Надуйте наши души. Swell Our Souls

Примерно за неделю до того, как Илайя приняла решение больше никогда не видеться с Юлием, в её видениях стал появляться синий мусоровоз. Вначале он приехал на пик вулкана, затем следовал за ней по мосту Мехмеда-паши, а потом она увидела его припаркованным у забора химерического кладбища. Приободрённая надеждой на встречу с живым существом, Илайя хотела ринуться к нему, в душе уже лелея случай выбраться отсюда, но что-то мешало ей сдвинуться с места, словно она была здесь так долго, что призраки успели оплести её паутиной или сама стала одним из этих покойников на лужайке. Тогда она замахала руками, безвыходно всматриваясь в кабину мусоровоза, и тут сообразила, что в ней никого нет. Мусоровоз, тем временем, тронулся с места, на минуту исчез из поля зрения, а потом появился на одной из аллей кладбища, подъехал к лужайке и остановился неподалёку, позволяя ей убедиться, что, и правда, ездит без водителя. Может быть, он приехал за этими телами, подумала она. Или привёз новые, с ужасом догадалась она, уже в ту секунду, когда Юлий вытянул её обратно в Асседию.

На следующий день поздним утром Илайя сидела в кухне, ища в себе силы приготовить завтрак. Хоть и проспала десять часов, она чувствовала себя такой вымотанной, словно ночь была трясиной. У неё оставалось около часа до встречи с Юлием, и она почувствовала, что впервые в жизни на это её свободное время море не претендует. И разрыдалась.

С того дня она стала избегать Юлия. Поначалу всё обходилось короткими отговорками, нацеленными на то, чтобы уязвить его достоинство и тем самым усмирить его предсказуемую настойчивость. Но заслоноподобная часть обиды Юлия быстро рухнула под натиском любопытства, а оставшаяся – преобразовалась в акселератор: он стал искать встреч с Илайей даже вопреки её желанию. Караулил на её любимых пляжах, прятался в кустах на склонах Асседии в расчёте поймать её во время прогулки, в конце концов, стал ошиваться у окон её комнаты (тогда как она предусмотрительно переселилась в другую), когда знал, что ни Анны, ни Леонарда нет дома. Илайя была осторожна: она угадывала, где может наткнуться на Юлия, и сторонилась этих мест; если не знала заранее, где он – всегда замечала его первая и ускользала туда, где ему не пришло бы на ум её искать. Скоро она выучила его график и вычислила несколько безопасных часов для своих привычных маршрутов, по которым за время своего вынужденного затворничества успела прилично соскучиться.

«Илайя, что произошло? Давай встретимся – ты просто объяснишь мне, что случилось, и всё. Никакого гипноза!».

«Мне нужна всего одна встреча. Илайя!!!»

«Илайя, чёрт тебя возьми!..»

«Мне кажется, ты меня демонизируешь. Мы можем просто поговорить? Боюсь представить, что ты себе навоображала – дай мне помочь тебе!»

В иные вечера он отправлял ей по десятку разномастных сообщений, которые она удаляла, не читая. А однажды, увидев издали, как Юлий разговаривает с Леонардом, выждав того после работы, она приняла решение, которое месяц назад показалось бы ей безумием. Кое-как объяснившись с отцом и попросив не поощрять расспросы Юлия о себе, она вернулась в дом Ольги. В тот день она отправила ему такое послание: «Юлий, привет! Мне позвонил отец, сказал, что ты спрашивал обо мне. Он проверил мой вайбер и нашёл там кучу сообщений от тебя. Я сейчас живу у матери, а планшет с вайбером – отцовский, остался у него. Ты хотел встретиться, но я не готова продолжать наши занятия. Я не думаю, что они имеют какой-то смысл. Вся эта затея довольно забавная, но в не меньшей степени и фантасмагоричная, и теперь уже я отношусь к ней без доли серьёзности. Меня пригласили в группу по изучению морских лишайников, и я хочу все силы направить на это исследование. Что касается нашей встречи – как только мы закончим экспериментальный этап (думаю, это займёт не больше месяца), если ты найдёшь время и желание – буду рада увидеться». Илайя видела, что он прочёл сообщение, но не ответил на него. Через пару дней, убедившись, что он прекратил донимать её, она вернулась в Асседию и постаралась посвятить себя тому образу жизни, который так беспечно предала.

Прошла неделя, но покой, который она надеялась обрести, избавившись от Юлия, его навязчивой идеи и мятежных трансов, так и не наступил. Она не видела снов и не мучилась кошмарами, она стала забывать одинокое кладбище и почти не думала о синем мусоровозе, но её мучила тоска по Юлию и глубокая, смутная, ранее не изобличённая обида на него. Ничто не доставляло ей удовольствия, ничто не могло утешить её. Она была отравлена сомнением, и вскоре это сомнение поглотило всё, что было ей дорого, покрыло собой всю её жизнь. Была отравлена чувством к Юлию, которое не могла преодолеть. Хотела мечтать вернуться в те времена, когда ещё не была знакома с ним, и не могла мечтать об этом. Знание, которое она обрела, но которое не хотела принять, давило на неё. Не отступало от неё, пока она бежала вперёд, не глядя на указатели, не сразу осознав, что уходит всё дальше в пустоту.

Томясь от бесчувствия, Илайя лишила свои действия целей и полностью доверилась интуиции. Она бродила по побережью за пределы знакомых маршрутов, обнаруживала новые пляжи, новые панорамы и новые кустарники, по ночам любила ездить на двадцать седьмом трамвае или кататься на Очумелой стрелке – экстремальном аттракционе, крутящем кабинку с человеком в вертикальной плоскости с сумасшедшей скоростью. Однажды ей приснился сон, в котором она увидела таинственную женщину, некогда встреченную на пляже во время шторма. Та женщина стояла в арке Николаевской колокольни, защищая собою вход, и смотрела на Илайю с угрозой и, вместе с тем, выжидающе. С тех пор Илайя зачастила в колокольню, надеясь на реальную встречу с той женщиной, но поскольку у колокольни было так же пусто, как на душе у Илайи, чтобы занять себя чем-то, Илайя принялась потихоньку разгребать тамошние завалы мусора. Несколько дней она провела в лаборатории экспериментальной ботаники, наблюдая за техникой смерти. Она срезала слои с листьев, стеблей, лепестков, плодов и, в конце концов, собственной кожи и смотрела в микроскоп, как гибнут клетки. Потом, дома, заклеив ранку скотчем, разглядывала себя: веки, губы, ноздри, ресницы, кожу, поры, родинки, веснушки, представляла, как с течением времени обезображивается её лицо; изучала своё тело, каждый изгиб и мускул, каждую впадинку и выпуклость, все его достоинства – такие непререкаемо собственные, горделиво ценимые, приготовляющие для её самолюбования ежедневные изысканные десерты (как домашний кондитер), – как бы со стороны. Будто это уже чужое тело и лицо, чья прелесть не обольщает её, а старение не страшит.

На рассвете августа она слушала шелест волн на пляже и оплакивала свою безучастность. Несколько отдыхающих с криками бросились в воду. Один из них, кряжистый, с отвратительной прыщавой физиономией и тонкими волосами, то и дело бросался на гребень, норовя оседлать волну. Илайя глубоко вздохнула и закрыла глаза, пытаясь воспроизвести среди миллиардов мгновений то, которое она угадывала, чтобы ухватиться за бурун и понестись за ним, как робкий младенец, свободный от хлопот и волнений, ощущая себя щупальцем моллюска и комком водорослей и горсткой песка и соляной крошкой, через растворение растянувшейся по всем водам мира. Очередная волна подхватила крепыша и понесла до самого берега, где он, подтянув плавки, вскочил на ноги и, вне себя от возбуждения, бросился навстречу следующей, которая охотно прокатила его опять, словно это было просто и общедоступно, как солнечный свет, не требовало никаких навыков или душевных качеств и даже не просило в залог обыкновенной благодарности.

Волна, скорость, ревность, параллельность, неисчерпаемость, ветер, желание, человек, бессчётное множество способов их воздействия друг на друга – так же естественны, как дыхание. Илайя потянулась к обточенной морем стекляшке, сверкнувшей в песке, будто подаваясь навстречу приблизившемуся, но ещё не настигшему её осознанию того, что всё, бывшее дорогим для неё, вся её жизнь во всех её проявлениях была связана со спиралью, дремлющей на её ладони. Каждый выбор, каждое сомнение и каждое колебание чувств от самого её рождения, а может, и намного раньше – могли быть обусловлены загадкой, которую Вселенная до поры таила от неё в ней самой. Её нейтральность, чистота её сознания, небрежность, граничащая с ленью, любопытство, лишённое страсти, свобода от убеждений и принципов, незнание боли, непонимание страдания, отсутствие человеческих привязанностей, неспособность не то что разработать жизненную стратегию, но даже определить цель – вся эта её наружная неопытность могла быть следствием того, что опыт, который она в действительности вобрала в себя, так разнообразен и во столько раз превосходит любой практический смысл, что обесценивается, как давно прочитанные книги. Илайя опасалась сгорбатиться под бременем предвзятого жребия, и только теперь поняла, что похожа на высотника, которым вдруг овладел страх высоты.

С того дня Илайя вернулась к тренировкам и решила немного упорядочить свои ассоциации. Она попыталась объединить их через спираль, которую назначила чем-то вроде начала координат – универсальной призмой для отображения и конкретизации тех граней своих видений, которые максимально соотносились с искомым источником. С помощью самовнушения она перенесла спираль со своей руки на лоб, и по смене её состояний (она бывала холодной, горячей, размягчалась и затвердевала, могла вибрировать, зудеть, пульсировать, светиться) изучала язык своей интуиции. Часто спираль появлялась в её зрачках, преломляя увиденное на свой манер, а когда в видениях Илайи появлялись звуки, она искажала траекторию звуковых волн, чтобы помочь ей уловить альтернативное звучание. Иногда спираль материализовалась в плоскую брошку, которую Илайя сжимала в руках, как оберег. Спираль же служила выходом из транса – для этого Илайе достаточно было прикоснуться к ней.

Через пару дней Илайя вновь очутилась на фантасмагорическом кладбище. Пощупав лоб и убедившись, что спираль (а значит – и возможность выхода) никуда не исчезла, она направилась на лужайку – проверить, не прибыло ли незахороненных мертвецов. Их по-прежнему покоилось два или три десятка – в два ряда. А правее от них, в тени пихты, едва не касаясь их горчичных облысевших голов, скрестив ноги и уложив одну из стоп на противоположное бедро, сидел пожилой человек в чёрных очках. У него была крупная лохматая голова и полная бархатистая борода. В зубах у него торчал стебелёк, и от его горящего края поднималась струйка дыма, за которой он неотрывно следил глазами, пока не заметил подошедшую Илайю.

Чудак, подумала она.

– А я сижу и думаю: странно, почему дым воронкой закручивается. Не догадался, что тут чья-то трафаретка заложена. Твоя, стало быть, – сказал он, уставившись на её лоб. – Я заблудилась здесь.

Он покачал головой. По центру его лба прокатилась волнообразная морщина.

– Я не знаю, как попадаю сюда, и не могу выбраться отсюда. Кроме как…

Он опять покачал головой и описал рукой полукруг.

– Ты возвращаешься сюда, потому что это самое начало. И все пути отсюда открыты для тебя.

– Что значит начало?

Человек настороженно завис, что-то смекнул.

– Что ты видишь вокруг?

– Могилы. И мёртвых. Их привозит вон тот грузовик, – Илайя показала на мусоровоз, припаркованный на прежнем месте у дороги.

– Глупости. Я водитель того мусоровоза и ничего сюда не вожу.

– Вы водитель этого мусоровоза? – вскричала Илайя. – Вы можете увезти меня отсюда?!

– Конечно, нет. Я вожу только мусор. К тому же, нельзя забрать человека из его дома.

– Вот это – мой дом? – вздрогнула Илайя.

– Что ты видишь вокруг? – повторил свой вопрос чудак.

– Я говорила – огромное кладбище с множеством могил.

– Чьи это могилы?

Илайя осеклась. Парализованной страхом, ей ни разу не пришло в голову почитать надгробные надписи. Она отбежала к ближайшему ряду могил, перегнулась через перила ограды.

– Там ничего не написано. Кое-где, правда, я встречала иероглифы.

Водитель мусоровоза закивал с таким видом, словно так и подозревал.

– Это вымышленное место. Но это твоё безусловное начало. Всё, что ты видишь здесь, принадлежит тебе. И если ты видишь могилы, то они могут быть только твоими.

– А эти мертвецы? – Илайя кивнула на лужайку.

Чудак мигнул в знак подтверждения.

– Вы не видите их?

– Ни одной могилы.

– А что видите вы?

– Я вижу большой стадион, вокруг пустые трибуны, а внизу музыканты настраивают инструменты и технику.

– И что всё это значит? Что значит моё кладбище? Каждый из нас видит то, что существует в начале?

– Скорее то, с помощью чего начало воздействует на нас.

– Пугает меня! Давит на меня!

– Как бремя прожитых жизней, – философски заключил чудак.

– А какова ваша роль?

– Этого я не знаю. Если я здесь – ты вызвала меня. Зачем – должна знать ты.

– Я? Или моё начало?

Он пожал плечами, но за стёклами его очков Илайе померещилась снисходительная укоризна.

– Я не понимаю…