Фаина Федоровна

Мы полежали с ней ещё около получаса, а потом зазвенел будильник. Я встала опухшая, разбитая и по-прежнему злая. Фаина Фёдоровна, как всегда, была, как огурчик.

***

Приёмная главного врача пятой больницы была обставлена, как обычные такого рода помещения. На стенах панели под дерево почти в мой рост, высокие шкафы с папками, непременные кожаные кресла. Окна выходили на больничный двор и парковку. Когда я вошла, секретарша лет около пятидесяти поливала из детской лейки герани, пылавшие на подоконнике красным и лиловым. Что показалось мне приятным, на секретарше был брючный костюм, скромная блузка, туфли на низком каблуке и никакого декольте.

Я назвала свою фамилию.

–Николай Иванович скоро освободится. Присядьте.

Секретарша убрала лейку и села за свой стол, недалеко от входной двери в кабинет. Стала что-то смотреть в компьютере, медленно стучала по клавишам, готовя какой-то документ. Эта монотонность навевала тревогу и тоску.

Мне не хотелось сидеть. Я нервничала. «Кто не рискует, тот не пьёт шампанское» – вертелось в моей голове. Кто-то высокий, молодой, в отглаженном белом халате, что теперь редкость, заглянул в приёмную, что-то спросил у секретарши, она отрицательно покачала головой, едва заметно кивнув на меня. Молодой поджал губы, ушёл. Из кабинета доносились голоса – женский и мужской. Меня стала бить незаметная внешне, но противная, дрожь. Чтобы её унять, я встала и, стараясь ступать бесшумно, двинулась вдоль стен приёмной. На одной из них висели аккуратно расположенные фотографии в одинаковых золотистых рамах. Было заметно, что их повесили недавно – на панелях под ними кое-где ещё виднелась осевшая деревянная пыль от просверленных под крепежи дыр. На самой большой фотографии был виден мост с фонарями, а за ним Храм Спасителя. На мосту стояла группа людей. Большинство – солидные мужчины в костюмах и галстуках. Они почтительно пропустили вперёд невысокую даму с энергичным лицом. Я вспомнила, что видела её иногда по телевизору.

–Это с министром здравоохранения? – обернулась я к секретарше.

–Да! – с уважением сказала она. -Николай Иванович две недели назад ездил на всероссийское совещание руководителей здравоохранения.

Который из них Николай Иванович? – подумала я.

Я перевела взгляд на фотографию рядом. Пожилой мужчина обменивался рукопожатием с Иосифом Кобзоном.

Я полезла в сумку и достала очки.

Кобзон меня не интересовал, но от вида того, второго человека, что-то неприятно заныло у меня в груди. Округлость его лица уже была искажена старческими брылями, но всё-таки не утратила ещё окончательно узнаваемости прежних лет.

Однако он не полысел. Вихрастая, как и прежде, голова всё ещё производила впечатление небрежно постриженной, как и тридцать лет назад. Тёмно русые волосы теперь были совершенно седыми, а вот топорщащаяся надо лбом чёлочка осталась неизменной.

Господи! Я на мгновение зажмурилась и снова посмотрела: ну, конечно же, это он. Только не хватает дынного животика под расстёгнутой пуговицей рубашки.

Оля Григорьева! Ну, ты и дура! Ну, хоть бы поинтересовалась, кто здесь, в пятой больнице, работает главным врачом! Столько времени потратила на сборы, на разговоры с Олегом, а самого главного не узнала!

Пи…ц тебе, Оля Григорьева! Можешь свободно валить обратно. Никому здесь не нужны ни твой костюм, ни причёска, ни опыт, ни знания.

Я отошла от стены и опустилась на стул возле стола секретарши. Почему я никогда не интересовалась никем из своей прежней поликлиники?

–А давно здесь главенствует Николай Иванович?

Ту, мою, самую первую больницу из красного кирпича закрыли уже, бог знает, сколько лет.

–Его прислали к нам в прошлом году.

–Вот как? Мне казалось, я его давно знаю.

–Верно. – Секретарша придвинулась поближе к моему уху. -Николай Иванович начинал работать в нашем городе. А потом он стал подниматься вверх, вверх… – Она со значение показала крепким пальцем с ярко красным ногтем в потолок. -А в прошлом году он вот снова приехал к нам.

Я подумала: сослали перед тем, как отправить на пенсию?

–Ему ведь, наверное, семьдесят, не меньше?

Секретарша сделала строгое лицо. Глаза у неё были светлые, прозрачные с ясным чёрным зрачком и чётко обведёны косметическим карандашиком. Вокруг уголков замазаны тональным кремом морщины. В молодости секретарша, по всей вероятности, была красавицей.

–Николай Иванович наш – ого-го! Столько энергии. А какой опытный руководитель, – и вдруг она вздохнула, будто о чём-то о своём, о собственном. – Время сейчас непростое… -Она взглянула на меня исподволь, со значением.

–Да уж…

Сидеть мне здесь дальше было бессмысленно. Я собралась уже двинуться к выходу, но в этот момент дверь открылась и из кабинета главного врача кто-то вышел. Невольно я обернулась. В ушах у женщины сверкали длинные блестящие серьги, к носу и глазам был прижат бумажный носовой платок. Это была моя заведующая. Мельком она взглянула на меня, но не узнала, я ведь была без медицинской пижамы. Она, не останавливаясь, проскочила мимо. Я пропустила её, посторонившись. Мне не хотелось разговаривать с ней. Секретарша тем временем заглянула в кабинет и быстро вышла обратно.

–Николай Иванович попросил вас подождать несколько минут, – сказала она мне. Уходить уже стало неудобно. Я села в глубокое кожаное кресло, прикрыла глаза. Я будто снова оказалась в далёком, тысяча девятьсот восемьдесят каком-то году.

***

–Где вы ходите? – встретила меня как-то с утра Фаина Фёдоровна. Комиссия, говорят, какая-то ожидается. Как снег на голову. Требуют подать отчёт прямо сейчас. Я составила, а подписать некому.

–За какое время отчёт?

–За те дни, что отработали с начала недели.

Я взяла в руки листок, подписала. Скользнула взглядом по строчкам. «Отиты остр. и хрон. – 26. Фарингиты остр. и хрон. – 54. Тонзиллиты остр. и хрон. – 32. Процедуры: пункции – 5, вливание масла в гортань- 8, промывание ушей – 8, продувание евстахиевых труб – 36…» Дальше я не стала читать. На душе было мерзко. Опять отиты, опять тонзиллиты, опять промывание евстахиевых труб.

–Вы чего сегодня такая квёлая? -И голос Фаины Фёдоровны весёлый до омерзения…

–Да что с вами такое? – Она подошла ко мне, наклонилась. От неё пахло мылом, духами «Серебристый ландыш», наглаженным халатом и старостью.

–Чаю сейчас вам сделаю. – Фаина достала мой халат из шкафа, расправила, чтобы я только всунула руки в рукава. Сама же на мне и застегнула, как на беспомощном ребёнке. В дверь уже просунулась чья-то голова.

–Не вызывали ещё! – Крикнула Фаина, но не дожидаясь разрешения, в кабинет вошёл мужик, прижимая к лицу смятую тряпку. Тыльная сторона его руки с татуировкой «Саша», которой он держал тряпку, была испачкана высохшей кровью. Потёки крови были и на тряпке, и на рубахе. Я перевела взгляд ниже, на его грязные брюки, на пыльные башмаки. Мне показалось, кровь была и на них.

–Что случилось?

Он промычал что-то. Из-за тряпки было не разобрать.

–Яснее говори! – сердито крикнула Фаина Фёдоровна.

–Бутылкой ударили… – Донеслось, как из бочки.

–Фартук у нас есть? – спросила я, оглядывая свой свежий накрахмаленный халат.

–Сейчас.

–Падали? – спросила я мужика, приглашая сесть.

–Куда? – он вытаращил глаза, не понимая вопроса. Пахло от него водкой, прокисшим вином, луком, старым тряпьём, ещё какой-то дрянью.

–И маску дайте, – сказала я Фаине, наводя рефлектор и сжав зубы и задерживая дыхание. – И тампоны!

Мужик поколебался с минуту, потом осторожно опустил руку с тряпкой.

Посередине его лица, там, где должен был быть нос, чёрно-красным зияла рана. Один край её был неровно отогнут, и грязный розовый лоскут отслоённой кожи с того места, где была спинка носа, вывернулся и свободно лежал под глазом. Из раны виднелась белёсая кость.