Надуйте наши души. Swell Our Souls

– Там написано, – Юлий вытянул указательный палец в сторону листка и потряс им. Он был ошеломлён собственным озарением. – Фридрих Ницше.

Лектор моргнул и повернулся ухом к аудитории, словно надеялся на повторный ответ, чтобы убедиться, что не ослышался. Студентка в первом ряду приподнялась со стула, еле сдерживая себя, чтобы не схватить листок, но лектор быстро шагнул к краю стола, взял свою записку, скомкал и спрятал в карман пиджака, после чего светлым тоном обратился к Юлию.

– Что ж, отдаю должное вашей проницательности – я действительно написал это имя. Хотя, наверное, моя увлечённость довольно очевидна для человека, который обладает некоторым объёмом общей эрудиции. Но, что примечательно, ваша дерзость или, скажем лучше, ваш азарт, по-видимому, вдохновлён не менее страстным увлечением. И вызванною им жаждой отнюдь не моего внимания. И я предположил бы, что объект этого увлечения в вашем случае не менее конкретный, чем мой, – здесь он мстительно ухмыльнулся, улавливая заинтригованное гуканье.

– Один-один, – крикнул кто-то с галёрки.

– О нет, я вполне согласен признать себя побеждённым, – с торжествующей ухмылкой возразил лектор. – Однако мне не терпится узнать, какую награду вы потребуете.

Юлий кивнул с благодарностью и, вторя речевому стилю лектора, затараторил.

– Вашей встрече, увы, не суждено сбыться. Но моя может состояться прямо сейчас, если на то будет ваша воля.

– Итак, я не ошибся, – кивнул лектор. – И вы, конечно, захотите сохранить в тайне того или, лучшем скажем, ту, кого намерены пригласить на эту встречу.

– Если бы это было возможно!

– Почему же невозможно? Перекличка уже состоялась, а я ещё не знаю в лицо всех студенток, и если бы одна из них исчезла – не представляю, как бы я это заметил. Поэтому поступим таким образом: сейчас я выйду из аудитории, дойду до кофейного автомата, возьму себе эспрессо с молоком, после чего вернусь и не стану заботиться о том, застану вас здесь или нет.

Юлий мчался по университету за руку с отстающей Илайей с такою прытью, с какою ныряльщик, у которого отняли кислород, стремится на поверхность, и только выбравшись наружу, остановился перевести дух и заметил, наконец, её любопытный взгляд.

– Ну и что? Говори уже, – он вопросительно кивнул. – Чего так смотришь?

– Забавно, как ты горд собой, – Илайя пожала плечом, широко улыбнувшись.

– Я выиграл нам час времени, – невозмутимо отозвался Юлий, осматриваясь с таким видом, словно искал, к чему бы теперь этот час выгоднее всего приложить.

– И укокошил умилительную самоотраду безымянного ницшеанца. Мог быть с ним и поучтивее.

– Мне не понравилось, как ты на него смотрела, – проворчал Юлий, мимоходом оглянувшись на витрину с мороженым на площади перед университетом.

– Но он занятный малый, признай, – мягко возразила Илайя.

– Что-то подсказывает мне, что он представитель того типа одинокого неудачника, кто живёт лишь чувством собственной исключительности. Это не более чем частное мнение, конечно, – добавил он с надменной полуобидой. – Если ты предпочитаешь вернуться на лекцию, нет ничего проще, чем это устроить…

– Этот час безусловно заслужен тобой по всем табелям и любым императивам. Я в твоём полном распоряжении.

– В полном, – повторил Юлий полувопросом, коротко покосившись на неё.

– Настолько полном, насколько хватит фантазии у твоего авантюризма.

Он шагнул вбок, развернулся и резко стал, преграждая ей путь. Она остановилась в полушаге, с трепетным любопытством заглянув ему в лицо.

– Тогда я, пожалуй, начну с… мороженого, – сказал Юлий и с ребяческим нетерпением рванул в сторону запримеченной витрины.

Пока вафельные стаканчики наполняли шариками мороженого – ванильного и шоколадного для Илайи, фисташкового и мангового для Юлия – Илайя собрала волосы в причудливый пучок, растопырившийся вихрами на её голове, точно ёж на полянке. Передавая ей мороженое, Юлий скользнул взглядом по её декольтированной блузке.

– Я беспокоюсь, как бы ты не замёрзла от всех этих тонких материй.

Илайя пожала плечами.

– Не беспокойся. Меня греет мысль о… мороженом.

Они сидели на трамвайной остановке и доедали мороженое. Юлий хмуро таращился в далёкую точку и трусил ногами. А Илайя ненавязчиво водила глазами по линиям его профиля, такого с виду уравновешенного и неподвластного, ничем неотличимого от того, каким он был в начале лета, и лишь памяти выдающего обмельчавшую эту невозмутимость, лишь памяти сообщающего о готовности реагировать на каждое слово, выйти из себя из-за самой безобидной выходки. Столь убедительный в своей беспристрастности, что минутами и не верилось, будто тот безумный порыв, который заклеймил его отчуждённость притворством, происходил за пределами Илайиной мечты. Юлий сам тогда, она понимала, стыдился себя, но исступление, до которого он дошёл на той долгожданной встрече, искупившей разлуку, взяло верх над осмотрительностью. Он был более пылким, чем мог ожидать от себя, и более резким, чем было свойственно его натуре. Ибо ещё никогда не происходил столь сильный разлад между двумя противниками, на чьих остриях Юлий балансировал в ту ночь, один из которых весь мир отдал бы за блаженство обладания, тогда как второй готов был пренебречь желаниями первого, лишь бы не выдать, как сильно тот желал близости. Даже если бы Юлий не проговорился сразу тогда, что ему не давали покоя её беспечные слова, будто интимная связь – лучшая часть в отношениях, Илайя всё равно сообразила бы, что именно его беспокоит. И вновь, в который уже раз, но теперь – в присутствии Юлия – с необычайной остротой, от воспоминаний той ночи, когда она наткнулась на него у окна своей комнаты в Асседии и молча подняла щеколду, её захватило чувство как перед прыжком с обрыва в воду: подогнулись колени, по спине побежали мурашки и скопились внизу живота, волосы на руках стали дыбом, по всему телу прошла волна наслаждения, столкнувшая её в долгий полёт сквозь тысячи поцелуев, каждый из которых стоил миллиона.

Илайя отвела взгляд от губ Юлия, заставляя себя потомиться этой сладкой тягой, замешанной на предвидении, что она вольна прикоснуться к ним в любую секунду, внушить им улыбку или заставить искривиться. Они были перед ней, требовательно шевелились. Илайя вздрогнула и открыла рот на лязгнувшие жёлтые двери. Юлий обескураженно провёл взглядом отъезжающий трамвай.

– Да что с тобой? – нахмурился он.

– Оставь меня, я влюблена, – вздохнула Илайя.

Юлий шатнулся, как пьяный, огляделся и с полоумным видом уставился на экскурсионную бричку, припаркованную в карманчике у бордюра. Она была запряжёна неказистым рысачком, что осовело развесил уши. Юлий смотрел на лошадь как волк на отару овец. А потом вдруг, словно внутри него переключился режим, весь воспрял, сгруппировался, за руку поднял Илайю со скамейки и с торопливой бережностью увлёк за собой. Подбежав к коляске, он взмахом руки, точно Илайя была невесомой, усадил её в коляску, сам прыгнул на облучок и схватил вожжи.

С рысаком он управлялся не так ловко. С видом глубоко оскорблённого достоинства тот строптиво фыркал, переступал с ноги на ногу и мотал головой, не поддаваясь ни на ободрительные похлопывания, ни на увещевательные «но, пошла!», ни на нервозные встряхивания вожжами. Наконец, когда Юлий с досадой дёрнул вожжами, она сдвинулась с места – уже под крики очнувшегося своего хозяина, который точил лясы у газетной будки.

– Мы могли и пешком пройтись, если тебе так не хотелось ждать следующего трамвая, – на ходу прокричала Илайя.

Её качнуло назад и слегка тряхнуло. Это лошадь, которой осточертели Юлиевы досаждения, перешла на мелкую рысь.

– Держись крепче! – крикнул Юлий.

Он перебирал вожжи, пристраивая их к рукам. А лошадь, тем временем, пользуясь его безыскусностью, резво затрусила по проезжей части, набирая обороты. Она злорадно и даже с некоторой вульгарностью виляла боками перед Юлием, победоносно вздёрнув голову и презрительно похрипывая в сторону сигналящих автомобилей.

Илайя, взбудораженная тряской, думала обо всём это сумасбродстве – бегстве с пары, украденной повозке, своенравном рысаке, неуклюжей поездке с сомнительным исходом, смотрела на верхушки деревьев, крыши домов, фонарные столбы, мелькающие в калейдоскопе неба, и с каждой секундой улыбалась всё шире. И неумолимое предчувствие чрезвычайных происшествий, и горько-сладкое беспокойство, и неслаженный дуэт Юлия и лошади внушали ей вздорное веселье.

Но тут вдали нравоучительно мигнул и вспыхнул красным светофор.

– Тпрууу!!! – зафырчал Юлий, натягивая вожжи. – Стой! Стой, за-ра-за!

Лошадь встряхнула гривой, как бы в знак того, что вопли Юлия её не касаются, но немного сбавила ход. Илайя схватилась за поручни. Они приближались к перекрёстку, по которому валил поток машин с поперечной улицы. Зазвучали гудки, несколько предостерегающих окликов. Юлий упёрся в подножник и, стиснув зубы, что есть силы, стал набирать вожжи, отклоняясь назад, едва уже не лёжа. Хотела не хотела, но строптивица подчинилась: инстинкт и чужая подавляющая воля заставили её остановиться прямо перед светофором.

Юлий с Илайей одновременно облегчённо выдохнули и в ту же секунду встретились взглядами с двумя полицейскими, изумлённо высунувшимися из окон патрульного пыжика, что стоял на посту через улицу.

– Что же вы!.. – наконец, вскричал один из них, так и оставив рот открытым.

Юлий беззвучно поднял руки, словно собирался то ли сдаваться, то ли очень убедительно объясняться, но слова из себя выдавить не смог.

– Простите, пожалуйста! – вдруг закричала Илайя с виноватой улыбкой. – Глупый каприз! – она взмахнула рукой, как бы извиняясь за свою легкомысленность. – Хотелось быстрой езды, простите!

– Дык, вожжи-то как зажал! – патрульный ткнул пальцем в Юлия. – Вот лошадь и легла! Надо верхом зажать, верхом накрой, взагреб!

Юлий с дурацкой миной накрыл вожжи рукой, пропустив их под ладонью, моргнул на моргающий светофор, сглотнул и повернулся к полицейским, улыбнуться им напоследок, но те уже отвлеклись от них: сверху по улице бежал, спотыкаясь и безбожно бранясь, какой-то человек – то был хозяин повозки. Полицейские вылезли из машины и, не сводя теперь глаз с горлопана, замерли на краю тротуара, готовые перебежать дорогу, как только снова сменится свет.

Юлий, тем временем, тронул присмиревшую лошадь и благополучно прокатил следующие три квартала, за которыми размещался супермаркет. Правдами и неправдами, мотыляя вожжами, он затянул рысака на парковку, спрыгнул с облучка и оказался возле Илайи.

– Прошу прощения, мэм, дальше нам, боюсь, придётся пешком, чтобы нас не повернули по неподходящему маршруту, – с этими словами Юлий снял её на землю с той же лёгкостью, с какой десять минут назад усадил в это кресло.

Они побежали за супермаркет, откуда, лавируя между домами, через какой-нибудь километр можно было попасть во двор к Юлию. Но уже во втором дворе от супермаркета они услышали полицейскую сирену, а вскоре услышали топот погони.