Фаина Федоровна

–Оля!

Я смотрю на него и не хочу никаких слов. Особенно объяснений. Мне, наверное, впервые в жизни было так хорошо. Свободно. Это же так здорово, чувствовать себя свободной и ничего не бояться.

–Олег, ну, садись, кофе остынет.

–Оля, как ты думаешь, почему я здесь?

–Потому что я – самая обаятельная и привлекательная. – Я уже сижу на своём месте и верчу в руках ложечку из сахарницы. – Фильм раньше был такой. Не знаешь?

Он пожимает плечами. Я улыбаюсь.

–Господи, ну откуда же тебе знать. В твои -то годы…

Он вдруг решительно подходит к столу и садится.

–Оля, дело не в возрасте.

–А в чём ещё?

Я уверена, он сейчас скажет: « В моих детях».

–В моём прошлом.

Я пью кофе.

–Вкусный получился.

Я вспоминаю, что у меня где-то были сдобные сухари. Я встаю и шарю в шкафу. Нахожу пачку. Распластываю её с треском. Высыпаю сухари в хрустальную вазочку. Если кто хочет, вполне такую штуку можно назвать и сухарницей.

–Подкрепляйся.

–Не затыкай мне рот, дай сказать, – вдруг говорит Олег, и я понимаю, что он, наверное, тоже думает о наших отношениях. Я усмехаюсь. Это он зря. В нашем с ним случае, чем меньше думаешь, тем лучше.

–Я тебя раньше совсем не знал, – говорит он. -А когда вдруг тебя увидел, то понял, что ты не такая, как все.

Я продолжаю пить кофе и думаю, что вот сейчас он всё испортит. «Ты не такая, как все». Это банальность. Все люди разные. Я не хочу ничего слышать о себе. У меня такой бэкграунд, что с одной стороны и рассказать нечего, а с другой… У меня прошла моя жизнь. Моя единственная, неповторимая ценность. Со всеми моими прибамбасами, мамой и папой, моим этим любовником, этим, как бишь его… Сергеем…

В аспирантуре я сразу спрашивала всех новых знакомых мужского пола, которые приближались ко мне ближе, чем на два шага: «А вы женаты?» И этим повергала их всех – женатых, неженатых и даже возможно собирающихся жениться или разводиться в немедленное, сиюминутное бегство. И меня это смешило. Потом я такие вопросы уже не задавала, у меня стали болеть родители, мне нужно было много работать… Я работала, работала… Казалось бы, всё так просто, а не объяснить никому. И на фиг, мне сейчас слышать от Олега, какая я… К чему?

Кусок сухаря больно хрустит на моём зубе-шестёрке. Ужасно, если ещё и сломался зуб. Посмотреть, что ли, в гортанное зеркало, зуб это хрустнул или всё-таки сухарь?

–Ты такая же странная, как и я.

Когда ощупываешь языком, дефект кажется величиной с ущелье в горах. Но, кажется, сейчас ложная тревога.

Я странная? Я простая, как стол.

–Да, мы с тобой странные, – говорю я. – Мы здесь вместе уже несколько часов, а у тебя не звонит телефон, как и у меня, и ты не постишь в социальных сетях разные картинки. Это странно.

–Не смейся, – сказал он. – Ты ведь попала в точку. Когда у всех моих сверстников класса с пятого были всякие Х-боксы со стрелялками, я понятия ещё не имел, что такое компьютер. Я не знал ни одной игры, ни одного телефона и ни одной марки шампуня для мужчин, и ни одной группы.

–Группы крови? – глупо спросила я.

–Группы музыкантов. А знаешь, где я научился печатать на компьютере? Тётка моя отвела меня в центр социальной защиты для пенсионеров, там была комната компьютерной грамотности, в ней два компа и одна бабулька. Бабулька была молодец. Она хотела изучать иностранный язык – немецкий. А я за другим столом по книжке разбирал азы компьютерной грамотности. Один раз она угостила меня яблоком. Я до сих пор помню, что оно было необыкновенно вкусное. И красивое. Мне кажется, я больше никогда не ел таких вкусных яблок. И как сорт называется, не знаю.

Я перестала трогать языком свой зуб. Я сжалась от нахлынувшей жалости. Все, кого я знала в школе и в институте, мы все были чьими-то детьми – далеко или близко, но о нас волновались, о нас заботились. Мы были сравнительно однородной массой. Ну, жили кто получше, кто похуже, но вот чтобы так… Я прикинула мысленно, он был мальчишкой всего лет пятнадцать назад. В эти годы детей ко мне на осмотр уже привозили на машинах, иногда даже не с родителями, а с нянями, бабушками, шофёрами. Как они были хорошо одеты эти дети, как много знали и говорили на разных языках. Кто-то рисовал, кто-то играл в театрах, кто-то ходил по студиям и изучал что-то такое, о чём я не имела уже представления. А этот заброшенный всеми, кроме тётки-уборщицы, мальчик ходил в «соцзащиту» изучать компьютер. Его угостили яблоком, и он запомнил этот эпизод на всю жизнь.

–Как же ты поступил в институт?

–Сам удивляюсь.

Он пожал плечами и посмотрел на дно кофеварки.

–Здесь муть одна. Я сварю ещё кофе?

–Да хоть ведро.

Он ухмыльнулся.

–В институте было даже легче. Я сразу устроился на работу. Устраивался специально на самые сложные кафедры. В принципе, какая разница, где мыть полы, но на «трудной» кафедре имелись два плюса. Во-первых, можно взять домой учебники, методички, те же кости или препараты, а во-вторых, своих всё-таки жалеют, не режут. – Он посмотрел на меня. -Кстати, я уже на четвёртом курсе и женился.

–Такая любовь? – Честно сказать, я боялась, что он скажет «да». Но он сказал.

–А у меня всё в голове смешалось. Зимой на четвёртом стало уже не так страшно, самое трудное было позади, я бросил швабру и устроился фельдшером на «Скорой». И тут этот вызов. Девчонка молодая, симпатичная…

–Твоя жена? – Неужели надо было прожить жизнь, чтобы рассказы о жёнах перестали меня волновать?

–Да. Остеохондроз у неё начался рано. Невралгия грудного отдела. Защемило так, что разогнуться не могла. С утра пошла умываться, заклинило и … Теща её согнутой на постель и отволокла. Я приехал, девчонка стонет, а кругом такая чистота, такая красота… Конфеточки, салфеточки, из кухни пирогами пахнет. Тёща хлопочет, доктор помогите! А меня на этот вызов без врача отправили. ЭКГ снять, давление измерить я уже и сам мог. Ну, вколол, что надо, но ведь вечером-то нужно ещё раз вколоть… Я водителя уговорил по дороге с другого вызова на минутку заехать. А они обрадовались. Мне вообще-то до этого никто кроме тётки не радовался. В институте сторонились. Ну, и действительно, я, как Маугли, ничего ведь не знал о настоящей жизни. Я разговаривать, как все, не умел. К девушкам обращался: «Сударыня, поднимите ноги! Мне нужно помыть пол под вашими прекрасными конечностями!» На меня смотрели, как на психического больного, как на фрика. Первый год после женитьбы думал, в рай попал. У меня ведь за спиной был только детский дом, потом интернат, потом институт и вёдра с тряпками…– Он помолчал, потом снова встал и снова отошёл к окну, стал смотреть сквозь штору в ночь, на улицу. -Знаешь, это ведь всё равно проявляется, если за твоей спиной ничего нет. Пустота. Ни любви, ни ласки, одни только трудности. Я поначалу просто не знал, как себя дома вести. И жена мне через некоторое время сказала: «Ты ничего не понимаешь в жизни, тупица». Я чуть не умер.

–Из-за чего она сказала?

–Из-за пустяка. Я как-то со старшей дочкой в выходной на прогулку пошёл, в песочницу. Послушал о чём мамашки на детской площадке болтают, ничего не понял. Для меня это всё было, как другая планета. Пришёл домой и стал спрашивать, это что, это зачем… Она и сказала.

Когда грант выиграл, думал, ну вот, наконец, вот оно – счастье! И жена обрадовалась. Она-то, конечно, из-за денег. Думала, вернусь – заживём. И мне там, в Германии, легче было. Я и в той жизни ничего не понимал, и в этой. Но там нас было четыре человека, все приезжие, и все из разных стран. Можно было ни о чём вообще не разговаривать. И ко второму месяцу я уже даже стал приспосабливаться. Но, к сожалению, кончилось всё быстро. Я вернулся, а здесь опять то же самое. И самое главное – ведь никому не нужен! Это удивительно! Я – уникальный специалист – никому не нужен. И знаешь, я как бы застыл. Остался где-то, как бы не здесь. И как бы не живу. И не знаю, что со мной дальше будет. Днём вроде со мной всё так, как у всех, а ночью, засну, и вижу во сне, как дети у нас в детдоме за хлеб дерутся. И бабка сидит на это смотрит, та самая, которая немецкий учила. И никогда мне оттуда не вырваться, из моего детского дома.

–А жене в Германии понравилось?

–Я там один был. Но мне казалось, что пока я там был, она меня даже уважала.

–Как грустно, – сказала я. -Как печально и как невозможно.

–Что невозможно?

–Всё невозможно.

–Всё невозможно, – повторил он.

–А я вообще никому не нужна, – сказала я.