Фаина Федоровна

«Милая наша Олечка!..»

Родители каждый год ездили в отпуск по так называемым «курсовкам». Курортом такие места, куда они могли купить путёвки в обычном профсоюзном турбюро, назвать было трудно, но мама и папа были люди неприхотливые, неизбалованные, некапризные. Им нравилось ездить и видеть новых людей и новые земли. Мне они писали на специально взятой из дома тетрадке. Для каждого письма вырывали из серединки сдвоенный листочек.

Я им отвечала, и отправляла письма ( и это было надёжнее всего) на главпочтамт ближайшего города или на простую поселковую почту в окошечко «До востребования».

Вообще в этом даже была какая-то романтика. Ты приезжаешь в незнакомый город, осматриваешь достопримечательности, потом спрашиваешь, где главпочтамт, приходишь туда и отыскивашь окошко. И в этом незнакомом городе, в окошке «до востребования» (слово-то какое прекрасное – до востребования) тебя уже ждёт от кого-то письмо. И ты счастлив, получая конверт. Ты определяешь навскидку его толщину и вес, и если письмо «толстенькое», то радуешься предвкушению узнавания. В толстом письме может быть открытка с видом, пара фотографий или даже денежная купюра. И ты садишься тут же на почте за большой массивный стол (или за школьный ученический, как уж где придётся). На столе валяются испорченные телеграфные бланки и бланки извещений для посылок, ты отмахиваешь их в сторону и торопливо пишешь ответ.

«Дорогие мама и папа! Дела у меня идут неплохо. За последнюю неделю не было тяжелых больных…»

На том самом почтамте с башенками, куда мы ходили с Фаиной Фёдоровной, окошко «до востребования» было в том же ряду, где продавали марки, открытки, лотерейные билеты и облигации. И вот однажды, когда мои отношения с Сергеем становились всё непонятнее, Фаина Фёдоровна в очередной раз отправилась на почтамт проверять списки выигравших облигаций.

Сергея Фаина Фёдоровна увидела в зале сразу, как вошла, и сразу же его узнала. А он не обратил на неё внимания, потому что без медицинского халата и колпака её никогда не видел.

Да даже если бы он на неё и посмотрел… Подумаешь, идёт какая-то старушенция в тонком беретике на одно ухо, в задрипаном плащике, коричневых детских ботиночках и простых, хлопчатобумажных серых чулках.

Он стоял возле окошка «до востребования» и ждал, когда девушка в почтовой форме с его паспортом в руках проверит в длинном ящике с корреспонденцией, есть ли письмо на его имя.

Письма были.

Как сказала мне Фаина Фёдоровна, целых три.

Сергей ещё перекинулся с девушкой в окошечке несколькими словами, тщательно до копейки пересчитав мелочь, купил у неё конверт, улыбнулся ей своей застенчиво-нахальной улыбкой и пошёл к столу в середине зала.

Стол был жёлтого дерева, старинный, овальный. Кое-где на нём темнели чернильные следы чьих-то любовей, поздравлений, соболезнований, встреч и расставаний. В центре его стоял большой и толстый стеклянный поднос с двумя чернильницами, заполненными смачно фиолетовыми чернилами, а возле подноса валялись несколько перьевых ручек и промокашек. Чернилами в те годы писали уже редко. Но держать их на почте была смешная и милая дань традиции. Они наливались в чернильницу просто на всякий случай или для отдельных любителей чистописания. Шарик с чернильной пастой – вот был самый распространённый инструмент для письма во время моей учёбы. Он, собственно, им и остался, пока не был заменён компьютером. Но когда я училась в школе, особым шиком считались толстые шариковые ручки, у которых внутри корпуса было четыре стержня – синий, чёрный, зелёный и красный, и можно было писать каждым стержнем по очереди. У Сергея была как раз такая ручка. Я несколько раз наблюдала, как он со смаком щёлкает переключателями, переходя с зелёного цвета на красный, на синий и на чёрный, просто черкая ручкой по бумаге. И вот сейчас на глазах Фаины Фёдоровны он прочно уселся за стол в центре зала, вынул эту свою толстую шариковую ручку и складной перочинный нож. Ножом он ловко вскрыл конверты.

Я до сих пор представляю эту картину. Казалось бы, ну, что особенного, сидит молодой мужчина за столом и читает письма. Но даже и сейчас я чувствую в этом оскорбление. Оскорбление во всём – и в его позе, в его предвкушении и интересе, с которым он вскрывает конверты, в его противной мне ручке и даже в том, что это происходит за моим любимым с детства огромным жёлтым столом. Сейчас я уже забыла в деталях лицо Сергея, а вот стол я до сих пор помню, как будто это был не общественный стол на почтамте, а лично мой собственный предмет обстановки.

В пору, когда у людей не было домашних телефонов, я уж не говорю о мобильных устройствах, многие перед праздниками ходили «на переговорный пункт» звонить родственникам. Можно, конечно, было послать поздравительную телеграмму на красивом бланке с цветами, кольцами или орденоносными лентами. Но в телеграмме было что-то или слишком торжественное и официальное или, наоборот, что-то поверхностно вежливое. А близким людям хорошо было звонить, заказывая переговоры на три, пять, семь и даже десять минут. Теперь мы не понимаем этой радости долгого ожидания. Услышать родной голос, задать вопросы «он лайн»… В предпраздничные дни очереди на переговорном растягивались до двух-трёх часов. Соединяла абонентов телефонистка. В кабинках с номерами на маленьком столике стоял телефон без циферблата и табуретка.

–Кемерово. Вторая кабина, – раздавался, к примеру, по всему почтамту голос телефонистки.

Или:

–Челябинск. Пройдите в четвёртую кабину.

И те, кто ждал Кемерово или Челябинск вскакивали и быстрым шагом устремлялись к кабинам, врывались в них, как во вражеские дзоты и кричали в телефонные трубки, как связисты на фронте:

–Алло! Алло! Наташа! Ты меня слышишь? Наташа! Как Ванечка? Не болеет? Кашель прошёл?

–Как Илья Семёнович? Выписали из больницы?

–От Саши ничего не слышно? Где он? Куда послали?

–Когда уехал Илья Семёныч? Зачем?

–Обязательно поздравь Марину с днём Рождения!

–Наташа, ответь мне, как Ванечка? Очень плохо тебя слышно…

–Мама, пришли мне деньги. Срочно нужно! Ну, позарез! Пять рублей! Ну, пожалуйста…

–С наступающим Новым Годом, наши дорогие! Пусть всё у вас будет хорошо! Пусть 1981-й год принесёт вам только радость… Новое десятилетие всё-таки… Кто бы мог подумать, что мы доживём… от бабушки с дедушкой всем ребяткам передавайте большой привет … Да, я не плачу, Сенечка, не плачу! Ты передай маме, что бабушка не плачет…

Мы тоже ходили звонить родителям отца. Меня усаживали за этот большой овальный жёлтый стол, за которым сейчас сидел Сергей, выдавали припасённую из дома тетрадь и цветные карандаши, и предоставляли самой себе. Я не скучала. Я рисовала «девочек». Это было тогда повальное увлечение. «Девочки» публиковались в детских журналах типа «Мурзилки» или «Костра», и возможно даже в газете «Пионерская правда». «Девочки» обычно были стройными октябрятками или пионерками с закрученными над ушами корзинками-косами. Они стояли прямо, одетые в спортивные майки и трусы, руки по швам, взгляд честный и чуть лукавый. В приложении к «девочкам» были подборки одежды. Платья, школьную форму, пальто нужно было вырезать ножницами, не забыв оставить прямоугольные держалочки на плечах и по талии. Держалочки загибались, и таким образом одежда крепилась на вырезанную фигуру. Меня такие готовые красавицы не прельщали. Девочки моего собственного изготовления были по сути уродицами, но со своим шармом. У них были длинные, до пола косы или высокие причёски, а платья я рисовала либо бальные – длинные, пышные, в пол, либо «королевские» – с глубоким декольте и мантией из горностая. На высокую причёску я крепила корону. Так незаметно проходило моё время до «вызова», и жёлтый овальный стол я воспринимала чем-то вроде собственной детской игровой комнаты. Как только я попадала в зал почтамта – с Фаиной Фёдоровной или без неё, я с нежностью смотрела на тот же самый овальный жёлтый стол, за которым много часов прошло с моими «девочками».

Честно говоря, сейчас мне даже неловко вспоминать этот эпизод на почтамте с Фаиной Фёдоровной. Любовь напала на меня, как болезнь, сначала к одному человеку – к Володе, потом, и неожиданно быстро, к другому – к Сергею. Я была жадной в своей любви, я была очень искренней в ней и даже глупой. Инстинкт гнезда сыграл со мной плохую шутку. Я была поглощена любовью настолько, что не видела очевидного.

Совсем не странно, что мне ни разу за несколько месяцев совместной с Сергеем жизни в одной комнате не попался на глаза его паспорт. Мне и в голову не приходило искать его специально. Мне сейчас даже кажется, что и его фамилию я узнала тоже случайно, потому что однажды нас задержал на входе в общежитие новый, только что устроившийся на работу, дежурный. Фамилия у Сергея оказалась забавной. Удивительно, что сейчас я даже не могу её вспомнить, а тогда всерьёз примеряла к себе.

Итак, Фаина Фёдоровна, завидев моего кавалера, сидящего за столом, не нашла ничего лучшего, как подкрасться к нему сзади. Вообще-то это было несложно. В помещении почты всегда стоял какой-то неясный гул. Он исходил от голосов служащих и посетителей, от шума, доносившегося с улицы даже через толстые запыленные стекла окон, от гудения ленты конвейера посылочного отделения и от голосов телефонисток:

–Нижневартовск, ваш номер не отвечает, подойдите к кассе.

К тому же, Фаина Фёдоровна всегда носила обувь из «Детского мира», а ботинки и туфельки для детей тогда, как правило, выпускались на «микропористой» бесшумной подошве.

Сергей разрывал конверт за конвертом и быстро, с удовольствием, умилительно улыбаясь, прочитывал письмо за письмом. Из третьего конверта выпали и несколько фотографий. Фаина Фёдоровна, стоя за его спиной, надела очки… Потом, когда я уже могла об этом говорить, она рассказала, что на всякий случай держала в руке газету.

–Зачем?

–А если бы он меня заметил?

–И чтобы вы тогда сделали?

–Закрылась бы газетой, чтобы он меня не узнал.

Как мне ни было горько, я улыбнулась. Иногда Фаина была забавной до невозможности.

–Откуда же вы взяли газету?

–В зале лежала не стуле, Видно кто-то прочитал и оставил. А я подобрала.

Я и сейчас представляю себе продолговатый, светлый зал нашего почтамта. Овальный стол посредине. Несколько стульев вокруг него, и несколько человек сидят за этим столом, что-то пишут. Другие люди разместились вдоль стен на утроенных, как в кинотеатрах, жёстких деревянных скамьях с откидными сиденьями. От прямоугольных высоких окон косые полосы света и в них пылинки. Пахнет деревом от фанерных посылочных ящиков высокой грудой уставленных вдоль стены в посылочном отделении. Молоденькая девушка с листами почтовых марок, конвертами с надписью «avion» (не знаю уж зачем, но выпускались такие – с надписью по-французски) торопливым шагом идёт по залу. Почтальонша с объёмистой коричневой сумкой через плечо, наполненной газетами, движется на выход, торопится разнести корреспонденцию. Вот ещё проходит служащая из посылочного отделения – с железной банкой, обвёрнутой тряпкой. Из банки торчит плохо обструганная деревянная палка для размешивания расплавленного сургуча, и от сургуча этого разносится по залу специфический запах. И среди всей этой постоянно меняющейся декорации я вижу Фаину Фёдоровну в её седых кудряшках, выбившихся из-под берета, с её облезшей кожаной сумкой, болтающейся на сгибе локтя, и со свёрнутой газетой – «Известиями» или «Комсомольской Правдой» в свободной руке. Я это вижу, словно смотрю комедию положений.

Сергей не подозревал о шпионстве Фаины Фёдоровны за его спиной. Он аккуратно сложил прочитанные письма в конверт, и снова стал рассматривать фотографии. Взял их аккуратно, за краешки, поднёс их поближе к лицу, чтобы полюбоваться. Фаине Фёдоровне прекрасно было видно, что на всех трёх фотографиях присутствует симпатичная молодая женщина в ярком платье (возможно, она и сфотографировалась ради нового платья), а по обе стороны от женщины стоят двое нарядных детей. Мальчик и девочка. Девочка старше.

–Одному годика два, другой – четыре или пять. Похожи чем-то на моих детей, – рассказывала мне Фаина Фёдоровна на следующий день.

–Может, это его сестра. – Я только что отпустила очередного больного и очень хотела чаю.

–Ага. Или его мама. Или бабушка. На сестёр, моя дорогая, так не смотрят.

–А женщина красивая? -Я встаю и сама иду к двери. Прошу подождать пять минут.

–Жену я не рассмотрела.

Я наливаю себе чай.

–А вам налить? – Когда я держу чайник, у меня чуть-чуть подрагивает рука.