Актеон

Голые бревенчатые стены этой гостиной украшались двумя пятнами в рамках, которые старичок принимал за картины, диваном и несколькими стульями, обитыми черной кожей…

Петр Александрыч смотрел на все это и не верил глазам своим.

Едва он уселся, как во всех дверных щелях засверкали глаза; двери немного раздвинулись – и обоего пола ребятишки, «полубарчонки», как обыкновенно звали их в доме, начинали высовывать из дверей свои головы.

– Чему я должен приписать честь видеть вас у себя?.. – Старичок закашлялся, исподлобья посмотрел на гостя и погрозил ребятишкам, которые мгновенно скрылись. – Истинно не знаю, как вас благодарить.

Старичок поднялся со стула и поклонился гостю. Ребятишки снова показались у дверей…

– Я давно, признаться, сбирался к вам, – сказал Петр Александрыч.

– Очень благодарен… – Старичок кланялся. – Чем угостить мне вас, дорогой гость?.. Чайку не прикажете ли?.. Эй, Акулина, подай нам чаю… да и вареньица уж кстати… Не правда ли, и вареньица? – повторил он, посмотрев умильно на Петра Александрыча.

– Покорно вас благодарю… я…

– Не побрезгайте же моим угощением, дорогой гость.

Петр Александрыч не смел отказаться. Странный напиток, который старичок принимал за чай, был подан, и к нему на двух блюдечках медовое варенье, сверху посыпанное сахаром. Петр Александрыч, хлебнув немного из своей чашки и почувствовав нестерпимую горечь на языке, поморщился.

– Вареньица-то, пожалуйста, вареньица, – говорил старичок, кашляя.

– Я к вам, между прочим, с небольшой просьбой, – сказал Петр Александрыч, немного заикаясь.

Старичок вздрогнул.

– С какой, почтеннейший, с какой? Очень рад услужить, чем могу…

– Видите ли… мне крайне нужно на год или на полтора, никак не более, пятьдесят семь тысяч… Разумеется, мы сделаем заемное письмо; проценты…

– Пятьдесят семь!.. – Старичок вскочил со стула, озираясь кругом. – Боже мой!..

Он закашлялся и схватил себя за грудь. – Да отчего ж вы полагаете, что у меня есть такая огромная сумма?

– Я так думал… зная ваше состояние… Поверьте, ваши деньги будут в верных руках.

– Верного ничего нет на свете, ничего! – завопил старичок в отчаянии. – Какое состояние у меня!.. До тех пор, покуда я не продам все, что имею, до последней душонки, и не обращу всего в деньги, – я нищий, ей-богу, нищий. Неурожаи, голод…

Он опять закашлялся и начал стонать.

– Извините меня… ради бога, извините меня… Если б у меня было, например, хоть три тысячи… это я так только говорю… у меня и ста рублей в доме нет… я, чтоб угодить вам, заслужить ваше внимание, отдал бы последние; клянусь сегодняшним праздником…

– Так вы никак не можете удовлетворить моей просьбы?..

– Для вас… я готов был бы заложить все, что имею… – Старичок осмотрел кругом свою комнату. – Да у меня и вещей-то нет никаких… Видите ли, как я живу? Седьмой год домишко для себя собираюсь выстроить, и то не на что… А чайку-то не прикажете ли еще?

– Нет-с, я до чаю не охотник. Да и к тому же мне пора ехать… Я должен еще остановиться в городе у почтмейстера.

– А вареньица-то? хоть одну ложечку…

Насилу отвязавшись от Прокофья Евдокимыча и проклиная его внутренне, бросился Актеон в свои пошевни и горестно произнес:

– Домой…

– Маменьке мое почтение, супруге! – кричал старик, высовывая в форточку голову свою, на которую был напялен вязаный колпак.

Возвратись домой, Петр Александрыч тотчас пошел в комнату к своей матери. У нее он нашел Феклу Ниловну.

– Что это? уж ты и возвратился, голубчик мой! Отчего так скоро? – спросила Прасковья Павловна, смотря с беспокойством на сына.

Петр Александрыч не хотел говорить о своем проигрыше и о горестном результате своей поездки при посторонней женщине. Прасковья Павловна сейчас поняла это.

– Ангел мой, Петенька, – сказала она, – при Фекле Ниловне ты смело можешь все говорить. Она любит тебя и принимает в тебе самое горячее участие. Феклу Ниловну я ни с кем наряду не поставлю. Это я об ней всегда скажу и за глаза. Я знаю цену людям; я, слава богу, в продолжение моей жизни умела найти себе истинных друзей, – этим я могу гордиться. От Феклы Ниловны у меня нет секретов. Я прошу тебя быть с ней, как с родной.

– Любите меня, батюшка, – закричала, в свою очередь, Фекла Ниловна, – прошу покорнейше. Уж вы мне по матери дороги; к тому ж я вас на руках носила… махонький был такой…

– Ну, что сказал тебе этот гадкий скряга? – продолжала Прасковья Павловна, прерывая речь своей приятельницы, – говори откровенно, мое сердце. Фекла Ниловна уже все знает: я ей рассказала, куда и зачем ты ездил.

– Да что – плохо, маменька! Он уверяет, что у него и ста рублей нет в доме.

– Что? а? Недослышу, батюшка.

Прасковья Павловна повторила Фекле Ниловне слова своего сына.

– Ах он, проклятый грешник! – вскрикнула Фекла Ниловна, всплеснув руками. – На краю гроба, и лгать не боится. Да на том свете нет и такого наказания, какого он достоин, ей-богу; а? что? Прасковья Павловна, как ты думаешь?

– Правда, совершенная правда. Изверг бесчувственный! Вот небо-то коптит: ни себе, ни другим добра не приносит…

Впрочем, Петру Александриту от всех этих восклицаний было не легче. Он долго думал, что ему предпринять, чтоб уплатить свой карточный долг офицеру с серебряными эполетами, и наконец решился прибегнуть опять к Дмитрию Васильичу Бобынину.

Дмитрий Васильич тотчас же по приезде офицера в Петербург узнал о проигрыше Петра Александрыча. Как человек сметливый и умевший извлекать из всего свою пользу, Дмитрий Васильич отправился к офицеру и предложил ему, вместо пятидесяти семи тысяч «неверных», как говорил он, чистыми деньгами пять тысяч. Он выложил перед офицером соблазнительную груду ассигнаций. Офицер подумал немного, посмотрел искоса на ассигнации и согласился на предложение. Тогда Дмитрий Васильич заставил офицера написать к Петру Александрычу письмо, которое привело героя моего в такое замешательство. Расчет Дмитрия Васильича был верен. Он предполагал, что Петр Александрыч не обойдется без него, – и не ошибся. Он забрал в свои руки все состояние доверчивого Актеона, заложив его имение и отдав деньги на бумагопрядильную фабрику; он, в счет долга, присвоил себе его капитал, доставшийся ему после дяди; он взял с него новое заемное письмо в пятьдесят семь тысяч; кроме всего этого, он имел постоянные и секретные сношения с его управляющим. Петр Александрыч не мог нахвалиться благородным и добрым Дмитрием Васильичем…

Фекла Ниловна пробыла в селе Долговке более двух недель и уехала домой неохотно, потому что сама она, пять душ ее и четыре лошади лишились дарового корма. Во все время пребывания своего в гостях Фекла Ниловна вставала очень рано и всякое утро будила ленивых дворовых девок и баб Петра Александрыча, приговаривая:

– Слыхано ли дело вставать так поздно… а? Будь вы мои, я бы с вами справилась… Это ни на что не похоже…

Потом она обращалась к Прасковье Павловне:

– Что ты, матушка, не смотришь за здешней дворней-то? а? ведь, кажется, ты хозяйка дома… что?

– Ах, милая! – возражала обыкновенно Прасковья Павловна, махая рукою, – уж я взыскиваю, взыскиваю с них, да нет – никаких сил человеческих недостанет.

Если б я была настоящая хозяйка в доме, тогда другое дело.

Фекла Ниловна в отсутствие Прасковьи Павловны показывала невестке ее величайшее внимание и однажды сказала ей, посмотрев на нее с чувством:

– Ах, родная моя, жалкая ваша участь!.. Теперь я все своими глазами видела. Свекровь ваша заест вас, заест…

В тот же день Фекла Ниловна говорила Петру Александрычу: