Фаина Федоровна

–Делали?

–Ну, что ты придираешься к словам.

–Ах, ну да! Ведь говорят же: «он сделал мне ребёнка». -Я зло захохотала.

–Я, во всяком случае, ребёнка тебе не сделал.

–Потому что я тебе не дала.

–Ты что же думаешь, ты меня силой останавливала? -Он тоже набычился, шея его налилась и покраснела. Я поняла, что вот сейчас его ничего не остановит. Мне стало противно. Наверное, в эту минуту, защищаясь, я смогла бы его убить.

Вдруг открылась дверь из нашей комнаты в коридор, мелькнуло что-то кокетливое, кружевное-голубенькое и голос соседки сказал:

–Слушай, сегодня ничего не получится. Муж может раньше придти. Возьми у меня кастрюльку! Мне плита нужна. Ешь один!

Я до сих пор помню её глаза, когда она увидела меня и чуть не выронила кастрюлю от неожиданности. Глаза были густо накрашены – огромные чёрные ресницы с десятикратным наложением туши и перламутровые светло-голубые веки, очевидно, в тон халатику.

Как это назвать – то, что я почувствовала? Коллапс? Но я ведь была в сознании. Очевидно это был коллапс не сосудов. Души.

–Так ты, оказывается, многостаночник, – сказала я. Сергей подошёл к двери и закрыл её. Я вытащила из-под кровати свои тапочки и стала засовывать их в сумку.

–Мы просто собирались вместе поужинать. – Тихо сказал он. -Ничего больше.

–Да. – Злость моя превратилась в каменистые острые крошки, эдакая мелкая щебёнка – и не очень давит, но всё равно голым ступням больно и невозможно идти. Я попала в тупик. Всё встало на свои места. Значит, в те дни, когда меня здесь не было… Вот почему он не возражал против моих поездок домой. И поэтому соседка в последнее время и приплясывала на кухне то в розовом, то в голубом. То-то она с таким любопытством всегда меня рассматривала.

Дверь опять приоткрылась, но никого не было видно. Только послышался заговорщицкий шёпот.

–Серёжа, магнитофон отдай!

Сергей стоял, не двигаясь.

–Конечно, конечно! – сказала я. -Он нам не понадобился.

Сергей пошёл к шкафу. В проёме опять мелькнул и исчез голубенький халатик.

Я побросала в сумку косметику, пару книжек, которые всё-таки поставила здесь на полку и которые попались на глаза. Выкинула из сумки тапочки – вдруг в них кто-то ходил?

Скорей бы домой! Дома безопасно. Дома меня любят.

–Оля, не кипятись.

–Я не кипячусь. Я восхищаюсь. Умеют же некоторые люди устраиваться. -Я застегнула молнию на сумке.

Всегда мне помогало по жизни, что я – врач.

Врачи не плачут. Не плачут! Не плачут… У меня каждый день очередь – сорок человек. И все хотят мне пожаловаться. Разве я могу, разве имею право плакать?

–Оля, это жизнь… Нормальная жизнь!

Я остановилась в дверях, обернулась …

–А я не буду жить такой жизнью.

–Ты дура, Оля, – сказал он отчётливо. -Запомни, ты – дура. Ты ничего не понимаешь в жизни. И жить тебе, дуре, всю жизнь, одной. Старой девой… И в смысле секса ты, между прочим, тоже…

Я спокойным шагом вышла за дверь. Из кухни выглядывал краешек голубого халатика.

Врачи не плачут.

Наверное, кто-то действительно думает, что врачи не плачут. Я вернулась домой, повалилась в своей комнатке на кровать, которую мне купили ещё в восьмом классе, и зарыдала. Мама попробовала ко мне сунуться с валерианой, но я завизжала так, что отец закричал:

–Да что с ней такое?!

Я упала на пол и стала стучать кулаками по деревянным крашеным доскам.

Потом до меня доносился чей-то шёпот, потом вошёл отец и вылил на меня кастрюлю холодной воды.

Я села на полу, привалившись к кровати, и стучала зубами, обхватив себя мокрыми руками. Я отказываясь вставать. Потом я всё-таки вскочила и стала пинать всё подряд. Я кричала, чтобы меня оставили в покое. Я сваливала на пол, что попадётся под руку – мою старую дешёвую косметику, платья из шифоньера, единственный флакончик духов. Подушками я швырялась в дверь, поясом от пальто сбила абажур. Потом кто-то куда-то звонил и с кем-то говорил по телефону.

Я слышала из соседней комнаты:

–«Скорую» нужно вызывать…

Потом открылась дверь и вошла Фаина Фёдоровна.

***

Олег садится на постели и обнимает меня. Я высвобождаюсь, тоже сажусь, не спуская ноги на пол, обнимаю его сзади, прижимаюсь лбом между его лопатками. Дороже его у меня сейчас никого нет.

Он целует меня, встаёт, начинает одеваться. Я не люблю такие поцелуи. Они словно говорят: « Прости, но твое время вышло».

–Может, полежим ещё немного… – Я ненавижу свой просительный тон.

–Ты полежи. Я сам уйду. Пора уже.

–Ладно. – Я тоже быстро встаю, затягиваю на талии пояс халата. – Подожди чуть-чуть. Я напою тебя кофе.

Он ничего не отвечает, но следом за мной идёт в кухню, останавливается возле окна, поворачивается ко мне спиной, смотрит во двор. Я делаю кофе. Мы молча ждём, я ставлю на стол чашки, сахарницу, открываю холодильник.

–Оля, я ничего кроме кофе не буду.

–А у меня сегодня больше ничего и нет.

Я разливаю кофе по чашкам.

–Садись.

Он отворачивается от окна, но не делает к столу ни шага.