Фаина Федоровна

–Почему? – допытывалась я ещё в самом начале нашей жизни.

–Просто не люблю это дело. Батя сильно этим страдал. А я не хочу.

–Молодец, – поощряла я, хотя любила шампанское. Но иногда он всё-таки покупал «портвешок». Думаю теперь, что этим он убивал двух зайцев: вроде и не крепко, как водка, в то же время, и не «кислятина», как вино. В городских магазинах хорошего вина было не достать, он покупал в заводском.

–Шампанское можно купить полусладкое, -намекала я.

–Шампанское стоит шесть рублей, как деревенская курица, – замечал он. -Люблю куриный супчик. Такой настоящий, в котором курочка с крошечными яичками ещё в животе.

Я думала, что такое расходование наших небольших средств даже похвально, и совершенно спокойно отказывалась от шампанского, как отказывалась и от многого другого.

От книг у букиниста: зачем тебе это старьё?

От крема на ночь: я не люблю, когда лицо у девушки намазано чем-то жирным. Особенно в постели.

От оладий с вареньем: у девушки должен быть плоский живот.

От рассказов о моих делах и о Фаине Фёдоровне: знаешь, ты свою работу оставляй на работе. Про твоих сопливых больных слушать не всем приятно.

И, самое главное, Сергей терпеть не мог слушать о моих родителях. А мне хотелось, чтобы наша жизнь постепенно переместилась из общежития в сторону моего дома. Почему-то я была уверена, что мои родители примут Сергея, и вот тогда уже, как я думала, можно будет задать вопрос и о свадьбе, и о ребёнке.

И свадьба, и ребёнок были некоей абстракцией в моём сознании. Я даже предположить не могла, как это всё должно совмещаться – семейная жизнь, ребёнок, работа, дальнейшая учёба… Но в сравнении с тем же «фронтом», о котором я постоянно слышала от Фаины Фёдоровны, моё предполагавшееся семейное существование представлялось не только обычным, как у всех, но прекрасно исполненным самых счастливых надежд.

***

…В комнате прохладно, потому что приоткрыто окно, и я даже немного дрожу от холода, но вставать, закрывать не хочется. Олег спит, придавив своим телом одеяло и простыню. Я лежу голая, потому что боюсь его разбудить. В голове у меня шумит, и потолок немного вращается, но это не мешает мне думать. И даже приятно. Впрочем, я ни о чём не думаю. Я просто лежу и ощущаю себя живой. Пространство наполнено весенним воздухом, радостью, свободой, свисающим на пол одеялом. Каждый предмет имеет объём, объём четкий, как в натюрморте хорошего художника. Осторожно я скашиваю глаза вниз и вижу валяющуюся рядом с кроватью пустую бутылку из-под шампанского. Ещё одна, тоже пустая, я знаю, стоит в кухне на столе. А третья, открытая, но не до конца опорожненная, на подоконнике в комнате. Я вижу её контур за отодвинутой шторой. Я поворачиваю голову в другую сторону и вижу свои выходные туфли. Один стоит ровно, а другой довольно далеко от первого валяется на боку. Острый каблук устремлён в стену, как шпиль поверженной башни. К моему удивлению я ничего не помню про туфли, днём я была в других, но если эти сейчас здесь, значит, покупала я их не зря.

Олег чуть пошевелился, но снова спит. Я не могу понять, я видела это во сне или, может быть, наяву… Я плакала и шептала: «Пожалуйста, ты ведь не можешь жениться на мне! Я не хочу детей. Сделай так, чтобы детей у меня не было!»

Забавно, если это всё-таки был не сон.

Всё-таки мне холодно. Я встаю с постели, иду к шкафу и вытягиваю свой старый халат. Закутываюсь в него. Нет, надо высвободить одеяло. Я осторожно поворачиваю Олега на бок, вытягиваю из-под него одеяло, ложусь и накрываю нас обоих. Олег вздыхает во сне, удобней укладывается, ощутив тепло. Я лежу и по-прежнему ни о чём не думаю. Вдруг он поднимает голову и смотрит на меня. Впервые со времени всего нашего знакомства я не задумываюсь о том, как же я выгляжу. Он снова поворачивается, снова вздыхает, как делают люди, которым не хочется просыпаться, протягивает руку и кладёт мне на грудь. Я убираю его руку.

–Почему?– шепчет он.

–Просто тяжело дышать.

–Ага. -Он сонно улыбается. – У меня кости тяжёлые.

–Слушай, мы чем-нибудь закусывали? – Я действительно ничего не помню.

–Нет. – Говорит он. -А чего там было закусывать? Всего две бутылки шампанского.

–Вон третья стоит на окне. На кеглю похожа. Открытая. Наполненная на половину. Пустая часть просвечивает на воздухе.

–На что похожа?

–На кеглю. Игра такая есть. В кегли. Знаешь?

–Нет.

Я думаю, что, конечно, откуда ему знать про кегли. Теперь молодёжь ходит в боулинг. Или уже не ходит. Ходит куда-то в другие места. Туда, где лазают по верёвкам, стреляют красками или настоящими пулями, но как-то не по-настоящему, а как в кино.

–Было круто, – говорит он, встаёт, целует меня и идёт в сторону туалета. -Можно я у тебя и зубы почищу? У тебя есть лишняя зубная щётка?

–Можно и душ принять. А щётка в шкафчике, в упаковке.

–Супер. – Он берёт с собой телефон и открывает заветную дверь.

–Ты не долго.

–А что?

–Я буду скучать. – Я шучу, хоть это и правда. Но он принимает за чистую монету.

–Логично. -Говорит он и запирается в недрах моего санузла на замок.

–Не запирайся, я не войду!

–Это роскошь, – слабо доносится из-за двери, – запираться в туалете. Я всегда запираюсь.

Я блаженно вытягиваюсь на постели, закрываю глаза. Мне хорошо. Тело моё немного ноет и пощипывает, но это приятно. Я жду, когда Олег появится снова. Почему он сказал, что запираться в уборной – роскошь? Я думаю, что в детдоме, где он вырос, никому и нигде запираться не разрешали. Я вспоминаю, что когда мне исполнилось шестнадцать, мама и папа спросили, хочу ли я, чтобы на двери в моей комнате появился замок. И я помню, что отказалась.

Олега всё нет. Я слышу, что работает душ. Я улыбаюсь, хотя в улыбке моей есть и доля скепсиса. «Смывает чужие запахи, как животное, чтобы его не обнаружили». И ещё я слышу треньканье телефона. Это СМС. Передает их Олег или получает, я не хочу знать.

Я понимаю, что ему нужно уходить, но мне страшно сейчас остаться одной. Странная слабость для меня – я не хочу думать об Олеге в одиночестве. Я делаю вид, что дремлю.

Олег выходит и прячет свой телефон в карман брюк. Ну, как же без телефона? Хорошо уже и то, что он выключил телефон на время нашей постели.

–Оль, ты спишь? – Он снова ныряет ко мне под одеяло. Сумерки за окном перерастают в темноту. Сама по себе она меня никогда не пугала, но сейчас я напряжённо жду, когда он скажет, что ему пора уходить. Я не хочу, чтобы он уходил! Во всяком случае, сейчас, сию минуту. Отчего-то мне кажется, что если Олег уйдёт, я никогда его больше не увижу.

–Ну, кто тебе звонил? – вяло спрашиваю я, всё ещё не открывая глаза. Сейчас он скажет «жена» и уйдёт.

–Жена, – говорит Олег. – Она прислала смс-ку, что пришло заказное письмо.

–Письмо? – Глаза открываются сами собой, и я вдруг начинаю хохотать.

–Ну, да. Я ведь посылал…

Ещё этого не хватало! Вот говорят, история повторяется в виде фарса.

–Пожалуйста, не рассказывай. Ничего не хочу знать.

Хохот мой исчезает так же внезапно, как и появился. – Господи, бывают же совпадения! Я вылезаю из постели и иду в ванную. Встаю под душ. Вот если что я и ненавидела всю мою жизнь, так это чужие письма.

В ту пору, когда я работала с Фаиной Фёдоровной, люди умели писать друг другу на бумаге (странно вспомнить!) длинные письма. На одной или двух тетрадных страницах, а не редко и на трёх-четырёх. Они писали письма на линованной бумаге или на бумаге в клеточку, складывали листочки пополам и по линии полей, чтобы письмо удобней влезало в конверт. Они покупали марки, облизывали марки языком, чтобы размочить клей, нанесённый с обратной стороны, и аккуратно пришлёпывали марку в верхний правый угол конверта. Адрес «Туда» писали в верхнем поле справа, а обратный адрес под жирной чертой с того же бока внизу. С левой стороны конверта обычно печаталась какая-нибудь картинка. Букет цветов. Какой-нибудь новый самолёт, картина известного художника или виды разных городов. Это было удобно и со «смыслом»: послать привет из города с рисунком его набережной, дворца, вокзала, памятника или музея.

Я тоже получала письма от родителей.