Багдад до востребования

– Спасибо, – выдавил из себя первое английское слово Талызин.

– Тогда предлагаю встретиться в ресторане через четверть часа. Форма одежды свободная, разве что… обуться не забудьте. – Гранд-дама заулыбалась и, как и утром, уходя, большим пальцем кокетливо нарисовала окружность.

Сбитый с толку жестом, ранее принятым за обещание позвонить, Семен Петрович переминался с ноги на ногу у входа. Наконец он аккуратно прикрыл дверь и поднес к глазам листок, меняя лик – с растерянного на озабоченный.

Текст – на английском, аккуратно выведен печатными буквами: «Дорогой друг! В связи с удачным прибытием прими от Федора поздравления и наилучшие пожелания. Он тобой гордится и желает всех благ, которые польются в скором времени, как из рога изобилия.

Мы – его друзья. Знаем, что исполнить его просьбу до конца ты не мог – обстановка препятствует. Не беспокойся, поможем. Завтра, в полвосьмого, закажи на восемь утра такси. Пункт следования: Министерство промышленности. Отъехав, якобы опомнившись, назови новый адрес: Абу Навас дом 10. Там встретят. Если нет, то за тобой замечена слежка. Покрутившись немного, отправляйся в Министерство. Новая контрольная встреча: в 10:00 у парадного входа. Как ты выглядишь, мы знаем. Письмо, по прочтении, уничтожь».

Адресат подметной словесности заключительную директиву однако пренебрег: закинул письмо в карман костюма, в который вскоре облачился.

По пути в ресторан к нему вернулось чувство комфорта. Ему казалось, оттого, что столь актуальный для момента английский ожил в памяти. Как ни странно, тот реконструировался не в комплиментах даме, сразившей своим фасадом на выход, а обрывками анонимного послания, из которых чаще других звучали: «…уничтожь» и «Как ты выглядишь, мы знаем».

Журналистки в ресторане не оказалось, но Талызин и не подумал падать духом: опаздывать на свидание – дамская привилегия. Зато, явно не к месту, шумная, засветившаяся за завтраком компания, судя по раскрасневшимся лицам и бутылке «Джонни Вокер», навеселе.

– Эй, приятель, давай знакомиться! Айда к нам! – прокричал яйцеголовый господин, выдавая свое предводительство в спайке-лейке.

Семен Петрович поблагодарил, чуть склонив голову и прижав руку к груди, меж тем уселся за ближайший к нему третий от входа столик.

– Кто это? – удивился сосед яйцеголового.

Тот состроил недоуменную мину, задумался.

– И правда, кто? – присоединился к экспресс-расследованию обладатель жилетки, увешанной разноязыкими значками. Повернувшись, бесцеремонно рассматривал Семена Петровича.

– Прямо-таки экземпляр из музея загадок, без таблички, не классифицированный… – Питер Арнетт, шеф команды CNN, почесал свой яйцеподобный череп. – Подождите, он был уже здесь, утром…

Тут журналистский квинтет притих. Двое, сидевших спиной к входу и споривших, закончится ли антииракская кампании до финалов Australian Open, обернулись: кто там? Секундами ранее у сотоварищей напротив вытянулись шеи.

Тем временем Сюзанн Кларидж, член команды и объект всеобщего вожделения, преспокойно усаживалась за столик незнакомца, частью скованного, а где – взволнованного встречей.

– Мы тут носом роем, а у нее, видите ли, брачный период, – уткнувшись в тарелку, мстительно бубнил шеф. – Неблагодарная, после того, как я у Тернера штуку в день ей пробил. Так и доложу: в номере просидела…

– Ей, похоже, Саддам, одного из заложников припрятал для забавы. Понятное дело, не за красивые глаза… Иначе не объяснить, как хахаль в тарантасе, летящем в ад, объявился, – излагал свою версию события носитель бронежилета из значков. – Хм, могла бы и получше кого, вертихвостка…

Сотоварищи мрачно кивали.

– Сюзанн, боюсь себя назвать – разочаруетесь… Мне бы не хотелось… – тем временем блеял малоискушенный в ухаживаниях Талызин.

– Набиваете цену или подбираете номинал? – Сюзанн надменно вскинула голову. – Не обольщайтесь: поощрительная смета на январь у нас исчерпана.

Талызин замигал, всем видом передавая, что не понимает.

Будто теряя терпение, Сюзанн помотала головой, но тотчас нашлась:

– Вы француз, господин Тализин?! (именно так исковеркал его фамилию утром официант) По крайней мере, ведете себя, как потомок Талейрана…

Семен Петрович в безотчетном, казалось, порыве протянул руку и чувственно возложил свою ладонь на ладонь острой на язык дамы.

Словно прикусив жало, Сюзанн онемела, но руку не убрала, лишь нервно передернула плечами. Ее бездонные глаза то округлялись в изумлении, то исчезали в дымке. В конце концов она незаметно освободила руку и деликатно хлопнула импульсивного шалунишку по руке.

– Крив вкось как-то… Не кажется ли вам? – взгрустнулось журналистке.

– Ради бога, простите, Сюзанн, я потерял голову, – извинялся Семен Петрович, казалось, освобождаясь от скованности. – Просто идиот!

Журналистка с чувством кивнула, давая понять, что извинения приняты.

– Меня зовут Семен… Фамилию знаете… Пусть в оригинале она звучит по-другому… – Пряча взор, воспроизводил свою анкету Семен Петрович.

– И каков он, оригинал? – холодно спросила журналистка. Увидев, что вновь не понята, зафехтовала жалом: – Из какой страны вы, Тализин?! Убей бог, сама понять не могу! Даже имя у вас какое-то, простите, несусветное – коллаж Саймона с Соломоном. С первого раза не выговорить…

– Собственно страны уже нет, – то ли оправдывался, то ли отбивался Талызин. – Наверное, из России. Но, боюсь, большего сказать не могу… Учитывая обстановку, как понимаете…

Слегка склонив набок голову, Сюзанн Кларидж бесстрастно рассматривала визави, словно одноразовую зубную щетку после употребления: будто вещь как вещь, меж тем уже завтра на полке новая. Нет, она не казалась разочарованной, больше того, безучастное созерцание, весьма затянувшись, отражало скорее искусную ширму, нежели состояние духа. Но, что у гранд-дамы на уме, оставалось загадкой. Недолговечной, однако.

– Знаете что, господин вновь прибывший? Уж позвольте вас так называть, право, лучше, чем коверкать имена… Только что уяснила, что моя, многими воспетая, интуиция весьма однобока, пусть СССР – вотчина узких специалистов. Оправданием, правда, служит то, что ваша родина, с определенного момента, как бы изъята из обращения моих ценностей… Хотите узнать почему?

Семен Петрович вытаращился, казалось, даже не замечая, что к их столику движется официант.

– В году эдак шестьдесят четвертом, на втором курсе колледжа, – продолжила гранд-дама, – нам продемонстрировали ролик об американской национальной выставке в Москве, если не ошибаюсь, состоявшейся в шестидесятом…

– В пятьдесят девятом, – скромно поправил Семен Петрович, умолчав, что был на ней и сам.

– Мы еще не готовы, через четверть часа, – спровадила официанта Сюзанн, не успевшего раскрыть рот.

– Так вот: очереди, кокакольный психоз – меня, юную максималистку, почему-то не впечатлили, – без запинки вернулась к спичу Сюзанн. – Но от совместного интервью Дика Никсона и Хрущева просто стошнило. Допускаю, перевод с русского грешил неточностями, но, если честно, в таковом я не нуждалась – столь вызывающе вел себя русский премьер. Словно склочная баба, перебивал Дика, а точнее, цеплялся к каждому предложению, неся всякую чушь, недостойную не только лидера сверхдержавы, а и фермерши в разгаре цикла. Да, холодная война в разгаре, образ русского в американской масс-медиа карикатурен, но это для толпы. Всякий трезвомыслящий понимал: русские – нация воинов, неовикинги, если хотите. И вдруг, вместо грозного медведя – владыки тайги – безмозглый, односигнальный петушок, живая ходячая карикатура…

Тут Семен Петрович, глядевшийся то сбитым с толку, то ошарашенным, улыбнулся и как-то снисходительно, но по-доброму на Сюзанн посмотрел. Та тотчас замолкла, будто обезоруженная теплым, доброжелательным взглядом и, казалось, потянулась эмоционально навстречу: чопорная маска, а-ля Маргарет Тэтчер, размякла, приоткрывая симпатию к тактичному слушателю.

– Может, все-таки сделаем заказ? – предложил Семен Петрович. Не встретив возражений, помахал официанту, производившему расчет коллег Сюзанн. После чего надумал пококетничать: – Коль вышел бесперспективен для интервью, буду хоть в этом полезен…

– Что-то не вспоминаются упреки! – всколыхнулась Сюзанн, возвращаясь в свою излюбленную ипостась – заносчивых эскапад.

– В смысле? – Похоже, Семен Петрович контекст прозевал.

– Нет, дорогой вновь прибывший… – Должно быть, переварив контекст заново, ответствовала полемистка: – Выбирая объект, и маститый журналист может сесть в лужу, а вот женщина мужчину – никогда… – Нервно хохотнув, дама потупилась.

Склонил голову и Талызин, ощущая сильный, будоражащий стук в груди.

Спустя час искра, вспыхнувшая между символом американского успеха и экспедитором сообщества дискретных сношений, обратилась в свечу, излучающую мягкий матовый свет сладостного обожания и многокрылой надежды. Но самое любопытное, что тон встречи задавал уже Талызин, своей обаятельной сдержанностью, в мыслях и эмоциях, импульсивную даму приворожив. Нет, ее полемический запал – всегда на взводе – не выдохся, разум профессионального аналитика-спорщика от сентенций Семена Петровича то и дело фыркал, но колики самолюбия гасились аурой незаурядного ума и редкого обаяния.

Именно этот природный магнетизм она рассмотрела, едва утром объявился персонаж. И, точно восемнадцатилетняя девчонка, в стерильно чистом, а главное, необыкновенно комфортном коконе его естества грелась.

Впервые в судьбе ей, рьяной феминистке, сознательно захотелось плена. Отнюдь не чувства опоры, которую слабый пол инстинктивно ищет в мужчине, обретая ее, в лучшем случае, через раз, а мудрой, тактичной опеки друга, духовно необыкновенно импозантного, с которым безумно хочется быть рядом и даже стареть.

Сюзанн изумило некрикливое полное снисхождения достоинство ухажера, без всякой игры или натуги сладившее с ее непомерным я, где генетически предопределенным, а где – травмированным склочным бытием. Совсем не потому, что ее выбор лез из кожи вон понравиться, а оттого, что уважать ближнего – органическое свойство его натуры, весьма далекой от бесхребетного соглашательства. Будто проходя ее выпад против Хрущева стороной, Талызин в считанные минуты разбил тот посыл в пух и прах – как несостоятельный для обобщения. Отметил, что имидж государственного деятеля на вынос – диктуется соображениями популизма и ничем другим. Сама же политика – глубоко кулуарна и оценивается сухим остатком, а не риторической оркестровкой деклараций. Причем Советский Союз – самый неблагодарный объект для исследований, являясь образчиком общества, заключившего свою историю в саркофаг. Стало быть, вернемся к разговору лет эдак… через сорок, пошутил он, оговорившись, правда, что сам социо-политический феномен СССР, бесспорно, крупнейшая гуманитарная катастрофа века. И крайне важно: момент для отклика он выбрал идеальный, когда за столом вовсю ворковала приязнь.

Талызин так и не приоткрыл, кто он и, какая нелегкая занесла его в скукоженный от страха, живущий по правилам бомбоубежища Багдад. Из профессионального регистра не утаил лишь одно: страна ему хорошо знакома. Охотно делился впечатлениями, иронизировал над местными нравами и тем, что соприкоснуться с западными реалиями ему позволил, как ни диво, этот самый тоталитарный, но признающий незыблемость частной собственности Ирак. Все же своим мировоззрением, размашистым и глубоким, приоткрыл: в советском табеле о рангах он – весьма крупный чин. В чем, собственно, она и не сомневалась…