Фуга. Горсть вишневых косточек

– Ничего. Пока ты там выкаблучивался я и сам все разузнал.

– Ну и…?

– Это не она.

– Расскажешь?

– Не сейчас.

Соблюдая приличия , ведь они завершили тонкую тему, Андрей выждал несколько минут, потом выбрался из постели, встал на краешек кровати и подтянулся к брату на второй ярус. Богдан лежал в пол оборота, слегка накинув одеяло. Темнота особенно подчеркивала его природную бледность, тощие ребра выделялись на фоне мятой простыни, белая коленка копьем пронзала мрак. Богдан не взглянул на брата.

– Ты съездишь со мной на могилу дядюшки, Богдан?

Богдан приподнялся на локтях:

– Ты же дал деру, что не бывать у него на могиле!

– На похоронах, – терпеливо исправил брата Андрей, – Я не хотел присутствовать на похоронах. Но теперь он закопан и, я думаю, что правильно будет съездить туда. Только я не могу один, ты же знаешь, как на меня влияют такие вещи, – Андрей жалобно сдвинул брови, – Только ты, Богдан! Отца не хочу просить – он же исклюет мне все мозги своими разговорами.

Богдан устало откинулся на подушку:

– Как же ты достал, Андрей.

– Да ладно тебе. Богдан. – ответа не было, – Богдан, знаешь…

– Я не хочу больше говорить, – глухо пробормотал тот, не поворачивая головы.

Андрей лег в свою постель, но сон не шел. Было нечто, что терзало – самое то, о чем страстно твердил отец, что он так хотел бы услышать, но Андрей ни в жизни не смог бы открыться ему.

– Помнишь, я боялся, что сойду с ума?– прошептал он в темноту без особой надежды на отклик. Однако:

– Как забыть, столько разговоров об этом было.

– Боюсь, я все же свихнулся.

– Что ты имеешь ввиду?

– Порой – совсем на ровном месте – внутри все сводит от ужаса, страха, от тревоги. Такая жуть! Я аж леденею всеми внутренностями. Мысли взбрыкивают и вьются без остановки, так, что и себя не помню. Но я не знаю, чего так боюсь!

– Не переживай.

– Я на грани безумия!

– Ты всегда был такой. Тревожный, мнительный, дерганый. Ничего нового – все в рамках твоей натуры.

Андрей не унимался:

– Очень скоро мои глаза нальются кровью, я стану бормотать под нос, огрызаться. В лучшем случае стану слабоумным, в худшем – жестоким, как дядюшка. Полагаешь, я пойму, когда разум перейдет границы и я сдурею?

– Нет.

– Как же мне быть?

– Я сам скажу, что ты сбрендил. Но для этого ты должен безоговорочно мне доверять, чтоб поверить словам с первых же мгновений.

– Я и так доверяю.

– Нет! Нет, Андрей, не доверяешь. Ты все время таишься, шушукаешься со своим Герасимовым, стараешься все переиначить. С душевным расстройством нельзя юлить, Мишка тут не поможет. А тебе нужен человек, который предупредит, когда ты окончательно сделаешься психом. Многие вокруг уже думают, что ты чекнулся и только я смогу распознать весточки окончательного срыва.

– Может, надо лечиться?

– Может.

– Надо подумать.

– Никто не излечит тебя от себя самого.

Благословенная тишина накрыла комнату. Богдан уже стал проскальзывать в сон, но:

– Больше всего жалко очки, – Андреем завладело одно из его тревожных настроений, беспокойное, с нотками возбуждения и запальчивой неусидчивостью.

Богдан осоловело распахнул веки:

– Давай спать.

– Терпеть не могу привыкать к новым очкам. У меня от этого лицо чешется. Все равно, что привыкать к новой ноге или пользоваться чужой системой органов. Знаешь, не бывает на свете двух одинаковых пар очков. Даже если заказать точь-в-точь такие же, они будут отличаться, как ни крути. Будут по-другому весить.

Богдан взглянул на часы: два ночи.

– Тема – самое то, – пробубнил он. И вспомнил, что у брата много дней не было добротной публики, а нарциссические зачатки требуют внимания. Андрей продолжал:

– Переносица так и гудит от новой оправы. Очки обязательно то станут сползать, то, напротив, окажутся тесны – не знаешь что лучше. От них будто перерастают все хрящи на лице, скелет подстраивается под меняющиеся условия. Приятного мало. И так горб назрел на носу, и ладно бы он только вверх рос, с этим я готов свыкнуться. Вон у Герасимова какой клюв и ничего. Но нет, из-за оправы кость растащило по бокам, нос широкий, словно сплюснутый…

Богдан уснул.

16

Оказывается, нет ничего приятного, когда вся семья является поглядеть на твою немощь. Они пришли утром, даже Андрей был, стало быть вернулся, что ж, одной тревогой меньше. Пытались о чем-то говорить – разговоры вяли; бодрились, делали вид, что ничего такого, что Сашка лежит тут в бинтах, весь разбитый – выходило неважно. Хорошо хоть матушка крепилась, не стала рыдать, Сашка был признателен за это и старался держать перед ней мину. Странно выходило – они пришли утешить его, а он пытался подбодрить их. Семья, родные люди, так прекрасно, но по-настоящему Сашка ждал лишь одного человека. Он понимал, что углубляется в уныние, какой-то бездонный водоворот тоски увлекает его, но противиться не было сил.

Потом появился Марат, он проковылял в палату, как обычно, заваливаясь на правую ногу, и завел беседу на стороннюю тему – Сашка даже немного отвлекся. Дальше порассуждали, кто же из них двоих выглядит лучше, решили – никто. Марат достал книгу и стал читать вслух. Сашку сморило.

Позже, уже под вечер, приходила Лика, но Лика – это другое дело, пред ней незачем разыгрывать браваду. Она была одета необычайно скромно для себя в серую блузку с высоким воротником, а светлые волосы собраны в аккуратный пучок.

– Прости, что не пришла вместе со всеми – не хотела видеться с отцом.

Сашка так и понял.

– Тебе, наверное, говорили, сломана ключица и два ребра справа, сотрясение, а еще уйма каких-то ушибов и ссадин, я уж не стану их перечислять