Надуйте наши души. Swell Our Souls

– Прегадко получилось с фестивалем. Если бы я мог предположить, что ты узнаешь обо всём таким образом, разве бы я оставил этот буклет на видном месте, – он заметил удивление в её глазах и спохватился. – Нет, я не жалею о том, что ты узнала о фестивале в принципе. Но не хочу, чтобы ты думала, будто я радуюсь тому, что ты всё же узнала, да ещё не от меня, а мне как бы и на руку. В смысле, – он вздохнул, поняв, что совсем запутался. – Я хотел подобрать правильный момент, чтобы рассказать тебе. Я опасался плохой реакции, но и скрывать не мог…

– Ты думаешь, это запретная тема? – догадалась Илайя. – Нет никаких запретных тем. По крайней мере, с моей стороны.

– Хорошо, – Юлий сглотнул, мгновенно успокаиваясь.

– Ты опасался, что возврат к спирали может снова оттолкнуть меня, но между нами всё изменилось. Я очень хочу, чтобы ты говорил мне обо всём, что тебя волнует или интересует. Без опасения задеть меня. Я прямо скажу тебе, если захочу избежать какой-то темы или какого-то развития событий.

– Тем лучше, – кивнул Юлий, немного смущённый тем, что его предосторожности оказались чрезмерными. – Тогда скажи мне, что думаешь о фестивале? Ты заинтересовалась?

– Безусловно.

– Так, – Юлий не сдержал победной улыбки. – И согласна сходить?

– А если нет, ты пойдёшь сам?

– Да, – брякнул Юлий. – Если ты не будешь очень возражать.

– Но я буду, – сказала Илайя. – Хочу пойти с тобой.

– Так, – сказал Юлий, соображая. – Означают ли твои слова, что ты хочешь вернуться к старому? – он замолчал, но было видно, что вопрос его простирается дальше слов. Наконец, как бы с усилием над собой, он добавил. – Снова попытаться овладеть силой?

Илайя моргнула, застигнутая врасплох его прямым вопросом.

– Я хочу узнать всё, что возможно, о спирали. Найти в ней смысл, – пояснила она. – Сложно поверить в случайность этого фестиваля – он как будто специально организован, чтобы приманить нас. И, наверное, было бы безопаснее проигнорировать его, но я предчувствую развязку. Мне нужно быть там, попытаться понять, как это связано со мной, и при этом не выдать себя.

Она заметила, что Юлий снова помрачнел.

– Юлий… – дрогнувшим голосом сказала Илайя. Её пальцы задрожали, она спрятала их в кулаки, но дрожь не унялась, а распространилась на руки. В сосудах начиналось леденящее бурление, предвещающее приступ силы.

Юлий качнул головой.

– Никаких запретных тем? – проговорила Илайя.

– Да, знаю, я и не собираюсь скрывать от тебя… – он поднял лицо, его взгляд был ясным и каким-то покорным. – Я вдруг вспомнил, как всё окончилось в прошлый раз, и засомневался…

– Юлий…

– Я же не потеряю тебя опять – как думаешь?

С этими словами он притянул её к себе и поцеловал, наконец, в губы, долгим, беспокойным и нежным поцелуем. Он прервался, почувствовав пощёчину как с цепи сорвавшегося ветра. Тот пронёсся зигзагами снизу вверх, разметая пыль и скользя по кронам, поднялся к облакам, стягивая к себе, словно боевые отряды, все свои мелкие порывы, и затем, спустившись оттуда, надвинулся на город теснящим куполом. Юлий успел увидеть приблизившееся лицо Илайи, её бестрепетные глаза, в глубине которых, Юлию показалось, он заметил какое-то вращение, прежде чем она вернула его в негу поцелуя, сама потянувшись к его губам. Ветер дул плотным равномерно-мощным потоком, и зажмуренный Юлий стал чувствовать по всему своему лицу реющие пряди Илайиных волос. И вдруг всё стихло.

Юлий оторвался от губ Илайи, держа её за руки, и огляделся. Вокруг был полный штиль. Женщины в глубине сквера, перепуганно похватавшие своих детей и внуков, хоть и поглядывали с опаской на небо, похоже, уже передумали расходиться. Юлий посмотрел на Илайю. Она молча следила за ним. Он понимал, что в его глазах отражается именно то, что он чувствует – страх.

– Значит, эта фантазия стала реальностью? – пробормотал он. – Каким образом?

Илайя задрала голову, словно раздумывая над ответом, но в её взгляде присутствовала заторможенность, будто она ещё не вполне отделалась от только что испытанных ощущений.

– Первым делом я упала, – сказала она. – И как бы треснула. И потом как будто очистилась. От фантазий, от целей, от убеждений, даже от чувства времени. Всё внутри стало каким-то беспредельным и проходимым. Оно пропускало всё и входило во всё само, понимаешь? Я могла дотянуться до чего угодно. И оно само пришло ко мне. Нахлынуло на меня. Вот как сейчас…

– Выходит, я только мешал тебе.

– Ты был прав! – воскликнула Илайя, испугавшись одной мысли, что он может думать иначе. – Может быть, не во всём. Но в главном ты был прав!

Юлий глубоко вздохнул.

– Поэтому ты решила вернуться? Потому что всё получилось?

Илайя замотала головой.

– Я не возвращалась, Юлий. Это ты вернулся за мной. А я с самой первой минуты просто последовала за тобой, и продолжаю это делать теперь. Но в тот момент я растерялась и не могла справиться одновременно со своими чувствами к тебе и… с тем, что ты требовал от меня, – Илайя говорила, слегка запинаясь, и взмахивала руками, не позволяя Юлию, который хотел вставить слово, прервать себя. – Это было мучительно – понимать, что человек, к которому меня так сильно влекло, увлечён мною лишь как феноменом. Не менее мучительным было это бестолковое тыканье свернувшейся в клубок простофили в собственный живот. Я полагала, что смогу освободиться от обеих этих мук, если остановлюсь. Но, видимо, что-то уже бесповоротно сместилось во мне, и я не могла ни без одного, ни без другого. Когда ты пришёл ко мне в Асседию, я увидела, что на этот раз тебя привели не твой азарт и не твоё любопытство, и позволила себе дерзкую надежду, что и ты не вполне равнодушен лично ко мне, а не к той головоломке, которая нас объединила поначалу. Нет, дай мне сказать, Юлий, – она отступила от его протянутых рук. – Я скажу тебе правду: меня огорчает, что ты снова пытаешь связывать вещи, которые существуют для меня без всякой связи друг с другом: ты и… спираль…

– Я всё понял, не говори! – взмолился Юлий. – Дай мне подойти.

– Я боюсь, что мои слова могут звучать так, словно я придираюсь к тебе. Но я ничего не требую от тебя. Ни сейчас, ни в любой другой ситуации ни за что не стала бы требовать от тебя хоть что-нибудь. Я… не помнила себя от восторга, когда ты оказался на паре, и потом… твой отец и эта девушка – их появление сбило меня с толку. Это твои близкие люди, я осознаю это, но я, прости мне эти слова, никогда больше не хотела бы встречаться с ними. Я должна взять себя в руки, но… что я могу поделать?

Юлий решительно шагнул к ней и, преодолевая уже слабое сопротивление, прижал её к себе, одновременно роняя на землю жужжащий телефон.

Глава 3. Сражённый совершенством

Таких домов, как этот, в городе было раз, два и обчёлся. Его и домом назвать недостоверно – особняк с замковым геном. Внебрачная дочь мюнхенского Нойшванштайна, заточённая в малоосные координаты провинции, с фарфорово-белыми стенами, выдающими её породу, и клеймом гранатовой крыши; она навеки скрыла от глаз прохожих безукоризненную свою конституцию и диковатое величие за сплошным четырёхметровым забором, и лишь виднеющийся над ним гордо поднятый лоб с затеняющим его пурпурным зонтиком позволяли вообразить весь масштаб и глубину её неприступной роскоши. Экзотический экстерьер и характерная судьба дома послужили причиной тому, что в народе его прозвали Гейшей.

Гейша занимала баснословный, по прибрежным меркам, участок – в 20 соток. Кроме Неё в тихом переулке, который кончался удобным лестничным спуском к Золотому побережью, было ещё пять домов, тоже красивых, но существенно скромнее.

В четверг 12 сентября, около одиннадцати утра, хозяин Гейши, Марат Игильманович Пандробан, подъехал к дому на чужой красной феррари. Марат Игильманович был чистопёрым жаворонком и очень гордился этим свойством, которому приписывал львиную долю своего успеха: он вставал в половине пятого утра, чистил зубы электрической щёткой, наряжался в хрустящую рубашку и тёмный полосатый костюм, выпивал чашку растворимого кофе с круассаном, а по особым дням – с маковым кренделем, и в пять часов уже садился в нынче же вечером тщательно вымытый на домашней мойке, навощенный и нагретый или охлаждённый, по сезону, рендж ровер. Иногда у него случалось романтическое настроение, и тогда он велел водителю сделать небольшой крюк и заехать на пруды в дендропарк, где он, предаваясь меланхолическим размышлениям, с непроницаемым лицом встречал рассвет. В этот день, ничем существенно не отличающийся от других будних дней Марата Игильмановича, он приехал именно на феррари, а не на своём ровере неслучайно, но настоящую причину сложно было бы объяснить в двух словах. Шаг этот был в чём-то импульсивным и даже иррациональным, что само по себе свидетельствовало об экстраординарном для Марата Игильмановича мотиве его совершения, ибо в своих решениях он руководствовался тщательно продуманной тактикой, строго соответствующей устойчивой стратегии.

Тем не менее, в четверг 12 сентября он вышел у своего дома из чужой машины и, первым делом, бросил короткий взвинченный взгляд на три окна верхнего этажа, которые были плотно зашторены, затем заглянул в жерло автомойки, убедился, что ровер благополучно добрался до дома без него, с приятным чувством констатировал удачное его сочетание с чутко дремлющим по соседству астон мартином – автомобилем, который Пандробан водил только сам, и вошёл в калитку, пунктуально распахнувшуюся для него ровно на десять секунд.

На каждом третьем столбике забора гнездилось по паре камер наружного наблюдения. Аналогичных питомцев, обеспечивающих 360-градусный обзор, был полон и двор. Марат Игильманович с органичной вальяжностью, несколько подпорченной торопливостью, вошёл в дом, моментально ощущая на себе столь любимую им бесшумную и круглосуточную его суету. Она производилась ловким и многочисленным, как муравьиный рой, домашним персоналом, в выверенном, оптимальном для хозяина ритме, неразличимая, но смутно улавливаемая, как радиоволна, проходящая по границе восприятия, и действовала на него успокаивающе. Суета эта была такой природы, что, чуть только становилась заметной, тут же словно перемещалась в параллельное измерение, так что с виду всё казалось статичным и безупречным.

Марат Игильманович был невысокий, мелкой комплекции человек с миловидным, но плохо отёсанным лицом, линии которого немного просели под грузом его авторитета, и какой-то непродуманной стрижкой со старомодно запущенными висками и топоршащейся чёлкой. Кое-кто из близких знакомых уверял, будто этот невзрачно-располагающий вид Пандробана на контрасте с тем, что от человека с такой фамилией ожидалось, чтобы он был крупным длинноногим изувером-педантом, имел парализующее действие на новое общество, и в особенности, – на оппонентов, а довершали эффект глаза – под слоем разноцветного, приветливо блестящего на солнце льда в них таилась беспощадность. Несмотря на свою заурядную по первому впечатлению внешность Марат Игильманович имел большой успех у женщин самых разных возрастов, но всех, как на подбор, не только роскошных и состоятельных, а и самодостаточных в своей состоятельности, и подавляющее большинство его любовниц были к нему искренне привязаны.

– Машину, что я для неё просил, помыли? – спросил он, проходя сквозной каминный зал, отделанный в классическом английском стиле и со вкусом обставленный, на что получил короткий глухой ответ от незримого человека у боковой двери. – Почему я не видел на мойке? Она попросила поставить во двор? Сама? Или запиской?

Марат Игильманович вдруг остановил себя, развернулся и направился по нескольким коридорам в кухню, где бывал за всю жизнь, может, раз десять.

– Кофе закупили, что она любит? – спросил он с порога женщину с измождённым старостью лицом, но поразительно энергичным телом.

– А как же, – ахнула та, расплескав от неожиданности мыльную воду, в которой купала посуду.

Марат Игильманович поморщился на пенную крошку на столешнице и бестолково спросил, неопределённо кивая вбок.

– Где? У себя?

– Пппппф… – с изумлённым недоумением фыркнула повариха.

Хозяин мыкнул и ретировался.

– Отчёт по прессе у вас на электронной почте, – сообщил ему голос, усердно старающийся звучать ровно и глухо и, тем самым, неотличимо от остальных голосов этого дома, но на четвёртом слоге предательски прорезался его металлический тенор.