Дом Иова. Пьесы для чтения

Тереза (появляясь из-за стойки): Ну вот.

Николсен: Вот это да! (Подпевая, идет по сцене). Та-та-та рара-та-рара-та-та-рара…

Бандерес (подхватывая): Та-та-та рара-та-рара-та-та-рара…

Схватив Бандереса, Николсен не слишком уверенно ведет его по сцене в танце.

Николсен: Та-та-рара-та-та-та-та-та-рара…

Бандерес: Та-ра-ра-ра-ра-ра-та-та-та-та-та-та…

Николсен: Ей-богу, если бы я был в форме…

Неожиданно поднявшись со своего места, Осип быстро подходит к стоящей возле двери Александре и почти грубым рывком вытаскивает ее на пустую середину сцены. Затем медленно ведет ее под музыку между столиками, пока не оказывается вместе с ней на авансцене. В руках Александра по-прежнему держит совок и веник.

Александра (едва слышно): Осип…

Гремит танго. Осип ведет Александру в танце от одной кулисы к другой, то отпуская ее от себя, то вновь возвращая ее в свои объятия. Все присутствующие следят за танцующей парой.

Осип…

Длится пауза, наполненная музыкой.

Напоследок Осип опрокидывает Александру на пустой столик и на несколько мгновений замирает вместе с ней.

Николсен: Браво!

Музыка обрывается. Слышно, как пощелкивает игла проигрывателя.

Браво! (Аплодирует).

Бандерес: Браво, мадемуазель Александра!..

Вербицкий (вяло): Браво. Браво…

Подведя Александру к стойке, Осип оставляет ее там, где начался их танец, и возвращается за свой столик. Оглянувшись на Брута, Александра быстро исчезает за дверью кухни. Щелкает старая пластинка.

Тереза: Танго с веником и совком. Браво… (Резко повернувшись, уходит по винтовой лестнице наверх).

Вербицкий: Пластинка, пластинка, Брут…

Брут: Слышу… (Опустившись за стойку, выключает проигрыватель).

Короткая пауза.

(Вновь появляясь за стойкой). Надеюсь, больше нет желающих послушать немного легкую музыку?..

Николсен: Если бы я был в форме, господин Брут…

Осип (Бандересу): Ну что, пойдем?

Бандерес: Пойдем.

Осип и Бандерес скрываются за бархатным занавесом.

Николсен: Мне кажется, вы забыли меня. (Не вполне твердо ступая, уходит вслед за Осипом и Бандересом).

Короткая пауза.

Вербицкий (проводив глазами скрывшихся в бильярдной, негромко): Не знаю как у вас, господа, а у меня такое ощущение, что мы только что побывали на войне.

Розенберг: Если ты еще не забыл, то эта война, между прочим, называется любовь.

Вербицкий: Ты тоже заметил?.. Да?.. Черт возьми! От них, кажется, так и несло жаром.

Брут: Жаль, что не погребальным костром.

Розенберг: Ты как-то сегодня мрачно шутишь, Брут. Может, ты заболел?

Брут (оставив посуду и выходя из-за стойки): Я скажу тебе так, Розенберг. Когда я был молодым, любовь убивала. И это было в порядке вещей, и потому прекрасно. А сейчас она только вызывает легкую приятность в области гениталий и дребезжит, как консервная банка, которую привязали к заднему бамперу машины. Поэтому иногда я спрашиваю сам себя – а что же все-таки лучше? Погребальный костер или это безвкусное дребезжание, от которого вполне может вытошнить?

Розенберг: Господи, Брут! (Понизив голос). Ты случайно не забыл, что мы говорим о твоей дочери?

Следователь (подняв голову от бумаг): Лично я, например, совершенно солидарен с господином Брутом. Молодежь совершенно распустилась в последнее время. Если бы вы знали последнюю статистику абортов, то просто схватились бы за голову.

Розенберг: И что это за статистика, господин следователь?

Следователь: Это закрытая информация, господин Розенберг.

Розенберг: Какая жалость… Ты слышал, Брут?

Брут (показывая пальцем вверх): Тс-с-с-с…

По винтовой лестнице вновь быстро спускается Тереза. Заметив ее, Вербицкий закрывается газетой, а Розенберг, повернувшись спиной, делает вид, что занят шахматами.

Тереза (подходя к стойке бара, Бруту): Ты видел, да?.. Пожалуйста, выгони ее, наконец, к чертовой матери, папа. Я больше не желаю, чтобы она жила в нашем доме.

Брут: Кто? Александра?..

Тереза: Ты сам знаешь, кто… Прогони ее.

Брут: Да что это вдруг на тебя сегодня нашло, дочка?

Тереза: Ничего… Прогони ее, папа.

Брут: И куда же я ее, по-твоему, прогоню?.. Она никому здесь не мешает. Наоборот.

Тереза: Мешает.