Фаина Федоровна

Впрочем, когда я спрашивала Дашу, слушала ли она лёгкие Бочкарёвой, я не имею в виду Володин случай. Лёгкие Бочкарёвой не имеет никакого отношения к Володе.

Я не помню сейчас в подробностях Володино лицо, не думаю о нём. В течении нескольких лет, уже после того, как я ушла из поликлиники, оно представлялось мне грозовым облаком, подсвеченным солнцем. Страшно вблизи такого облака идти вдаль – оно вроде бы до времени и веселит, и притворяется безобидным, но проходит несколько минут, и облако темнеет, прячет внутри себя свет, наливается гневом, проливается потоком дождя.

Такое облако несколько раз за жизнь снилось мне. Оно было непохоже на Володю, но подхватывало всё вокруг – и землю, и траву, и деревья и несло меня куда-то в темноту, где кто-то плакал, кричал, звал на помощь.

Врач долго слушал Володю. Мягко поворачивал его в одну сторону, в другую. Слушал спереди и со спины. Потом даже стучал пальцами, по старинке выстукивая грудную клетку.

–Тупо. – Показал он мне. -Здесь тупо. Очаг уплотнения примерно три на три. Ближе к верхушке.

Имелась в виду не моя тупость. Так звучала под пальцами врача Володина грудная клетка. Уплотнение в лёгком. И я похолодела от внезапного прорыва в памяти. Мы же учили это ещё на первом курсе! Кафедра анатомии. Возвратный нерв. Тоненькая веточка, которая сначала идёт вниз в составе общего крупного ствола, а потом, взбунтовавшись вдруг вопреки правилам хода всех других нервов, с середины пути сопротивляется общей тенденции и начинает карабкаться снова вверх – против силы тяжести. Возвращается от средостения к горлу. Спешит мимо лёгкого, мимо сердца, огибает самые крупные сосуды. Идёт несимметричными путями с правой и левой стороны. Зачем, почему, какая насмешка эволюции заставила эту непослушную ветвь идти против всех? Веточка эта отвечает за работу нижних мышц гортани, которые тянут за собой голосовые складки. И будто фотографически я вспомнила сноску в учебнике: «У жирафа этот нерв проходит путь длиной почти 4 метра – сначала вниз, а потом – вверх».

У жирафа.

Мне стало жутко. Картинка из анатомического атласа будто раскрылась предо мной. Где, ну вот где я должна была взять этот атлас, который меня заставили сдать в библиотеку сразу после сдачи экзамена по анатомии? Почему все думают, что знания – это что-то постоянное? Каждый день мы забываем какие-то слова, мы не можем отыскать адреса и телефоны, мы путаемся в названиях улиц, мы даже со временем забываем, как зовут тех, кого когда-то любили!… Ох, где обитают эти небесные создания, эти врачи, которые имеют свои обширные кабинеты с библиотечными полками по стенам? Сорок четыре человека в день, двести шестьдесят три в неделю. Ни книг, ни лекций, ни семинаров, ни свободного времени, ни знающего человека рядом.

Анатомический атлас Синельникова. Три тома. Жёлтая дерматиновая обложка. Вес – килограмма три каждый том. Вот нарисована гортань, ниже её щитовидная железа, дальше сосуды, сердце, лёгкое. Возвратный нерв не проходит через них, он проходит рядом. Ни щитовидка, ни сосуды, ни сердце – ничто не давало Володе симптоматику. Ниже лёгкого нерв не опускается. Значит, искать я должна была там. У Володи поражена правая складка. Следовательно, искать нужно с правой стороны.

Что такое есть лёгкое? По сути это ячеистая ткань из мелких и мельчайших пузырьков, пронизанная трубками бронхов и сосудов… Если бы что-то было в бронхе – Володя бы кашлял. Ну, почему за всё время, что я его наблюдала, он не кашлянул ни разу?

Господи, что же там такое?

Последняя надежда – эхинококк. Кисту можно удалить, пусть вместе с частью лёгкого. Но жить больной останется… Пусть это будет эхинококк!

Володя сидел, ничего не подозревая.

–Идите к рентгенологам. – Скомандовал врач. -Сделают снимок, всё станет ясно.

–Может мне можно сейчас и флюорографию сделать? На работе требуют, а я всё никак не схожу. -Володя был из тех людей, которые не упускают любую возможность использовать ситуацию в свою пользу.

–Чего же ты раньше не сходил? Надо было сходить, – индифферентно отозвался мой врач.

Если бы я была сторонним наблюдателем, я тоже ничего бы не заподозрила в голосе.

Мы с Володей остались сидеть в коридоре, а мой старший коллега ушёл договариваться, чтобы сделали снимок. Нам пришлось ждать. «Скорая» привезла старушку с переломом бедра, и на очереди был ещё один человек из какого-то отделения. Я волновалась так, что у меня тряслись руки, и я зажала их между колен.

–Ждите, – сказал нам наш врач и ушёл к себе. -Как сделают снимок, приходите, обсудим.

Володя поморщился. Ему надоело.

–Может, в следующий раз? Зачем мне рентген грудной клетки?

–Нет. Раз договорились, нужно сидеть. – Мне было тяжело. Гораздо удобнее было его отпустить, отослать домой, сказать, чтобы шёл на рентген в поликлинику, потом к терапевту или к хирургу, но я понимала, что если отпущу, он ещё больше потеряет время.

И он остался сидеть, равнодушно оглядывая потолок и рассматривая плакаты на стенах. Он щурился, пытаясь прочитать заголовки, и я отметила про себя, что, наверное, у него близорукость, а раньше я этого не замечала. И мне вдруг стало обидно. Неужели я вообще ничего для него не значу? Я всего лишь стрелочник, случайная девчонка, которая привела его на рентген и выдала больничный. Почему именно я оказалась у него на дороге? И почему я, будто в отместку за невнимание, как назло, совершенно забыла про возвратный нерв?

Внутри меня плавился сгусток льда и полыхал сгусток жара.

Господи. сделай так, чтобы это был эхинококк!

И странно, в этом коридоре возле рентгеновского кабинета из меня куда-то улетучилась моя влюблённость. Чувство вины не разжигает любовь, а убивает.

Коридор был пуст, было слышно, как в кабинете женщина рентген-техник что-то громко говорила старушке, и что-то там ухало и перекатывалось, как будто в кабинете ворочался великан.

Володя вплотную подошёл к плакату, пугающему туберкулёзом, и, улыбаясь, рассматривал изображение распадающейся каверны.

–Надеюсь, у меня не эта дрянь?

Господи, сделай так, чтобы у него была «эта дрянь»!

Я вспоминала Виолетту и уговаривала себя, что снаряд не падает дважды в одну воронку, и тут же думала, что ведь это разные снаряды. Я цеплялась за мизерную надежду, что может быть причина повреждения связок какое-нибудь кровоизлияние, которое я почему-то не вижу, или какой-нибудь особенный паралич, а лёгкое – это что-то другое, случайное, не относящееся к делу, но сама понимала, что надежда моя – не более чем самообман.

Володя посмотрел на часы, вздохнул и плюхнулся на стул рядом со мной.

***

Что такое старость? Это когда тебе некуда идти и тебя никто нигде не ждёт. Этот постулат легко делится на две части, но ни одна из них не работает без другой. Если тебе есть куда идти – плевать, что тебя где-то не ждут. Если тебя где-то ждут, то ты сама решаешь, идти тебе туда или не идти. Я придумывала себе занятия: можно сходить в магазин одежды, в музей, на выставку. Записаться на курсы иностранного языка. Посетить кружок каких-нибудь танцев. Перекрасить волосы, чёрт возьми. В конце концов, можно съездить отдохнуть. Кто его знает, удастся ли вообще в скором времени куда-то не то, чтобы поехать, а вообще что-то купить. Может быть, неделя у моря поможет мне найти какой-нибудь выход? Но мне было противно даже думать обо всех этих развлечениях. Зачем себя обманывать? Развлечения – на то они и развлечения; они имеют смысл, когда у тебя нет времени развлекаться и тогда они становятся ещё слаще, как запретный плод. Или когда у тебя есть время и есть деньги, чтобы развлекаться. А когда полно времени, но нет денег… С другой стороны, как нас учили, «ничто не стоит так дорого, как время»? Или ещё: «богатство общества исчисляется наличием свободного времени у его членов». Слово «член» теперь ассоциируется не со словом «общество».

В этой духовной жвачке прошёл весь день. Я тупо запихивала в рот какую-то еду, запивала её водой и валилась в постель. «Член», «общество», «время»… Ни одного медицинского термина в голове. Мысль о чтении вызывала тошноту. Как гриб-дождевик я распухла от спор ненависти, бездействия, невозможности. И всё это перемешалось во мне – ненависть к бездействию и невозможность действия. Я задыхалась от запаха этих ядовитых спор, но не могла их вытряхнуть из сознания. Сон был не радостью и не отдыхом, он был ещё одним средством отупения. И меня мучили мысли об Олеге. Зачем он оказался на моей дороге? Что он думает обо мне? И самое непонятное мне самой заключалось в том, что я думала: «как глупо всё получилось» и, одновременно, «когда он снова придёт». Я не хотела, чтобы он приходил, но я его ждала, и не хотела ждать, и не хотела о нём думать, но всё-таки думала. Всё это раздражало, запутывало и угнетало меня ещё больше.

Вечером раздался звонок в дверь. Я специально пошла открывать в том же старом, застиранном халате, злая и непричёсанная. И ещё даже не открыв дверь я уже знала, что это Олег.

–Как ты? – Он наклонился, чтобы поцеловать.

–Что тебе надо от меня? – Я сама не узнала свой голос – глухой от ненависти.

Олег отпрянул.

–Просто… Хотел узнать, как у тебя дела?

–В пятую больницу меня тоже не взяли! – сказала с сарказмом.

–А ты подавала? – Он удивился.

Я пожала плечами. -Конечно нет! Но решила сразу сказать тебе об этом. Ведь ты же это хотел узнать?

Он отступил назад на лестничную площадку, повернулся и пошёл к лифту.

–Олег! – крикнула я.

Лифт так и стоял на площадке, готовый к отплытию, на всех парусах.

Олег вошёл в него и исчез. Только звук – отвратительный и навязчивый сообщил, что лифт ушёл вниз. Как я раньше не замечала этот звук?

–Ну, и ладно! – Крикнула я вслед лифту и со страшным грохотом захлопнула свою дверь. Швырнула тапки броском с ноги и опять повалилась в постель.

***

Из рентгеновского кабинета высокая худая медсестра выкатила на инвалидной каталке крохотную старушку в красном платке, одёрнула халатик, поправила причёску. Скрипнули металлические обода коляски, они уехали. Больной из другого отделения так и не появился, Володя и я зашли в кабинет.