой судьбы. Но не тут-то было…

Подвижное лицо посла, еще недавно походившее то на трусливую, то на угодливую паляницу, вдруг обратилось в ромб – запредельного изумления. Казалось, Посувалюк столкнулся с неким монстром из космоса, психикой человека не усваиваемым. А поскольку взгляда от «Экспансии» посол не отрывал, ничего не оставалось как предположить, что чудище изображено на прилагаемой иллюстрации.

Смущенный сбоем действа, Талызин с опаской привстал, норовя рассмотреть «зверя», но увидел лишь разворот обычных страниц. Его вновь подвинуло дать деру из этой камеры скелетов и трофейных реликтов, но вновь не вышло – осадила догадка, которая осенила в багдадском аэропорту: «Заколка – не что иное, как дистанционно управляемое устройство, обращенное против военной надстройки Ирака».

Семен Петрович резко встал на ноги, часто заморгал, будто на пороге какого-то решения, но затем застыл в комичной – руки по швам – позе.

На него нахлынули калейдоскопически меняющиеся, не стыковавшиеся друг с другом воспоминания и фантазии: одуревший от самогона, залитый юшкой одноклассник, размахивающий толстенной жердью в эпицентре потасовки – неизменная клубничка каждого выпускного в их деревенской школе, хоть и в своей вариации, изумленные глаза Вики, жены, при встрече с Сюзанн на свадьбе Ларисы, их с Викой единственного отпрыска, Шахар и полковник «Мухабарата», режущиеся в «дурака» на подмосковной даче, внезапное осознание того, что обещанные заговорщиками пятьдесят тысяч долларов – сущие, несообразные его фактическому вкладу гроши, в проекции миллиардов, вбуханных в антииракскую кампанию, Володя Высоцкий, лабаюший в кабинете Брежнева свои вирши под гитару, и какие-то еще выкрутасы взбаламученной подкорки, пустившейся во все тяжкие…

Талызин вновь заморгал, после чего потряс головой – фантасмагория испарилась. То же машбюро, те же «Адлеры» на столах и тот же «ромб», правда, чуть закруглившийся – смотрится уже как поплавок, подхваченный течением авантюры, но едва одушевленный.

– Могу чем-то помочь, Виктор Викторович? – как бы случайно вырвалось у Семена Петровича. На самом деле ему давно хотелось броситься к Посувалюку и залипшее человеческое начало в нем растормошить – когда отхлестав «ромб-паляницу», а когда по-дружески обняв.

«Поплавок» в очередной раз сподобился в «ромб» – на Семена Петровича, экспедитора «похоронки», воззрились безумные глаза.

– Давайте, прогуляемся, – чуть подумав, предложил Талызин.

Посувалюк слегка просветлел, словно выказывая, что не прочь присоединиться к моциону, но вскоре стал рассеянно переводить взгляд с футляра заколки на «Экспансию».

Тут Семена Петровича настигло: коль «гостинцы» – в поле внимания посла, морально – он в орбите заговора. Осознает Чрезвычайный и Полномочный это или нет, не столь уж важно. Главное, не просмптривается и намека на протест с момента его знакомства с подметным жанром.

Талызин резко шагнул к столу, пробудив у посла защитный рефлекс – тот с опаской начал приподниматься. Между тем физически контактировать с послом у гонца дурных вестей и в мыслях не было. Как рачительный, хваткий хозяйственник, в правилах которого – порядок на подмандатной территории, он не мог допустить, чтобы «гостинцы», аукнувшиеся у посла душевными волдырями, банально затерялись.

У стола Семен Петрович согнулся и с шумом выдвинул средний ящик. Увидев, что тот забит бумагами, призадумался на мгновение. После чего извлек треть стопки и переместил на столешницу. Поддев ладонью остаток фолианта, просунул под него «Экспансию» и футляр. Захлопнул ящик. Выпрямившись, кивнул Посувалюку на дверь. Хотел было двинуться на выход, когда сообразил, что, «укрывшись» эскортом, он нейтрализует служебный раж «инквизиции в тапках». Да и дверь, через которую он проник в посольство, скорее всего, заперта, хоть и не припоминалось ему, замыкал ее Посувалюк или нет.

Между тем покинул Талызин посольство намного проще, чем в него проник. В лобби – пусто, притом что из правого крыла здания доносились звуки какой-то жизни. К тому же, вскочив как ошпаренный, Посувалюк, словно проснувшийся локомотив, буквально протащил его до самых ворот. Семен Петрович едва за ним поспевал. Не сулил проблем и выход – в замке входной двери торчал ключ.

У ворот Посувалюк остановился и, чуть вытянув шею, выказывал угодливую пытливость. Сбитый с толку недавним рывком посла из машбюро, Семен Петрович в первые мгновения послание даже не разобрал. Собственно, что не договорено? Но тут вспомнил, что именно он приглашал посла выйти наружу, прежде упомянув дружеское плечо.

«Верно, но пригожусь чем? – цапался с самим собой Талызин. – Отпустить грехи, напутствовать на измену отчизне, свою уже совершив? Было, конечно, жаль беднягу, но больше противно. Вот и вырвалось, дабы расквитаться с оброком, обдавшем на финише амбре, словно из нужника узловой. Кроме того, чем фигуре большой политики может поспособствовать случайно приблудившаяся, завшивленная овца?»

Немая сцена затягивалась: полпред тянул шею, а гонец дурных вестей прятал взгляд, будто конфузясь. Наконец Талызин исподлобья виновато взглянул на Посувалюка, сообщая взором: мне пора. Вытащил руки из карманов и секунду-другую раздумывал, уместно ли подать руку. Хмыкнул про себя: «Дезертир – истопнику судилища, где место припасено обоим…» Изготовился было сказать «Прощайте», когда услышал:

– Кто они, Семен Петрович?

Талызин потряс головой, словно не расслышал или нуждается в разъяснениях.

– Те, кто вас послал, – огорошил наледью в голосе посол, вдруг обретя сановный лик.

– Признаться, удивили вы меня, Виктор Викторович, – простецки почесав за ухом, откликнулся Талызин. – Хотя не так вы, как те самые «те», естественную любознательность у получателя не предусмотрев. В своих наставлениях, разумеется… Правда, это мало что меняет. Если как на духу, они сами не представились…

– Вы кажетесь мне умным и, что немаловажно для момента, порядочным человеком… – то ли взывал к неким ценностям, то ли провоцировал посол.

Талызин нахмурился и пару раз повел левым плечом, будто разминая.

Между тем встряхивал он не мышцы, а представления о мире, в котором некогда с интересом жил, но однажды себя потерял. Причем, вдруг приоткрылось, отнюдь не в результате семейной драмы, а оттого, что сущее неизбывно дисгармонично, нет в нем ни справедливости, ни верховной истины, ни добра, коль даже НИИ таковых субстанций не существует. А царствует грызня эгоизмов, многоликая, раскраиваемая под заказ правда, произвол аппетитов, то бишь, низменное, биологическое. И если бы не навязанный природой инстинкт самосохранения, то давно бы он оставил этот мир по-английски – с его устойчивой культурой лжи, самообмана, тупиковых, навязываемых по праву сильного идей.

Казалось бы, кто ближе? Соотечественник и фактический собрат по несчастью или международный синдикат костоправов, взявший в заложники близких? То-то и оно, что не сказать! Посол – полпред нации, раболепно, под гул оваций возведшей ГУЛАГ, общности, родством с которой сегодня просто непорядочно гордиться. Да и вряд ли он жертва, очень похоже, замаран по самые уши, если родиной не торганул. Словом, один другого стоят. Так что самое разумное – смотать удочки, пока не поздно…

Семен Петрович шагнул к выходу и, нажав на ручку, потащил металлическую дверь на себя. Заперто, но не беда. Поверни лишь ключ, и кукурузник-развалюха, выбравшийся из пике, возьмет курс на посадку, пусть видимость нулевая…

– Семен Петрович! – окликнул Талызина посол. – Дивлюсь тому, как держитесь, завидно даже. Но хотелось бы напомнить: статью за измену Родине в УК СССР никто не отменял. О смягчающих это я…

«Чья бы корова мычала…» – обронил про себя Талызин, поворачивая ключ. Вдруг резво обернулся, явив физиономию, синонимичную подспудному отклику.

Посувалюк глуповато улыбнулся, будто осознав, что брякнул не то, и вновь раскатал паляницу.

– Знаете, что, Виктор Викторович, – принял позу обличителя Талызин. – Я это замусоленное кем попало «родина» за свою жизнь наслышался больше, чем, скажем «спать»! Вот такие, как вы, и выдавили из нее душу, превратив в нечто глухонемое, а скорее, мертвечину, раздираемую стервятниками всех мастей. Это, во-первых. А во-вторых, если бы той самой несть числа поруганной родине в данном контексте хоть что-либо угрожало, вы бы меня здесь не встретили!

– А вы откуда знаете, что ей полезно, а что нет? – встрял посол, указывая инженеришке на его место.

Семен Петрович застыл на мгновение, после чего озадачился. Казалось, сражен чем-то очевидным, прохлопанным по страшному недоразумению.

Словно закрепляя возымевший свое, попавший в точку тезис посол ехидно закивал.

– Вы это о чем: косметике разложившегося трупа, отравившего будущее четверть миллиарда людей?! – вспылил Семен Петрович, будто опомнившись.

Посувалюк махнул рукой, выплескивая неизъяснимую горечь, разочарование. В результате чего полемический задор Семена Петровича, едва вспыхнув, угас – он потупился. Почесал переносицу, слегка прикусил губу, точно не знает, как быть.