Надуйте наши души. Swell Our Souls

Она подступила к конфузливо высящейся перед ней башне и не могла понять, на кого та похожа больше: то ли на блаженную сиротку, то ли на коварную юродивую. Входная арка была давно разлучена с дверью. Шагнув внутрь, Илайя наткнулась на балку и шаркнула тишину. Эхо не отозвалось – улетучилось отсюда вместе с крышей.

– Илайя?!

Голос Юлия прозвучал откуда-то сверху, и, задрав голову, Илайя заметила лестницу, идущую вдоль стен и упирающуюся в площадку на высоте примерно трёх метров. Там в глубине, под стеной, что-то светило.

– Смотри под ноги, тут куча мусора. А лучше подожди, – Юлий показался на лестнице, сбежал вниз и подал ей руку. – Я устроился на втором этаже – тут меньше мусора, – он подвёл её к внушительному светильнику у подножья двух раскладных кресел. – И захватил для нас стулья.

– Прекрасно, – Илайя с наслаждением уселась в кресло, осматриваясь. – Светодиодный фонарь?

– Газовый. У него свет мягче.

– Как у луны, – мечтательно сказала Илайя, глянув в небо, а потом осеклась, уставившись на Юлия.

Он стоял перед ней неподвижно, расправив плечи, лишь сбоку задетый светом, загадочный, мрачно-величественный, и смотрел на неё с каким-то чуть ли не священным ужасом и, в то же время, с торжественно-возбуждённым нетерпением.

– Где твои книги? – насторожилась Илайя.

Юлий покачал головой.

– Планшет?

Юлий кивнул, качнулся и, наконец, сдвинулся с места, чтобы сесть в своё кресло. Планшет уже был у него в руках.

– Ты помнишь, Илайя, в чём ценность «Религиозной отметины»?

– Эта книга упоминается как самый свежий источник более-менее подробного описания спирали?

– Да. И статья о спирали в этой книге написана от первого лица.

– Да, мы читали об этом.

– Как я сказал тебе, я запросил в китайской библиотеке электронный экземпляр «Религиозной отметины», в идеале – на русском или английском языке, но если нет перевода – то и оригинал сойдёт. Так вот, оказывается, эта книга имеет гриф «строго секретно». К счастью, когда я писал коллегам, мне хватило чутья указать, что меня интересует не столько вся книга, сколько глава об энергетической спирали, а моим коллегам хватило предусмотрительности пойти чуть дальше моей прямой просьбы, и, не сумев раздобыть нам «Религиозную отметину», они прислали «Записки Ци Зео» – это источник, цитируемый в нашей статье про спираль, – Юлий вытянул планшет и потряс им. – У нас в руках дневник обладателя энергетической спирали, жившего в Цисяне больше ста лет тому назад, – Юлий сглотнул, осознавая собственные слова. – Специально для меня переведённый на русский язык. Конечно, это далеко не вся его жизнь и даже не сколько-нибудь значительный её отрезок, а только несколько записей, которые я успел выучить наизусть, но то, что я здесь нашёл, Илайя… – он включил экран и протянул ей.

– «… из дальнего конца неба наплывает тёплый хрустящий туман ци, и окутывает меня, и внутри него сыпется снег и летят водные брызги и взметаются искры костра, и глаза находят путь через него. А ноги ступают по лестницам белоснежной пагоды, что выше гималаев, а усталости нет, и оказываются у цели. Уши слышат чудесную мелодию, забытую много лет назад. Перелетаю со звезды на звезду, убегаю от стаи волков по зимнему лесу, проплываю над рисовым полем, подобным океану, упираюсь руками в две соседние горы, раскачиваюсь, взвиваюсь ввысь, и на берегу зеркального озера обретаю себя. Я вижу всё, что делается, на поверхности озера. Всё, что совершается от моего слова или дыхания или от дрожания века или от одной только мысли. Учитель объяснил мне: ветер знает все мои языки. Я созерцаю в покое, как он дует коридорами моих письмен и пустотами моих дорог, следует за моим танцем, повторяет мои жесты, воплощается призванными мною образами, отзывается на невысказанную потребность усилиться, расшириться или прекратиться вовсе. И после Учитель рассказывает мне о том, как ветер дул в тех местах, где находился он, и смотрит, знаю ли я заранее, что он скажет. Он проверяет, видел ли я в точности то, что происходило, и уследил ли за мельчайшим движением ветра. Он следит, чтобы я оставался в покое и сохранял контроль…» – Илайя оторвала взгляд от экрана. – Он говорит об управлении ветром?

Юлий жёг её напряжённо-испытующим взглядом.

– Прошлой ночью я обратился к своему другу геофизику, Косте, и попросил его пофантазировать на тему того, как мог бы действовать механизм искусственного управления ветром, если бы имелся источник достаточной энергии, – сказал он. – Сегодня вечером мы встретились, чтобы обсудить это, и Костя сказал, что теоретически может представить себе, что воздушные массы приходят в движение и ускоряются под действием источника некоей энергии, передающего им импульс силы, который равен произведению силы на время, в течение которого она действует. В процессе естественного ветрообразования в качестве движущей выступает сила, с которой атмосферный фронт давит на воздушные массы, вытесняя их в область более низкого давления. В процессе искусственного ветрообразования механизм остаётся, меняется лишь источник силы. Это можно сравнить с работой гигантского вентилятора, имеющего множество режимов мощности, который врубается в космическую розетку и начинает вертеться с той или иной скоростью.

– Ты хочешь сказать, что обладатель спирали…

– Ты, Илайя…

– Я… являюсь этим вентилятором? Или этой розеткой?

– Нет. Ты – его вилка. Ключ, соединяющий вентилятор с источником энергии.

– А сам источник?

Юлий развёл руками и, глянув вверх, покачал головой.

– И как этот ключ работает?

– Если верить Ци Зео, то, очевидно, через ассоциации.

Илайя вздохнула, дважды кивнула и замолчала, растворив взгляд в окружающем сумраке. Веки одеревенели, смыкать их стало почти больно и хотелось закрыть глаза. Она с усилием сглотнула слюну.

– А откуда берутся эти ассоциации? – спросила она, чтобы что-то сказать.

– Сегодня я наблюдал, как рождаются твои ассоциации. Сходу, без потуг, гибкие, красочные, сюжетные. Что произойдёт, если взять время, сконцентрироваться на конкретном условии, что произойдёт под гипнозом – нелепо отгадывать, это можно узнать только путём пробы.

Илайя секунду покосилась на него и снова вывела взгляд из фокуса. Всё вокруг, включая её члены, потяжелело, как древесина, набравшаяся влаги. Она чувствовала себя пригвождённой к креслу, словно на неё возложили неподъёмное бремя. И сердце накрыла невнятная притупленная тоска, которая приходит к человеку, осознающему, что нечто дорогое в его жизни уже никогда не будет прежним. Внезапное воспоминание об Асседии вызвало у неё грусть, а давешний страх перед колокольней показался наивным.

– Ты не уверена, хочешь ли погружаться в это? – догадался Юлий.

– Я просто не понимаю, что всё это значит. И почему именно я.

Юлий встал с кресла и присел на корточки возле неё.

– Вопросов так много, и мы оба понимаем, что пока бессмысленно их задавать. Тем более, главные… Я вижу, что ты растеряна и полна сомнений, – он взял её руки, свисающие с подлокотников, и аккуратно стянул на колени. – Надо принять решение, просто, интуитивно, без вопросов, двигаться дальше или забыть всё, как сон.

– Сон… – повторила Илайя. Ей вдруг показалось, что она в заточении на далёкой планете и понятия не имеет, как выбраться. Она не верила себе, что может просто встать и уйти отсюда и через каких-нибудь десять минут вернуться домой.

– Ты же будешь рядом? Ты поможешь мне? – спросила она неизвестно у кого.

Юлий лишь крепче сжал её руки.

Глава 6. Докопаться до силы

День за днём проходили в сеансах гипноза и медитации для поиска пути к источнику силы ветра. И хотя Юлий сразу выразил убеждение, что ассоциации Ци Зео бесполезны, и требуется что-то этнически своё, он всё же начал именно с них. Пока Илайя была под гипнозом, он внушал ей и прогулки по пагоде, и полёты над рисовыми полями, и паломничество по Млечному пути, во время которых у неё в голове звучали считалки и фальшивые песенки и очень хотелось мороженого. В реальности их забавы проходили в тех редких укромных местах, что не прельщали даже самых неискушённых туристов, пока они окончательно не обосновались среди руин клубного корпуса. Убедившись в тупиковости маршрутов Ци Зео, Юлий стал помещать её в ночной трамвай, идущий из городских окраин в камышовую местность (раз они проехались на таком в действительности), заставлял карабкаться на крутой склон, у самой вершины которого рос куст мяты, иногда становившийся крапивой, и водил по лестничной клетке вечернего госпиталя. Это была любимая ассоциация Юлия: тёмная лестничная площадка, подсвеченная снизу – символ блаженного уединения в пределах стабильного прибежища с правом в любую секунду вернуться в палату, присоединиться к беззатейливому обществу, воспользоваться помощью и заботой.

Потом Илайя стала уходить так глубоко в транс, что уже не слышала его голос, и сами собой стали проявляться её собственные маршруты: лабиринты кровеносных сосудов, по которым она плыла глянцевитым, как леденец, эритроцитом, созерцая саму себя из разных точек себя; верёвочная лестница между двумя платанами; гейзер, подбрасывающий её до тропосферы, где в отсутствие всякой мудрости и усталости она становилась тем, что ощущала своей самой подлинной формой – высококучевым облаком, вечно трансформирующимся, исчезающим и возникающим вновь, не теряющим своей прелести, сиюминутно всевоплощающим, существующим ровно настолько, насколько и не существующим.

И хотя раз за разом видения Илайи обретали всё большую красочность и цельность и в скором времени превратились в довольно экстравагантное развлечение, её блуждания по вымышленным пространствам оставались тщетными. И чем очевиднее становилась безуспешность их затеи, тем более одержимым идеей управления ветром становился Юлий: свободное от сеансов время он читал книги по оккультизму, консультировался с физиками, эзотериками и филологами, мастерил фетиши из дохлых червей, сплетая их в колосья и скатывая в клубки и, в конце концов, даже в самых будничных событиях стал видеть мистические проявления Абсолюта. На время летней сессии Илайи он сделал перерыв, убедив их обоих, что причиной неудачи служит её сосредоточенность на учёбе, и когда экзамены были сданы, вернулся к тренировкам, как он называл эти неуклюжие потуги, с удвоенным рвением. Он всерьёз увлёкся идеей попробовать спиритизм и привлечь для этой цели медиума.

К середине июля Илайя погружалась в транс в считанные секунды, а несколько раз это случилось непроизвольно, что должно было насторожить Юлия, если бы он не был так зациклен на ожидаемом результате. А потом произошло кое-что жуткое.

Однажды – это было в разгар самой беспощадной жары, когда воспоминания о зиме становятся небылью, – перемещаясь по сталагмитовой пещере, Илайя не могла найти дверь, которую Юлий своим внушением ей назначил выходом из транса. Тыкаясь то в одно, то в другое отверстие, она, наконец, выбралась из пещеры, но оказалась на старообрядческом кладбище. На нём было множество захоронений, все с белыми штакетниками и чёрными деревянными крестами. Тропинки между рядами могил были выложены массивной каменной плиткой, поросшей мхом и совершенно не вытоптанной, хоть местами потрескавшейся от времени. Пройдя в глубину кладбища, Илайя стала замечать всё больше каменных надгробий, надписи на которых были выполнены иероглифами, а ещё погодя захоронения приняли привычный для неё вид ухоженных холмиков с разнообразными памятниками и коваными оградами. Миновав эту часть кладбища, она вышла на широкую лужайку, где под высокой пихтой лежали рядами десятки полусгнивших мертвецов. От этого жуткого зрелища она остолбенела и очнулась оттого, что Юлий тряс её за плечи.

– Что произошло? Ты перестала дышать!

– Мне привиделся жуткий кошмар. Пора заканчивать с этим…

– Даже не думай! – сверкнул глазами Юлий. – Не думай сдаваться!

Ещё несколькими днями ранее Илайя почувствовала изменения в восприятии окружающих её вещей. После сдачи последнего экзамена, вечером, она спустилась к морю и с ужасом осознала, что треть лета осталась позади, а она не успела даже вкусить июнь – не говоря уж о том, чтобы насытиться им. Илайя попыталась вспомнить события минувших недель, беседы с отцом, редкие прогулки с Анной, встречу с матерью, ночные купания – они были короткими, невнятными, лишёнными последовательности, как чепуховые сны. Хуже всего, что даже в тот самый момент, пребывая в цитадели своей гармонии, она не ощущала привычной благостной безмятежности, была столь же далека от созерцания, сколь лёд от кипящей воды, и голова её, вместо того чтобы плодить эхо, квасилась в рассоле забальзамированных мыслей. И, верней всего, что она так и сидела бы там на пляже весь остаток лета, постепенно возвращаясь к себе, если бы не Юлий, если бы не её желание следовать за ним, её странная боязнь разочаровать его.

Он вновь вовлёк её в гипноз, который забросил её на зловещее кладбище. И с тех пор она попадала туда всякий раз: слонялась среди захоронений, обнаруживая всё новые и новые отличающиеся виды, которые, наверное, можно было приписать той или иной культуре, если бы у Илайи было достаточно знаний в этой области; сидела на скамейке у иной могилы или на лужайке под пихтой – закрыв глаза, чтобы не видеть наваленных мертвецов. Страх её не становился меньше, но что-то в душе надломилось в угоду ему, и Илайя повиновалась ему не только в том, чтобы продолжать визиты на кладбище, но даже в том, чтобы ни о чём не рассказывать Юлию. Зачем это было ей нужно, она не задумывалась, но подсознательно хваталась за этот страх, понимая, что лишь он может вытеснить её привязанность к Юлию и укрепить её стремление отказаться от него.