Фаина Федоровна

–Фаина Фёдоровна, пожалуйста, откройте окно.

–Это от чеснока! А спирт ему даже понравился бы. Он ведь дороже альбуцида. Эти пройдохи всё знают, – Фаина открыла окно и пошла к двери за следующим больным.

Женщина из тех, что кричали: «Почему без очереди?» вошла и села, и стала разворачивать передо мной какие-то бумаги.

–Фаина Фёдоровна, а вы-то сами как себя чувствуете? – спросила я. Фаина положила коробочку с зондом в специальный ящик и подошла ко мне. Наклонилась к моему уху и ответила шёпотом отчетливым матом. Вот так, в первый раз в жизни в этот день я увидела её слёзы и услышала, как она ругалась при мне.

Я взяла из рук пациентки выписку из больницы и стала читать. Я вникала в суть её заболевания и постепенно мне стало легче.

***

Я даже не помнила, когда последний раз была в Роще. Последние двадцать лет уж точно не была.

Мы с Олегом подъехали к смотровой площадке, и я не могла найти место для машины. Потом всё-таки кто-то уехал, а я запарковалась. Мы вышли и пошли, как настоящие бездельники, прогулочным шагом. Каменные старые плиты площадки просохли, идти по ним было легко и приятно. Весна удивительным образом стимулирует обмен веществ – людям хочется гулять, скакать, веселиться, чувствовать солнце на лице.

От лестницы и от обрыва нас отделяла балюстрада. Вот интересно, Олег бы удивился, если бы я вдруг опёрлась руками о перила, скакнула вверх, и села бы на балюстраду?! Потом подтянула бы ноги и встала на перилах, развернулась на каблуках, и пошла бы… пошла бы вдоль неё, высоко над берегом покачивая бёдрами, как манекенщица на показе.

Мне даже стало не по себе. Придёт же в голову такая хрень! Но всё-таки я посмотрела искоса на перила – смогла бы влезть или не смогла? Наверное, уже не смогла бы. Возраст!

Часто во сне бывает, что снится какая-то незнакомая мелодия. Звучит внутри тебя что-то прекрасное, звучит, а проснёшься – и ничего нет. И ничего не помнишь. И опять погружён в своё настоящее – трудное, тревожное. Я вздохнула глубоко, ощутила все запахи весны: и запах травы, и запах пыли, и запах чешуек почек и всё это звучало и пело во мне, как во сне. Я посмотрела по сторонам, взглянула на Олега. Он шёл рядом, но не слышал этой мелодии. Он опять погрузился в себя. Мне стало страшно, я снова почувствовала пропасть между ним и мной. Верните кто-нибудь меня туда, где я ещё молодая, где всё ещё впереди… Мне захотелось плакать. Но мы с Олегом шли и шли, пока не дошли до ИВЫ.

ИВА стояла здесь тысячу лет, но я совершенно о ней забыла. А теперь, когда увидела, узнала её и обрадовалась, что она ещё жива, как была жива и я.

Эта ива была редкостью в нашем городе. Наверное она выжила, потому что росла вблизи реки. Толстое, огромное дерево, окутанное ниспадающими ветвями, как длинной путающейся бородой, всегда привлекало детей. Они ( и я тоже когда-то) с визгом носились вокруг него между стволом и поникшими ветвями, прячась и меняя направление бега. Я тут же вспомнила, как сама прижималась когда-то к шершавой его коре и вдыхала весной терпкий аромат листьев, а мама и папа сидели неподалеку на скамейке. Я оглянулась. Скамейки не было, но двое детей так же бегали вокруг ствола и за распустившимися уже листьями были видны их мелькающие ноги в сапожках и цветные контуры курток. И в памяти моей вдруг прояснилось, как при сильных порывах ветра, особенно перед грозой, концы ветвей вздымались, шумели и бесновались, схлёстываясь друг с другом. Если был зной, они повисали бессильно и бесшумно, в немой мольбе – пить. В феврале же, когда все остальные деревья ещё стояли замершие и сонные, эти ветви уже набухали и желтели, золотясь на солнце, будто образуя воздушный проницаемый купол, и обещали: крепитесь, скоро весна.

Прямо под нами, далеко внизу, начинался мост. Мы встали с Олегом рядом, плотно соприкасаясь плечами, боками и бёдрами, как стоят люди знающие друг друга уйму лет и друг друга не стесняющиеся.

–Когда я училась в школе, мост был другой.

–Да ну?

–Представь себе… – Я посмотрела на Олега со снисхождением, которое хоть чуть-чуть примирило меня с его молодостью. Вот он не знает, какой был мост, а я знаю.

–Мост был деревянный. Его сносило во время ледохода каждую весну и с середины мая до середины июня каждый год строили новый, точно такой же. Нужно было успеть к выпускному в школе. Все выпускники под утро группами ходили в этот лес. Играли на гитарах, пели, сидели на траве… А строители торопились, потому что в один год мост из-за чего-то не успели достроить, и выпускники поехали на другую сторону на лодках и кто-то перевернулся и утонул.

Олег молчал.

–Обидно, наверное, утонуть сразу после выпускного, – добавила я.

–Наверное, – сказал Олег.

–А в центре Рощи была большая, даже огромная яма. Откуда она взялась, никто не знал. Но эта яма тогда так и называлась: «Яма». Зимой там люди катались на лыжах. У ямы были крутые бока, немногие могли скатиться, не упав. Я не умела…

Олег всё не отвечал, смотрел за реку в лес.

Потом мы одновременно перегнулись через перила. Вправо, влево бежали, раздваиваясь на пролётах, каменные вечные ступени.

–А слабо было бы бросится вниз? – вдруг сказал он. -Прямо башкой бы, темечком. И ничего больше не было бы.

Я посмотрела на него. Лицо у него было самое обычное, как будто он сказал:

–Доброе утро, вы сегодня оперируете?

Только жалеть его не надо, – подумала я. Не надо жалеть.

–Пойдём, – я потянула Олега вниз. -Мы ведь гулять приехали. Давай гулять.

Слева, двумя пролетами ниже, врезалась в овраг небольшая площадка. На ней летом размещались под зонтиками несколько столиков кафе-мороженого, витрина с пирожками и официантка за прилавком. Ничего особенного, но интересной была сама каменная стена, ограничивавшая площадку со стороны оврага. Порода была скальной – на тёмном камне блестели крупицы кварца и шпата. Стена напоминала задник сцены. Когда солнце ещё только-только начинало припекать, а столики и прилавок ещё не были выставлены, здесь собирались любители раннего загара. Тёмный камень быстро нагревался и аккумулировал тепло. Мужчины и женщины раздевались до пояса и вставали на площадку спиной к стене, а лицами и обнажёнными торсами к лучам. Многие мужчины были бородаты, женщины – с короткими стрижками и какими-то одинаковыми по комплекции телами. Они не стеснялись загорать без лифчиков. Проходили годы и многие из этих людей приходили к камню уже с детьми, детей тоже раздевали, чтобы они пораньше напитывались солнцем. Я иногда видела этих людей и вечерами, они возвращались домой обгорелые, но весёлые и какие-то особенные, будто члены какой-то дикарской секты. Они напоминали мне древние наскальные рисунки этрусков. Яркие люди, совсем непохожие на большинство. Но предложи они мне встать с ними в ряд, расщёлкни свою крепкую цепь у стены – я бы отказалась.

Проходя сейчас это место с Олегом, я обернулась. Несмотря на теплынь у стены загорало всего четыре человека. Двое мужчин и две женщины. Тела их теперь были по-старчески жилисты, как бывает у людей очень долго занимающихся спортом, но местами кожа уже обвисла и было понятно, что люди эти стары. Но всё равно они стояли, как привыкли годами, подняв голову к солнцу, закрыв глаза. Теперь они были похожи на обломки древнего корабля, превращённого в памятник. Корпус и нос с какой-нибудь обточенной ветром русалкой – разбитые осколки той компании, которую я видела во времена её расцвета.

Мы скользили по ступенькам. Ступеньки были старые, белокаменные, выщербленные сотнями тысяч ног и очень удобные. Ноги сами перебирали их одну за другой. При входе на мост мы оба запыхались, опёрлись о нагретые металлические перила и стали смотреть на берег и кромку воды. Мелкая галька, слабый плеск реки и серо-зелёная поросль кустарника под обрывом казались выпуклыми, отчётливыми, будто снятыми на хорошую киноплёнку отличной камерой. Мы ещё постояли и пошли по мосту.

По нему прогуливались совсем молоденькие девочки и мальчики. Наверное, это теперешние старшеклассники переживали здесь последнюю школьную весну. В сравнении с моими временами их было совсем немного. Дети сейчас ужасно заняты – им некогда гулять.

Мы шли среди них и выглядели, наверное, нелепо – то ли неудавшийся сынок с чересчур заботливой мамашей, то ли алкоголик, подцепивший случайную постаревшую блядь.

–О чём ты думаешь? – спросила я.

Олег обнял меня одной рукой, прижал к себе, но я почувствовала машинальность в этом его жесте.

–Так.

–Представляешь, а я помню, какое у меня было платье на выпускном. -Я изо всех сил старалась болтать о пустяках. – Оно было простым. Закрытым. Из какой-то ткани, похожей на голубоватый лёд. Юбка узкая, а плечи широкие. С такими штуками, которые называются «буфами». Очень модное. Только меня в нём, по-моему, никто не заметил. -Я засмеялась. – И туфли мне родители купили на высоких каблуках. Впервые в жизни.

–А я не ходил на выпускной, – вдруг сказал Олег.

–Почему?

–А у меня костюма не было. Но я и не переживал. В классе всё равно все надо мной смеялись, так что…

Я смолкла ошеломлённая своей тупостью и тем, как просто он это сказал.

Мы остановились на середине моста, постояли, посмотрели на воду.

–Пойдём на тот берег?

–Пойдём.

На другой стороне под травой ещё была мягкая почва, местами переходящая в топкую грязь.

–Ты испачкаешь туфли, – сказал Олег.

–Другие куплю.– Мне хотелось выглядеть весёлой, но веселье получалось какое-то натужное. Он посмотрел на меня.

–Дойдём до лодочной станции?

Станция располагалась в стороне. К ней и зимовавшим на берегу под навесом лодкам, вела вымощенная плиткой дорожка. Мы подошли к ограде и уткнулись в замок. Олег нашёл кем-то проделанный проём, мы пролезли сквозь сетку изгороди и очутились у перевёрнутых вверх днищами лодок. От них пахло деревом, тиной и путешествиями. В тени был ещё снег и он испарялся и тоже пах, а перевёрнутые днища были гладкие и уже прогретые солнцем. Я погладила доски. Олег залез на одну из перевёрнутых лодок и уселся ближе к носу, подняв голову к солнцу и закрыв глаза, а я прислонилась к лодочному боку рядом. Ветерок шевелил мне волосы, ерошил стрижку. Мне стало очень одиноко, я ясно ощутила свою беспомощность и невозможность что-либо изменить. Может быть, Олег был не так уж далёк от истины? Если вниз с лестницы темечком – разве это так уж плохо?