Фаина Федоровна

Виолетта прибежала ко мне с анализами такая же сияющая, как и в прошлый раз, но плюхнулась на сиденье уже не так задорно.

–Что-то горло у меня не проходит. Я теперь в зеркало на него каждый день смотрю.

Мононуклеаров в крови не было, реакция Вассермана показывала чёткие минусы. По закону подлости со стопроцентной вероятностью это был рак.

–Вам нужно поехать в онкодиспансер на исследование.

Онкодиспансер тогда, да и сейчас, (но тогда в гораздо большей степени, чем сейчас), был чем-то вроде городского пугала для больных. Той телеги, в которой везут осуждённых на казнь.

Виолетта посмотрела на меня с удивлением:

–Куда?

И тут же:

–Ой, вы выпишите мне что-нибудь посильнее. Мне некогда ехать на какие-то исследования.

Она была всё так же цветуща, молода, с румянцем во всю щёку. Но только вместо сияния в её глазах появилось недоумение. Разве может какое-то странное, незначительно болезненное ощущение в горле помешать ей быть счастливой?

–Вы замужем? – спросила я.

Она пожала плечами, мол, к чему такой вопрос…

–Муж ушёл, когда узнал, что я решила оставить ребёнка, не сделала аборт. Потом вернулся, правда, когда Настенька здоровенькая уже родилась. Но мы с мамой решили, что муж такой не нужен. Пускай катится. Мама сказала, что мы с ней и вдвоём дочку воспитаем.

Я сказала очень твёрдо:

–Виолетта, вам нужно как можно быстрее поехать в онкодиспансер.

И вот тогда она испугалась.

–У меня что-то серьёзное?

–Ну, вот там всё и расскажут. Там лучше специалисты, чем я.

Она теперь уже без улыбки взяла из моих рук листок и ушла.

Она не вернулась.

Месяца через три я случайно увидела её на улице. Я шла на работу, а она брела из нашей поликлиники, еле переставляя ноги. Рак перед смертью превратил Виолетту в измученного, жёлтушного червячка.

Она меня узнала, когда мы поравнялись. Я хотела поздороваться с ней, но не смогла. Она посмотрела на меня с ненавистью и прошла мимо. Я тоже поторопилась проскочить. Мне было неловко и страшно от того, что в лотерее жизни Виолетта вытянула неправильный билет. Я лишь сообщила ей о проигрыше. Но я не могла даже представить, что я могла бы быть на её месте. Удушающий страх за свою жизнь охватил меня, когда я проходила мимо Виолетты. Теперь я понимаю, что это был инстинкт молодости, инстинкт самосохранения. Потом, когда я лечила Моряка, этого страха у меня уже не было.

***

В понедельник я проснулась как всегда в шесть. Душ, макияж, лёгкий завтрак – всё это было уже не нужно. Я села за стол, не умываясь, в том самом старом халате, в котором открывала Олегу. Просто сидела, не думая ни о чём, сидела и злилась. Во мне кипело возмущение, ярость, бессилие. Частично я ругала себя за то, что ушла из больницы раньше времени. Но что бы изменилось, если бы я осталась? Никого бы не принимала, никого не лечила. И продолжала бы думать, что вот ещё один день, ещё один – и всё… «Пишите заявление!» Извела бы себе все нервы в ожидании конца. Нет, уж лучше сразу. Я правильно сделала, что ушла. Я всё подготовила, всех известила. Тем, кто дежурил, оставалось только выдать документы моим больным. Как там боксёр с его прооперированным носом? Думаю, у него будет всё хорошо. Перед операцией говорил, что хочет жениться. Совет да любовь.

Внезапно я встала и грохнула об пол чашку. Не ту, с кобальтовой сеткой, что так понравилась Олегу, а простую, с недопитым чаем.

Дерьмо. Всё – дерьмо. Все эти занятия, которыми я пытаюсь отвлечься. «Пенсионерам нужно соблюдать режим. Не распускаться», – так говорят психологи и с теми же интонациями, с которыми говорят о мёртвых. Хорошо или ничего. Плохого о пенсионерах не говорят. Но чёрт вас возьми, кто имеет право относить пенсионеров к мертвецам? К серым, скучным, пыльным мумиям, таким же противным, как слово «старость». Я не хочу ходить на танцы для пенсионеров, на курсы для пенсионеров и на рынки для пенсионеров! Я чувствую себя молодой и живой. И я хочу работать!

Чай растёкся холодной лужицей под столом.

–Бл…! -сказала я и пошла за тряпкой. Сами пойте весёлые песни и рассказывайте себе позитивные истории! А я не знаю вообще ни одной – больше двух строчек. Но зато я знаю то, о чём вы даже понятия не имеете! И я пошла в душ и под звуки струй прочитала себе лекцию (весьма толковую) об атрофических и вазомоторных ринитах.

Потом я всё-таки поехала специально в самый дальний супермаркет (специально, чтобы потратить как можно больше времени) и затоварилась на полгода. Мясо, рыба, куры. Макароны двенадцать пачек… И все эти мои действия, пожалуй, кроме лекции о ринитах, включая уборку, супермаркет и вождение автомобиля сопровождались ощущением серой вязкой каши в голове, как будто у меня в мозге уже сплошной инсульт. Нечто похожее было со мной, когда я работала последние недели с Фаиной Фёдоровной.

До дома оставалось недалеко, когда я возвращалась из супермаркета. По чистой случайности я оказалась перед своей больницей. Был конец рабочего дня. Внезапно я свернула на обочину возле въезда в ворота и остановилась. За какие-то два дня листья на деревьях почти распустились, ветви зазеленели, и над дорогой образовался так любимый мной зелёный свод. Солнце светило сквозь ветки, и на тротуаре, на дороге мелькала лёгкая светлая рябь, какая бывает на воде от солнца при небольшом ветерке. Был конец рабочего дня. Врачи и медсёстры шли через двор к остановке или к парковке. Я чувствовала себя чужой до нехватки воздуха, до остервенелых слёз.

–Можно разменять квартиру, – вдруг сказала я себе. -Получить взамен две маленьких, одну из них можно сдавать.

Но я прекрасно знала, что не хочу ничего разменивать. Не хочу ничего сдавать.

Можно пойти в отдел здравоохранения при администрации или куда-то там ещё, к каким-нибудь руководителям, администраторам, чёрт знает, к кому и сказать, что я согласна поехать в какой-нибудь отдалённый посёлок, богом забытый район или вообще неизвестно куда, только бы мне там позволили лечить больных. Пускай за гроши.

Я прислушалась к себе. Ничего из этого не выйдет. В богом забытых уголках нет больниц и нет врачебных ставок. Я никому не нужна. И я могу кричать об этом на всех углах, но ничего не изменится. Я прожила свою жизнь. Оказывается, мне уже давно пора умирать, только я об этом не подозревала.

–Оля, ты случайно не меня ждёшь?

Чьё это лицо за стеклом машины?

–Тебя.

Как я могла забыть, что три дня назад ждала его почти на этом самом месте?

Он сел в машину. Я сказала: «Одег, пристегнись!» И мы помчалась.

Потом я помню, как он целовал меня в кухне, а я наливала нам обоим коньяк и говорила:

–Закрой глаза!

–Закрой глаза!

–Закрой глаза!

И это было чем-то похоже на: «На что жалуетесь?»

И в том, что я не хотела, чтобы он смотрел на меня, были закодированные жалобы на то, что не получилось когда-то, и что обрушивалось сейчас на меня так глупо… И я не понимала, зачем я вдруг раздеваю его, а он меня, и что, конечно же это закончится какой-нибудь чепухой и гадостью. И в конце концов, совершенно не исключено, что Олег будет рассказывать обо мне в больнице.

…

–А ты почему всё время говорила, чтобы я закрыл глаза?

Я промолчала.

–Тебе было хорошо?

–Да.