Надуйте наши души. Swell Our Souls

– Мира… – повторил он, тяжело дыша. – Скажи мне, в этом причина твоего настроения?

Она не шелохнулась.

– Мира! – он повысил голос.

Она удостоила его гордым ненавидящим взглядом, который ублажил его сердце. Внешне он, казалось, угомонился. Собрал руки в замок на коленях, посмотрел на неё молодцеватым, ясным взглядом, несколько раз глубоко вдохнул, заговорил ровно, повествовательно.

– Мира, я не святой. Ты это знаешь. Раиса, Карина, Доминика. Интересные… эээ… женщины всегда были частью моего образа жизни. Само собой, что это задевает тебя. И каждая из них знала о других. И хотя это задевало их всех, таким они принимали меня, и таким меня приняла ты, – он сделал паузу проверить, насколько внимательно она слушает. Она слушала, стараясь, как ему показалось, сохранять невозмутимость. – Если какой-то хорёк начинал вещать про привязанность только к одной женщине, мол, обладание другими не приносит удовольствия, я считал, что дело в импотенции. Но, как говорится, пути Господни неисповедимы. Наверное, всему своё время. Я думаю о взрослении, Мира. О новом этапе в жизни. И причина этим мыслям – ты, – он отклонился от спинки кресла и стал смотреть на неё в упор, призывая её взгляд. – Если мои связи с другими женщинами заставляют тебя страдать… Если в этом причина твоего равнодушия! – он проследил за витиеватой траекторией её очнувшегося взгляда, который, в конце концов, достиг его глаз. – Если бы ты дала мне знать, если бы хоть намекнула! Хрена с два, чёртова гордячка! Ты никогда не покажешь свою слабость! И это я в тебе уважаю и ненавижу, – с этими словами он сорвался со своего кресла, присел у её ног, схватил и остервенело сжал её руку. – Мира… – Она покосилась на него уязвлённо и высокомерно, безошибочно угадывая наилучшую приправу для перцово-медового зелья, которым он сейчас сам себя потчевал. – Я никого не хочу, Мира. Впервые в жизни я хочу сам кому-то принадлежать. Ты – олицетворённый смысл всего, к чему я шёл. Ты больше этого! Ты воплощение тех моих желаний, которые я бы никогда не смог даже сформулировать. Я был в десятках экзотических стран, я наслаждался сотней отборных женщин, я рисковал капиталами, своим и чужими, я выпутывался из адских тенёт. Я собирал свои победы, как алхимики росу, и их набралось уже на целый океан. Но все эти достижения работали как наркотик: после короткой эйфории я падал в бездну бессмысленности. До моей встречи с тобой. И вот вся моя жизнь кажется мне убогой. Все мои стремления – пустыми. Я тысячу раз задавал себе этот вопрос, и тысячу раз давал один ответ: чего я хочу? Я хочу, чтобы ты была моей. Нет ничего, что я пожалел бы для этого. Будь моей, Мира, и я буду твоим безраздельно. Если ты видишь, что этому мешает что-то, что в моих силах исправить, я прошу, я умоляю тебя, скажи мне об этом прямо.

Её лицо неуловимо смягчилось, глаза сделали круглее и потемнели.

– Не в моих правилах просить о чём-то мужчину, – сказала Мира. – Всё, что делает мужчина – его личный выбор. Но в силу справедливости право личного выбора есть и у меня, – Пандробан, распалённо глядя на неё, слегка шевелил челюстями, словно пережёвывал каждое услышанное слово. – Поступки мужчины обуславливают и моё отношение, и мои встречные поступки, – Мира приподняла голову и возвела взгляд в прошлое. – Одно из самых сильных разочарований в моей жизни было связано с мужчиной, который доверял своим сомнениям больше, чем мне. Он был верен мне, внимателен и почтителен. Не было вершины, которую бы мы не одолели вместе. Я любила этого мужчину, – Пандробан вздрогнул – до того неестественно прозвучало в её устах слово «любила». – До той минуты, когда я узнала, что он установил за мной слежку. Изображая любовь, чуткость и преданность, он предпочёл потакать своим фобиям. Конечно, он сказал бы мне, что делал это из-за своей одержимости мною, из страха потерять меня, ради моей же безопасности, он нашёл бы тысячу фальшивых противовесов этому предательству, и пролил бы реки слёз у моих берегов, – если бы смог. Но я исчезла из его жизни так же стремительно и бесповоротно, как исчезли мои чувства к нему.

– Он не делал попыток вернуть тебя? – спросил обуреваемый ревностью Пандробан.

– Поначалу делал, но ему хватило мужества осознать, что нельзя вернуться к пустому месту. Он сумел увидеть мир моими глазами, и в этом ракурсе не нашёл в мире самого себя.

– Где он сейчас?

– Его давно нет в живых, – сказала Мира со светлой полуулыбкой.

– Как он умер?

– Говорили, что покончил с собой. Причин я не знаю. Не знаю даже, правда ли – самоубийство. Примерно через два месяца после нашего расставания.

Пандробан побледнел. Его штормило от мутной, зловонной и нарастающей тревоги.

– Ты точно не любишь его больше? – тихо спросил он. – Или только стараешься разлюбить?

Его грудь сдавил спазм от Мириного весёлого хохота, и терзавшая его дрянь выплеснулась из него с оглушительным выдохом. Мира провела рукой по его лицу, разглаживая взбаламученные воды внутри него.

– Тебе следовало выучить меня получше, – сказала она, коротко прищурившись.

Вот был тот миг, которого он чаял много дней – вот она в мгновение ока преодолела расстояние в миллионы световых лет. Вот она оказалась, наконец, здесь, в его доме, то ли в его, то ли в своей спальне, хотя он не чувствовал, что рядом с ней оставалось ещё хоть что-нибудь его, словно она присвоила всё вокруг в комплекте с его душой. Он поднялся на коленях и приник к ней губами, отпуская вожжи, роняя латы, дрожащий от угодливой прыти, терзаемый триумфом побеждённого, а его руки цеплялись за её тело, словно она была деревом на отвесной скале.

– Мне жаль твоего бывшего, – признался он, лёжа на её обнажённых коленях, вдыхая запах собственной спермы и дым собственной сигареты.

– Глупо жалеть людей. Все они обретают то, к чему стремятся. Слепо или преднамеренно, – сказала она, лениво лаская его волосы.

Одевшись, они переместились с ковра на кровать и некоторое время сидели рядом. Мира, по своему обыкновению, – выпрямив спину и скрестив руки на коленях. Он – обнимая её со спины и поглаживая её плечи.

– Ты носила другое имя? – спросил Пандробан.

– Да, – просто сказала она.

– Могу я спросить тебя кое о чём?

– Спроси.

– В тот день, когда Аркадий первый раз заметил тебя на уступе и позвал меня, ты намеренно оказалась там? Или случайно?

– И да, и нет.

– В смысле?

– Я часто загорала на склонах. И рядом с тем местом – очень много раз.

– И всегда голой? – промычал Пандробан.

– Разумеется, – Мира с достоинством качнула головой. – Я не особо беспокоилась, что меня могут заметить из окружающих домов. А однажды я увидела тебя на террасе. Ты был с женщиной.

– С Кариной, – вспомнил Пандробан.

Мира брезгливо пожала плечом, которое он тут же страстно поцеловал.

– Неужели ты обратила на меня внимание тогда? И решила попасться мне на глаза? – растроганно проговорил Марат Игильманович.

– Я просто загорала, не стыдясь твоих камер, – сказала Мира, своей уклончивостью доканывая его тщеславие.

Он сполз с кровати и стал оголтело и неуклюже, как пьяный снайпер, целовать её всю, натыкаясь то на кожу, то на ткань платья, то на волосы. Потом замер, поражённый её преобразившимся – живым и беспощадно-весёлым – лицом.

– Часто, когда я смотрю на тебя, мне кажется, что тебе тысяча лет, – пробормотал Пандробан. – А сейчас ты – вылитая нимфетка. Малолетняя бесовка.

Из спальни энергичным, нетерпеливо-целенаправленным шагом вышел суровый Марат Игильманович. Аркадий предупредительно ожидал его в начале этажа.

– По камерам пока отбой, – распорядился Пандробан и деловито затрусил по лестнице.

– Я ничего не устанавливаю, – уточнил управляющий утвердительным тоном.

– Я же сказал: пока отбой, – не оборачиваясь, повторил Пандробан.

Глава 4. Отчаянные решения

В первом задании студентам предлагалось составить ассоциативные ряды к следующим словам: «созидание», «разрушение», «продать», «отнять», «определённость», «игра», «доверие», после чего ответить на вопрос: «Листья стареют и умирают. Каким листом окажетесь в старости вы и почему?»

Второе задание было очень интересным – предлагалось шесть известных картин, которыми нужно было распорядиться следующим образом: одну картину выделить для фойе музыкального театра, другую – передать в детский реабилитационный центр, третью – преподнести своей церкви (или религиозной общине), четвёртую – повесить в приёмной своего офиса, пятую – подарить возлюбленному и, наконец, шестую оставить для своей спальни. Картины были такие: свежая, парящая, ароматная и плодоносная «Весна» Боттичелли, «Ночная история» Рубенса, на которой увлечённые лица старухи и девочки мерцают вопросом в свете свечи, «Суд Соломона» Пуссена – эпическое полотно с матерьми, совершающими свой выбор у трона напряжённо выжидающего царя, «Дом печали» Мункачи, оплакивающая приговорённого к смерти бетьяра, «Композиция Х» Кандинского – разноцветный ритмический ансамбль на чёрном фоне, и «Сын человеческий» Магритта, изображающая делового мужчину под пасмурным небом, лицо которого скрыто зеленеющим яблоком. В решении требовалось не только распределить картины, но и объяснить свой выбор.

Третье задание, заключавшееся в том, чтобы написать формулу Чёрного квадрата, поставило Илайю в тупик. Она таращилась на него большую часть пары и лишь со звонком к сдаче работ шлёпнула последнее, что пришло на ум: ?*0.

– Время, к сожалению, – сказал лектор, отвлекаясь от книги, которую читал, величаво покачивая ногой, перекинутой через другую. Он отключил будильник и поднялся навстречу хлынувшему к нему бумажно-студенческому потоку. Сегодня на нём был серый твидовый костюм в клетку, невольно навевающий романтические образы шотландских панорам. – Я рад наблюдать, что предложенные задания увлекли многих из вас. И пока вы сдаётесь, я использую те пять минут, что зарезервировал до конца пары, чтобы разъяснить вам смысл вопросов, на которые вы отвечали. Вы уже, несомненно, догадались, что назвать её контрольной было бы некорректно, ибо едва ли объём полученных вами знаний оказал существенное влияние на ваши ответы. Поэтому я назову её просто письменной работой. Итак, первое задание – ассоциации – это своего рода тест на определение психотипа по моей авторской классификации, о которой я расскажу вам на следующей лекции, а также объявлю вам результаты теста. Заключающая его нотка о стареющих листьях позволит мне определить абстрактно-образный или формально-логический тип вашего мышления. Второе задание – придуманная мною этико-культурологическая дилемма, которая, с одной стороны, поможет вам немного конкретизировать собственные предпочтения в искусстве, а, с другой, продемонстрирует, как каждый из вас разрешает для себя конфликт «личный интерес – интерес малой социальной группы – общественный интерес». Более подробно я объясню во время разбора наиболее ярких из ваших работ. И, наконец, моё любимое – третье – задание, которое по своей сути является чем-то вроде коана – алогичным, часто парадоксальным вопросом или сообщением, практикуемым дзен-буддистами для выхода за рамки мыслительных и познавательных шаблонов. Спешу успокоить тех, кто продолжает лихорадочно строчить, что правильных или неправильных ответов на сегодняшние вопросы не существует. Ваши ответы – лишь отражение ваших сущностей. Чем более они искренни – тем более информативны. В любом случае, плохие оценки никому из вас, даже тем, кто сдал пустой лист, не грозят.

– В том-то и дело: интересно ответить, как следует, – крикнул парень из верхнего ряда, который ещё дописывал свои ответы. У него было лицо оболтуса, впрочем, добродушного.

– Я буду рад вдвойне, если среди вас найдутся те, кто ради исчерпывающего ответа на эти вопросы пропустит перекур, – с достоинством сказал лектор.

– Вопросы интересные, но перекур! – фамильярно возразил студент, вскакивая и хватая со стола свою работу.

Илайя, чтобы не толпиться в начале очереди, пропустила большинство сокурсников вперёд, и сдавала свою работу одной из последних. Пополнив бумажную стопку ещё двумя слоями, она наткнулась на изучающий взгляд лектора.