Фаина Федоровна

–Ложитесь, Фаина Фёдоровна. – Дохлая сущность медузы окончательно покинула моё тело и мой разум. -Раздевайтесь и ложитесь. Спать осталось два с половиной часа.

Она легла и погасила свет.

–Но свет не гасите! – Я испугалась, что в темноте медуза вернётся.

Она снова встала, поискав, включила ночник. Некоторое время мы лежали молча. Мне не спалось, я ворочалась с боку на бок и чувствовала, что и она тоже не спала.

–Чёрт вас дёрнул рассказывать мне, как вы ходили на почту. – Вдруг сказала я. Образ Сергея стоял у меня в глазах. Так охотник, не желающий возвращаться с неудачной охоты, всё кружит по лесу, высматривая новые следы. Злость моя на него уже испарилась, навалилось отчаяние.

–По кусочку хвост кошке пилить ещё хуже.

–Я не кошка. И к тому же ведь его жена, наверное, знает о его похождениях. И как-то ведь терпит?

Она сказала сердито:

–А вы бы не смогли.

–Почему это?

–Да вы бы вообще с ним долго не выдержали, даже и без жены. Вы сами на себя эти месяцы не были похожи. Будто не врач, а … поломойка какая-то.

–Кто – поломойка? – Я искренне удивилась.

–Вы, – она пожала плечами. – А что вы удивляетесь? Если вы раньше наукой интересовались, книжками медицинскими, манипуляций в кабинете сколько делали, что я даже ругалась, а в последнее-то время – что? Лишь бы отпустить больного и скорее туда! Спросишь вас, чем будете заниматься? А вы всё одно: столько дел! А каких, спрошу я вас, дел? Да каких, вы отвечали, будто не знаете? Обед приготовить, полы помыть. Я и говорю – поломойка! А ведь вы не для этого на свет родились. Я ведь людей знаю. Я вижу.

–По-вашему, все эти месяцы я не интересовалась своей профессией?

–Не интересовались. Раньше от вас только и слышно было: буду поступать в ординатуру, буду поступать в аспирантуру… А сейчас: «Сергей то сказал, Сергей это сказал…» Кто он такой этот ваш Сергей? Год бы прошел. В лучшем случае – два. Вы бы его и сами возненавидели. Или окончательно бы спеклись. И действительно превратились бы в чёрт знает что. Потеряли бы себя, а ему и горя было бы мало.

Я задумалась. Вольно или не вольно, но Фаина ударила по больному. Я знала свои достоинства и недостатки. Я спокойно относилась к тому, что внешне не произвожу впечатления. Я не умела шить, вязать, вышивать, печь пироги, но я умела лечить. И когда Фаина сказала, что я превратилась в поломойку, это было наихудшее оскорбление из всех, какое только можно было придумать для меня.

–Но как же любовь? – Спросила я. -Вы ведь любили своего мужа? Ради любви можно идти на жертвы.

–Любовь… – И вдруг всё лицо у Фаины зарделось. На лбу выступила испарина. Она вынула из сумки нарезанную в салфетки марлю и вытерла лицо. Скомкала салфетку.

–Это от чая, – сказала она. -Или климакс.

Но взгляд её опять уплыл от меня куда-то в глубину. Она решала: сказать – не сказать.

–Любовь… Если хотите знать, любовь, это вообще самое плохое, что может с человеком случится. Любовь, это когда один человек теряет себя ради другого. Теряет так, что будто его и нет.

–Бросьте салфетку на пол, я завтра выброшу, – сказала я машинально, будто мы были с ей в кабинете.

А ведь она сказала правду, подумала я. Любовь, это когда один человек теряет себя для другого. А разве я готова потерять себя для другого человека? И все мои детские представления о любви, как о счастье, о том, что надо идти вдвоём вместе, на равных, рука об руку, исчезли туда же, куда утекла гадкая плоть дохлой медузы.

–Не дам салфетку. – Она скомкала марлевый комок. -Привычка у меня осталась ещё с того времени – следов никаких нигде не оставлять. А привычка, как известно, вторая натура, – она усмехнулась. – С одной стороны – и не страшно уже ничего, какие мои годы, я жизнь прожила. Но привычка… Я уж головой и не думаю, руки сами делают… – Она открыла свою старую сумку и спрятала туда салфетку, в самую глубину.

–А про любовь этого Сергея вы себе сами всё придумали. Сказку старались сделать былью. Сыграли, как мой внук говорит, в одни ворота.

Я будто заново увидела Сергея. Его лицо, его руки, вот мы идём по улице, как муж и жена, он несёт сумку с рынка. Вот он ест, торопится за завтраком, почти не жует и сразу глотает. Он исчезал, не заботился обо мне, был скуповат. Эти его веснушки, вечно растянутый в улыбке рот и тёмные колючие точки на серо-зелёной радужке глаз. И голос какой-то надтреснутый. А уж наша постель с изматывающей постоянной борьбой… Но тогда почему мне казалось, что я его люблю?

–Вы просто думали, что он – ваш. Что он стал вашей жизнью, как ваши родители, как ваша профессия, как всё ваше прошлое. Вы думали, что он стал вам родным. И вы хотели отдать ему самое лучшее, что у вас было – всё ваше будущее. Я ведь видела, как вы старались. Уставали, похудели вся… Да только зря вы ради него старались. Вы ведь на самом деле другого кого-то должны были любить. А другого у вас не было. Сколько раз я видела в жизни: одного убьют, девчонка за другого выйдет. И кажется ей, что любит она, этого, другого, и кажется ей даже, что лучше он, этот новый, чем убитый. А только всё равно у неё жизни с ним нет. И мучается она, и сказать никому ничего не может, и знает она, что сама виновата, зачем выходила …

Она была права, Фаина Фёдоровна. Да, мне хотелось, чтобы у меня была моя семья, мой мужчина. Только мой. Чтобы вместе ходить по магазинам, чтобы вместе готовить еду, вместе спать, обнявшись. И за какие-то несколько месяцев я вросла в эту свою идею, признала Сергея своим, приспособилась к его недостаткам, к его скупердяйству, к исчезновениям. До того приспособилась, что считала их тоже своими. Я хотела штамп в паспорте. Пусть кто-то говорит, что штамп ничего не означает, что он только всё портит, что люди из-за штампа перестают беречь друг друга. Может быть и так. Изменяют и со штампом. Только когда он есть, этот штамп – то право на твоей стороне. А право всё-таки очень много значит для женщины. Только одна была во всей этой высокой башне умопостроений загвоздка.

–Что же в таком случае, было у меня с Володей?

Фаина помолчала, поглядела на меня как-то по-молодому, искоса.

–Я от мужа детей родила, – сказала она. -Я для него всё делала, и по хозяйству, и в постели. И он для меня всё делал. Мы с ним восемь лет прожили. Говорили про нас: «душа в душу». А потом, когда его убили, вдруг пришла ко мне любовь. А лучше бы и не приходила.

Я даже отпрянула.

–Как это? К кому? Неужели к этому однорукому подонку, что вас насиловал?

Она усмехнулась кривовато, будто лицо у неё было поражено параличом.

–Ещё чего. Скажете тоже… – Её лицо вдруг распустилось и стало опять добрым, почти старушечьим. -Есть чувство положительное – вот я как это называю. -Она не смотрела на меня. Она вспоминала. -Я вот так мужа любила. И все думали, что любила. И он, наверное, тоже так думал. Да я и сама тоже так считала. Но только это не любовь. Любовь, она злая. Не дай бог такую настоящую любовь встретить. Она так всех перекорёжит, так перепутает… И сделать с ней ничего нельзя. Настоящая любовь это колдовство, наваждение. От неё избавляются, когда к бабкам ходят.

Мне стало вдруг неприятно и жутко, я вспомнила, как Володя гладил мне ноги.

–Кого же вы-то так любили?

Она сидела всё так же прямо, как изваяние.

–Солдатика одного. Да ведь и вы к такой чёрной любви тоже на полдороге стояли.

–Я? – Но мне её было не обмануть.

–А думаете, я не видела, что с вами выделывал этот парень, Мартынов? Любовь, Ольга Леонардовна, она не из головы растёт, а из прикосновений. Вот вы своей головой себе Сергея выдумали, а ведь любили-то вы другого.

И вдруг неожиданно вырвалось из её старческих уст.

–Вы от него кончали?

Я даже сначала не поняла вопроса.

–Что?

–Ну, оргазм у вас от его прикосновений наступал?

Я была совершенно ошеломлена. Фаина Фёдоровна знает такие слова?

Я помотала головой.

Она посмотрела на меня недоверчиво.

–Правда?