Багдад до востребования

Зато, ничуть не стесняясь, поведал о личном: семье, дезертирстве жены, вакууме одиночества и даже о своей слабине – в оправдание, почему наполняет лишь ее бокал. При этом, в силу природной деликатности, и мизинцем не коснулся ее прошлого, довольствуясь лишь тем, чем делилась сама.

В итоге мир, раздираемый чревоугодничеством амбиций, перестал ею замечаться. Осязаем был лишь приютивший встречу воздушный двухместный корабль и его микроатмосфера: сладостный, передающийся касанием ладоней трепет, нежность взглядов, безоглядное сближение душ.

В том закутке влюбленности звучали лишь их имена. Скорее всего, чаще, чем возможному наблюдателю могло показаться уместным. Во власти некоей лишь им понятной игры, они учились в оригинальных транскрипциях выговаривать «Семен» и «Сюзанн». Освоившись с фонетикой, двинулись в обнимку на выход.

У номера Сюзанн пара долго целомудренно, будто первый в жизни раз целовалась. Семена Петровича экзерсис возвращал в светлую пору студенчества, пьяня одним прикосновением тел. Сюзанн же, напротив, то и дело охватывала тревога: у большого бабского откровения почти всегда горький финал. Если червоточина не внутри, то снаружи – что было так похоже на взятый в осаду тысяч прицелов момент…

Наконец, найдя силы вытряхнуть себя из блаженного омута, Сюзанн схватилась за лацканы пиджака избранника и, тряся, жарким шепотом обдала: «Обещай, что выживешь, обещай! И, если сможешь, защити…» Будто в отчаянии или, может, от избытка чувств, зло толкнула дверь и исчезла за ней, не прощаясь.

Семен Петрович, тяжело дыша, некоторое время всматривался в зазор двери, захлопнувшейся не полностью, теряясь в догадках, что все это значит. Просвет – не приглашение ли? Но едва услышав, что жизнь по ту сторону переместилась в ванную, аккуратно закрыл дверь и отправился к себе.

Нажав кнопку вызова, Талызин заметил, что один из четырех лифтов задействован, начав спуск с его десятого этажа. Хотя он и разомлел от откровения, задумался: «С чего бы это? Ведь я на этаже один…»

Поначалу Талызина покалывали отдельные, едва различимые шипы, но в лифте уже одолела тревога, неясного пока источника. Наконец его рука полезла в боковой карман пиджака и, соприкоснувшись с бумагой, замерла. Так, с одной рукой в кармане, он и прошествовал из лифта в свой 1042.

Отворяя дверь, Семен Петрович глядел себе почему-то под ноги. Оказалось, не зря: прямо у порога – лист, идентичный прежнему, только исписан наполовину. Неторопливо, как случайную соринку, поднял. Извлек с кармана первую депешу и, пройдя к письменному столу, бросил обе на стол.

Между тем приступил к чтению лишь спустя несколько минут, переодевшись. Строчки поначалу плыли, но мало-помалу выстроились по ранжиру: «По техническим причинам прежний план аннулируется. В 8:00 спускаешься в лобби, к администратору. Имитируя сердечный приступ, просишь вызвать скорую. Как только метрдотель дозвонится, садишься в кресло, помня, что через пять минут тебя эвакуируют. Если в 8:00 метрдотеля на месте не окажется, дождись его. Знай, что усесться сможешь лишь после приема неотложкой вызова. Последнее: не забудь одеться по погоде. Друзья».

Контрастом степенной сосредоточенности, еще недавно пропечатанной в лике, Семен Петрович в сердцах оба листа изорвал и спустил в унитаз. Укладываясь, бубнил про себя: «Попробуй тут выжить. Тебя бы, милая, не втянуть…»

Глава 21

13 января 1991 г. 03:57 г. Багдад отель «Аль-Рашид»

Талызин не запоминал свои сны, замечая при случае: «Слон наступил где-то…» Но в последнее время, при выходе из запоя, сновидения все чаще откладывались, по большей мере, злые. Пробуждение цепляло тот или иной фрагмент кошмара, где жертву то распиливают, то зажаривают или как-то еще препарируют на пиршестве людоедов.

Как ни диво, в той накипи подкорки был и свой позитив – охватывающее, по пробуждении, состояние жестокой психической травмы. Увязавшись на недели, а то и на месяцы, боязнь рецидива отодвигала новый запой, напоминая о себе много чаще, чем муки похмелья. Между тем, не секрет, благодушие – самый быстрорастущий бурьян на плантации рода человеческого…

Семен Петрович проснулся, ощущая присутствие непрошенного гостя, чья тень отражалась в лунном свете на стене. Околеть от страха мешал необычайно яркий, мультифокальный сон, пока не развеявшийся: он и Сюзанн любят друг друга – искушенно, отринув все табу, как две высокопородные твари…

Не успел Талызин переварить вторжение, как интервент метнулся к нему и в считанные секунды клейкой лентой обездвижил рот, руки, ноги, после чего прильнул к правому уху. Но законопачивать его или, не приведи господь, членовредительствовать не стал. Зашептал по-английски: «Спокойно, я – друг Федора». Ловко подхватил уже одеревеневшую «вязанку» и отправился в ванную. Прислонил, опуская ноги на пол, к стене, включил свет. Осмотрел Семена Петровича с головы до пят, будто соображая, что бы еще перевязать. Но в итоге поднес к своему рту большой палец и довольно долго прижимал. По-дружески хлопнул «багаж» по плечу и, еще раз призвав помалкивать, разрезал выкидным ножом «наручники».

Какая бы не случалась в его хозяйстве авария, Талызин сохранял ясность ума, благодаря чему и прослыл в отрасли экспертом по форс-мажору. Сейчас же он не столь растерялся, как отказывался верить увиденному: интервент – типичный араб, больше того, его акцент – однозначно арабский. И самое невообразимое: он в форме иракского полицейского, отлично подогнанной. С Федором – какая связь? Получается, подметные листки – провокация «Мухабарата»? Как понимать?

Вникать однако не пришлось, разве что приноровиться к акценту…

– Слушай меня внимательно, – суфлировал интервент, приобняв. – У каждого постояльца отеля – надсмотрщик, потому мы снова переиграли. У нас ровно пять минут, чтобы отсюда убраться. Замешкаемся – служба безопасности перекроет все выходы. Видеонаблюдение на этаже я отключил, в ближайшие минуты не восстановлю – всполошатся. Соберись и запоминай. Я тебя развязываю. – Интервент подкрепил слова жестом. – Одеваешься и передаешь мне сувениры Федора. По пожарной лестнице спускаемся на нулевой этаж, откуда – через черный вход – в хоздвор. В номере помалкивай – «клопы». Пока не выйдем, общаемся только знаками. Вперед! – «Инструктор» сорвал кляп и рассоединил «кандалы».

Одевался Талызин невпопад, не в силах совладать с динамикой блица, казавшегося ему спуском по бобслейной дорожке, только кувырком, без боба – ни дать ни взять сюжет из кошмаров отходняка. Вследствие чего интервент обихаживал его, точно годовалого малыша нянька в яслях.

Между тем обуться не разрешил. Соединив туфли шнурками, закинул их Семену Петровичу на шею, то же проделал и со своей обувкой. Благо, «гостинцы» не пришлось искать – после горе-визита в посольство Семен Петрович их из пальто не выкладывал.

Из самого побега Семену Петровичу запомнились: лишь холод, пробирающий через носки, и какие-то калейдоскопически сменяемые лабиринты, бывшие, по размышлении здравом, подсобками отеля. И еще: замочные щелчки, производимые отмычкой интервента-похитителя.

Связь с реальностью восстановилась лишь, когда Семен Петрович обнаружил себя в легковом автомобиле «друга Федора», бывшем полицейской машиной с мигалкой. За рулем – такой же, как и похититель, араб, общаются оба сугубо по-арабски. Между тем киднепперы, выехав на трассу, непрестанно озираются, выдавая, что сами мишень, и западней «Мухабарата» здесь не пахнет. Разумеется, на взгляд неискушенного в шпионских играх обывателя…

Полифоническая галиматья авантюры попищала, а где поквакала, подсказывая самый оптимальный выход – плыть по течению, а лучше – завалиться спать. Подняв воротник, Семен Петрович прикорнул, прислонившись головой к окну.

Почивать однако вышло недолго – от силы четверть часа. То самое течение, выказав свой склочный норов, выбросило на берег. Интервент-похититель растолкал самую затасканную марионетку интернационального сговора и скомандовал выметаться. На тот момент авто припарковалось, судя по добротным одно- двухэтажных строениям, вблизи некоего престижного района – само собой напрашивалось – «Аль-Мансур».

Водитель на авто куда-то умчался, а вот интервент-похититель потащил Талызина за собой к жилью. Минут десять дуэт шагал вдоль сплошного бетонного забора – ограждения внешнего ряда вилл – пока не уткнулся в скверик, врезанный клином в квартал.

«Гид» скомандовал подопечному остановиться, после чего, сев на корточки, разок-другой заглянул внутрь. Будто убедившись, что опасаться нечего, зазвал Семена Петровича рукой.

В последующие пять минут Талызин несколько раз вздрагивал, притом что, страдая от недосыпа, вновь выскочил за бровку события. Пока они с эскортом держали к месту назначения путь, в некоторых виллах вскидывались, рыча или лая, собаки.

Наконец связка «похититель-объект» уткнулась в дом с высокими, орнаментированными вычурной вязью воротами. «Гид» задействовал звонок какое-то число, должно быть, условленных раз и в ожидании отклика нервно оглядывался. Пожужжав, калитка отворилась.

Оказалось, заявившие о себе в подметном жанре «мы» – не блеф: более чем реальные особы, включая двух полисменов, – целый квинтет. И ангажирование имени Федора отнюдь не слепая случайность – крепко стоящие на земле, по виду, охотники за головами. Ни лишнего движения, ни, тем паче, слова. И столь знакомый, бесящий своей обращенностью в себя взгляд. Фасад у всех, правда, арабский – что по-прежнему не умещалось в голове…

Но тут некий крепыш, до сих пор возившийся в каких-то снастях и стоявший к Семену Петровичу спиной, обернулся и поприветствовал гостя милой, с налетом снисхождения, улыбкой. Захваченный в апогее зевка врасплох, Талызин пару раз диковато кивнул. И тотчас успокоился. Бледнололицый – однозначно иудейского племени. Эту полную иронии и снисхождения улыбку бывший деревенский паренек приметил еще на студенческой скамье, в общении накоротке открыв, каковы они «герои» эпоса анекдотов – евреи. Даже литые руки и крепкая шея персонажа не затирали незлобивую в истоке душевную конституцию. Как и у Шахара, не проскальзывал и намек вогнать объект в страх, эксплуатируя свое физическое превосходство. И не благодаря особой выучке – так в замесе его этноса нахимичила матушка-природа, заключил днями в Кунцево Талызин.

Между тем «якобы бы соплеменник Шахара» обратился к полисмену, эскорту Семена Петровича, по-арабски. Выслушав доклад, благожелательно воззрился на этапированного.

– Пойдем, пообщаемся, самый полезный на свете человек, – пригласил шеф залетной гастроли, кивая на соседнюю комнату.

– Не думаю, что получится… – огрызнулся этапированный, хмыкнув.

Бледнолицый вскинул брови и… вновь покровительственно улыбнулся.

– Спать хочу… – объяснился Семен Петрович.

– Спать – так спать… – согласился после паузы, полной тектоники, распорядитель момента, добавив чуть погодя: – Только учти: в восемь тебя разбудят. Тогда и поговорим…

– Кстати, Федор не упоминал какой-либо эскорт… – заметил Семен Петрович, ища глазами, куда бы бросить свои кости.

Бледнолицый озадачился, словно подыскивал ответ или ответить было нечего.

– Теперь, после багдадского опыта… – додумывал мысль бледнолицый. – Стал бы… загадывать, чем новый день кончится?

– Ладно. – Талызин махнул рукой, похоже, не дав себе труда вникнуть в иносказание. – Лечь где?

***

13 января 1991 г. 09:00 Багдад ул. Аль-Мутанаби 605, посольство СССР

«Дрыхнут что ли?..» – повторно нажав на звонок, подумал Семен Петрович. – «Или съехали?..»

Тут в здании хлопнула дверь и зазвучали энергичные шаги – некто стремительно приближался к воротам.

– Кто? – твердо спросил мужской голос по-арабски.

Талызин растерянно взглянул на табличку с гербом СССР. Откуда арабский? Посольство-то наше…

– Командировочный, зарегистрироваться, – назвал свои установочные данные Талызин.

– Не понял… – Металлическая дверь распахнулась, являя взору мужчину средних лет в кроссовках и шерстяной мастерке, чем-то знакомого.