Дом Иова. Пьесы для чтения

Павел (упрямо): И все-таки, я хочу напомнить тебе его, Кифа. Потому что лучше услышать о случившемся от того, с кем это случилось, чем узнать об этом с чужих слов, да еще, быть может, от не слишком добросовестных рассказчиков. Я расскажу эту историю и братьям, когда они придут, и всем кто пожелает ее выслушать. Но прежде хочу рассказать ее тебе.

Петр: Как тебе будет угодно, брат.

Павел (видно, что он рассказывает эту историю уже не в первый раз): Тогда послушай, что случилось со мной пятого Иулая, в самый полдень, когда тень уже совсем исчезла под ногами, и солнце палило в полную силу, захватив нас врасплох на старой дамасской дороге, в двух часах ходьбы от города… Послушай, что случилось с тем Павлом, от одного имени которого бледнели еретики, а матери подносили к нему своих детей только для того, чтобы те дотронулись до края его одежды. (Продолжая неторопливо мерить шагами дворик). Должно быть, мы неправильно рассчитали наш утренний переход и вместо того, чтобы встретить дневную жару в какой-нибудь гостинице, оказались в пути во время самого пекла. В этом, конечно, видна рука Провидения, которая вела меня туда, куда считала нужным. Нас было трое, я и два моих спутника, которые сопровождали меня от самого Тарса. Мы торопились, как могли, и для этого была важная причина, потому что мы узнали, что последователи новой ереси, которую называли назорейской, вот-вот должны были собраться в Дамаске. Эти еретики проповедовали воскресшего из Назарета по имени Иешуа, почитая его как Машиаха и оскорбляя Закон, обрекая, тем самым, себя на гонения и смерть. (Неожиданно мягко). Не забывай, что я был учеником самого Гамалиила, Кифа, и принадлежал к обществу фарисеев, а в ревности по Закону не уступил бы никому, хоть даже и самому Моше. (Посмеиваясь). Знаешь, как называли меня тогда и враги, и друзья?.. Савл – Божья метла… (Негромко смеется). Божья метла… (Смеется).

Петр: Мы знаем это, брат.

Павел: Тогда послушай, что было дальше. Мы прошли уже большую часть пути, и до города нам оставалось совсем немного, когда я вдруг увидел перед собой ослепительное сияние и услышал голос, который позвал меня, сказав: «Саул… Саул… Зачем ты гонишь меня?..» Наверное, ты не поверишь мне, Кифа, но стоило этому голосу раздаться у меня в ушах, как я уже знал, кому он принадлежит. И все-таки, я спросил его – «Кто ты?», а потом переспросил еще раз, отчего мои спутники, должно быть, подумали, что меня хватил солнечный удар, тем более что в ту же минуту, как это случилось, свет померк у меня в глазах, и все вокруг меня погрузилось во мрак. А голос между тем, продолжал говорить, снова и снова спрашивая меня – «Саул, Саул, зачем ты гонишь меня?» – и тогда я вновь спросил его, хотя у меня уже не оставалось никаких сомнений – «Кто ты, господин?» – но он опять не ответил мне и вновь спросил: «Зачем ты гонишь меня, зачем ты гонишь меня, Савл?» – и только когда я повторил свой вопрос еще раз, он ответил мне – «Я тот, кого зовут Иешуа из Назарета и кого ты гонишь, впав в неразумие и слепоту, словно глупый мальчишка…» Тогда, остановившись посреди дороги и расставив руки, потому что меня окутал глубокий мрак, я спросил его, тот ли он, о ком свидетельствует Тора и все пророки, и он ответил мне «да». После этого я попросил у одного из своих спутников меч, чтобы лишить себя жизни, потому что мысль о том, что я гнал и преследовал Божьего избранника, показалась мне невыносимой. Но стоило только мне открыть рот, как я услышал его смех, и смех этот был подобен бальзаму, который кладет на рану умелый врач, или глотку холодной воды в иссушающий полдень. Затем он сказал мне – «Тяжела была твоя рука, Савл, когда ты гнал моих праведников, кровь которых на руках твоих и на твоих сандалиях, но я прощаю тебе, потому что ты сам не знал, что творишь, не заботясь ни о своей выгоде, ни о своей славе…», и тогда я почувствовал, как чистота и покой медленно проникают в мое тело, очищая от скверны и делая другим, совсем другим, чем я был прежде. Это было так, словно ты погрузился в море мерцающего света и сам стал этим морем, хотя рассказать об этом, конечно, не мог бы никакой человеческий язык. Тогда я спросил его, почему я ничего не вижу, но он не ответил мне. И тут я закричал, потому что испугался, что потеряю его. Но он был все еще рядом, и я хорошо чувствовал это, когда мои спутники вели меня по старой дамасской дороге, и потом, когда мы пришли в Дамаск, где нас встретили ожидающие нас и отвели в дом. Три дня я пролежал, ничего не видя, отказываясь от пищи и питья и чувствуя рядом только чье-то присутствие, которое не давало мне утонуть в том мраке, который окружал меня. На третий день я проснулся и понял, что зрение вернулось ко мне. А еще через три дня один из моих спутников попытался убить меня, потому что стоило мне встать на ноги, как я начал проповедовать Иешуа Назорея – убитого и воскресшего, и грядущего в ближайшее время, чтобы освободить все народы от власти греха. С тех пор я почти перестал различать земные краски, которые словно поблекли в том сиянии, которое я видел на дамасской дороге. И это было как напоминание о том дне, когда он посетил меня. (Остановившись за спиной сидящего Петра) Еще с того времени у меня стала часто болеть голова, так что иной раз мне кажется, что она сейчас лопнет, словно гнилая дыня, но я всегда помню, что мне не на что обижаться или роптать, потому что я всего только орудие в его руках, как какой-нибудь меч или молот, который крушит стены, не заботясь о самом себе и думая только о том деле, к которому он призван… (Вновь двигаясь по сцене, негромко). А теперь скажи мне, Кифа, кого нам надлежит больше слушать, небо или человека?

Петр: Ты, наверное, знаешь ответ и без меня. Небо надлежит нам слушать больше, брат.

Павел: Тогда скажи мне, почему в последнее время до меня стали доходили слухи, что иерусалимская община была очень недовольна тем, что какой-то никому не известный прежде Павел растревожил весь север и весь запад и за короткое время сделал больше для распространения учения, чем все вы здесь за двадцать лет?.. Как будто тот, кто прошел старую дамасскую дорогу от начала до конца, и в самом деле нуждается в человеческих разрешениях и наставлениях!.. Я слышал, что многие из вас даже сомневались, признавать ли истинность моего Евангелия, или посчитать все, что исходит от Павла делом Сатана и его ангелов… (Опускаясь на скамейку, насмешливо). Так кого, ты сказал, нам надлежит слушать больше, брат?..

Петр (с мягкой улыбкой): Небо надлежит нам слушать больше, брат. Небо. (Поднявшись со своего места). А оно говорит нам, что всякое серьезное дело лучше обсуждать вместе со всей общиной, перед лицом Господа, чтобы избежать соблазнов и напрасных кривотолков. Но раз уж ты хочешь, чтобы я тебе ответил, то не буду скрывать от тебя… Много разных слухов доходило к нам о тебе. Много, много разных слухов. (Медленно идет по сцене) Слышали мы, что во многих общинах, которые ты основал, творятся именем Господа множество чудес и знамений. Говорили, что обращенные тобой и пророчествуют, и исцеляют, и изгоняют демонов, и разговаривают на чужих языках, как на своем родном, словно не желая смириться с властью естественных законов и торопя его приход… Не буду скрывать от тебя, брат, что многие из нас были смущены этим. Да и как было нам не смущаться? Ведь такие рассказы мы слышали и прежде – и про Симона Мага, и про эллинских богов, и про вавилонских чародеев, вот почему некоторые из нас сомневались и не принимали слышанное в расчет, рассудив, как мне кажется, вполне справедливо, что не стоит придавать большего значения вере, которая держится на одних только чудесах, пока она не показала свою силу, опираясь только на одну себя… (Остановившись за спиной сидящегоПавла). Ведь никто же не станет сомневаться, когда на его глазах вода превращается в вино или отрицать, что тот, кто тридцать лет едва ходил, теперь отбросил свои костыли и побежал, словно мальчишка. Не так ли разве принуждают нас и эллины, заставляя принять то, в чем хочет убедить нас разум, но ничего не в состоянии сделать для нашего спасения?.. Или ты думаешь, что те, кто видели исцеление хромого, заодно исцелили еще и свою душу? А те, кто сподобился говорить на чужих языках, научился разговаривать с Небесами?.. Разве чужим голосом зовем мы Небо, веря, что рано или поздно они нам ответят?

Павел (не оборачиваясь): Ты судишь опрометчиво, Кифа.

Петр: Я сужу, как подсказывает мне сердце, брат. А оно подсказывает мне, что если и есть какие чудеса, которые лучше всего свидетельствуют о нашей вере, то это чудеса любви и милосердия, творить которые повелел нам Господь прежде всего прочего.

Павел: А я говорю тебе, что ты судишь опрометчиво, Кифа! (Поднявшись со своего места и повернувшись к Кифе, который во время следующей реплики Павла садится на скамью). Ах, как же ты хорошо все рассудил, оставив веру без подпорок и лишив ее языка, которым она могла бы оправдаться!.. Только что прикажешь нам делать с остальными, Кифа?.. С теми, кто ковыляет к своему Господу, опираясь на чудеса, как на костыли и принимая их всем сердцем, словно сладкое лекарство? Уж не ваше ли милосердие подсказывает тебе лишить их надежды и оставить без помощи, словно новорожденных котят? (Негромко смеется). Хотел бы я посмотреть, много ли останется верующих между Иерусалимом и Смирной, если вдруг завтра случиться иссякнуть чудесам и люди перестанут подбадривать рассказами о них себя и друг друга? Боюсь, не одни ли вы с Йохананом?.. (Отойдя, идет по сцене, иногда искоса поглядывая на сидящего Петра, ворчливо). Или, может, ты думаешь, что если их вера не умеет обходиться без подпорок, то пусть себе и тонут, чтобы не мешать спасаться таким вот, как ты, Йоханан или Йакоб?.. Ну, тогда ты можешь быть уверен, брат Симон, что пока у меня еще есть хоть какие-то силы, я буду свидетельствовать о том, что видели и слышали мои глаза и уши. Как слепые прозревали, глухие начинали слышать, немые говорить, как люди радовались, видя, как нарушается естественный порядок вещей, как надежда мало помалу закрадывалась в их сердца, чтобы окрепнуть и, наконец, стать верой, которая передавалась, словно огонь от огня, от одного к другому – от матери к сыну, от брата к сестре, от соседа к соседу, и как эта вера рождала новые чудеса и заставляла людей пророчествовать и говорить на чужих языках, не стесняясь, что кто-то примет это за признак слабости и скажет им, что они верят не так, как им следовало бы… (Ворчливо) Впрочем, сколько мне известно, вам ведь не привыкать быть глухими и не слышать того, что на слуху у всего мира. Иначе вы бы не стали хулить ни Павла с его чудесами, ни самого Господа, о котором вы проповедуете, что он пришел к одним только сынам дома Израилева, как будто это не Израиль гнал его, когда он ходил среди вас, не находя себе ни пристанища, ни подаянья, или как будто это не Израиль распускал о нем слухи и торопил его к кресту, чтобы потом распять вместе с разбойниками и убийцами, чтобы преследовать даже саму память о нем, изгоняя и убивая тех, кто исповедовал его имя?.. Я знаю, Кифа, что многие теперь любят называть его «славой Израиля», хотя любой, кого ты спросишь на улице Иерусалима, скорее вспомнит о нем, как о его позоре, который следует поскорее забыть… (Сутулясь, медленно идет по сцене).

Небольшая напряженная пауза.

Петр (глухо, без выражения): Так значит, все это правда…

Павел молча продолжает мерить шагами дворик.

Все, что нам рассказывали о тебе, и что мы с негодованием отвергали, считая все эти рассказы, глупыми выдумками? (Растеряно смеется). Выходит, что все эти нечестивые люди, которые рассказывали о тебе, говорили правду, когда клялись, что ты отвергаешь Закон и Израиль и ни во что не ставишь Тору, хотя и не устаешь ссылаться на нее, когда у тебя появляется в этом нужда?..

Павел молчит. Небольшая пауза.

Но как же так, брат?.. Разве не сам ты проповедовал язычникам славу Израиля, так что они слушали тебя с трепетом и страхом? Разве не внимали они вслед за тобой Торе и Закону, как это и было когда-то обещано Аврааму?.. Почему же теперь ты говоришь вещи, от которых веет холодом и кажется, что воздух становится вязким, словно кровь?

Павел: О каких это вещах ты говоришь, брат? (Подходя ближе). Уж не о том ли, что Всевышний даровал нам Закон не для того, чтобы он без конца терзал и мучил нас, а только для того, чтобы он служил нам путеводителем к Господу?.. Или о том, что Сын Человеческий призвал нас всех туда, где уже никто не будет делить людей на иудеев и эллинов и хвастаться тем, что Господь родился в нашем Назарете, как будто Всемогущий, не мог бы найти ему для рождения подходящего места где-нибудь у персов или киттиев?.. А может, ты боишься услышать, что Всемогущий царствует не над одним только Израилем, и не одному Израилю уготовал спасение?.. (Негромко). Ах, Кифа, Кифа… Ты ведь не думаешь, надеюсь, что все это придумал Павел, которому вдруг захотелось поставить все с ног на голову?.. Да разве дело в Павле, Кифа? Или ты полагаешь, что воля Божья не найдет средств исполнить задуманное и без всякого Павла? А может, ты веришь вместе с эллинистами, что Всемогущий прислушивается к нашим советам и требованиям, так что при желании мы можем заставить Его делать то, что кажется нам справедливым и разумным? (Насмешливо). Что ж, попробуй… Попробуй, а я посмотрю, как удастся Иерусалиму удержать налетевший ветер или собрать упавший в песок дождь… Как он сумеет поймать свет сверкнувшей молнии или крик журавлей, когда они летят из Мицраима на север!.. Или, может, ты думаешь, что цыпленок, который вылупился из яйца, нуждается в скорлупе?.. А какая ему в ней нужда, Кифа?

Петр: Нужда?.. Какая ему в ней нужда? (Быстро поднявшись, делает несколько шагов к Павлу, хрипло). Тогда, может быть, ты скажешь мне, зачем же Он тогда избрал нас прежде, чем сотворил эту землю и это небо?.. Зачем обещал нам через пророков того, кто придет, чтобы очистить нас от скверны и освободить от власти греха?.. (Повышая голос). Или это не Он послал нам Спасителя из среды Израиля?.. Или Иешу не был иудеем? Не молился в Храме? Не исполнял субботу? Не читал Тору и пророков? (Почти кричит, едва ни наступая Павлу на пятки). Или, может быть, он был не из колена Давидова?.. Зачем же тогда ты говоришь, что он оставил нас, как ненужную скорлупу, от которой больше нет никакого прока?..

Павел (резко повернувшись к Петру, так, что тот почти наталкивается на него): А я и не знал, Кифа, что нам еще есть какое-то дело до его плотского тела, которое когда-то ходило по Иерусалиму и испытывало жажду и потребность во сне. (Наступая на Петра, заставляя того пятиться). Или ты думаешь, что он остался иудеем и после того, как Всемогущий воскресил его и дал ему нетленное тело? Или – что он все еще будет иудеем, когда сядет рядом с Божиим престолом, чтобы судить живых и мертвых и царствовать над теми, кто сохранил ему верность? (Тесня Петра). Тогда не останавливайся на полпути и скажи заодно, что Всемогущий тоже из иудеев, Кифа! И что Ему тоже следует исполнять Закон и ходить в синагогу, и не зажигать над землей субботнее солнце!..

Отступая от Павла, Петр вынужден опуститься на скамейку.

(Наклонившись над сидящим Петром, громким, яростным шепотом). Только не говори мне, что я кощунствую, брат. Потому что куда уж мне с моими кощунствами до тех, кто хочет нарядить Всемогущего в одежду первосвященника или заставить Его помнить субботний день!.. Куда мне до тех, кто ищет мудрость в жалких апокалипсисах, которые обещают Израилю молочные реки и хлебные берега и поэтому хранятся и переписываются почти в каждом доме, и чье безумие простирается так далеко, что они думают, будто Небеса будут поступать так, как написано в их книгах!.. Словно небеса никогда не рушили то, что строилось с таким трудом и потому казалось всем вечным! Или они не смеялись наперекор всем вашим книгам над тем, что казалось всем понятным и само собой разумеющимся?.. (Почти кричит, не давая Петру открыть рот). Разве Он человек, чтобы ему отчитываться перед тобой в своих делах, Кифа!..

Петр (хрипло и негромко): Опомнись, брат… Или ты забыл, как Он клялся нам, что никогда не нарушит своего слова?

Павел: А я говорю тебе, что Он не человек, чтобы ему отчитываться перед тобой и плясать под твою свирель, словно критская танцорка!.. (Смолкает, глубоко дыша).

Петр молчит. Долгая пауза, в продолжение которой Павел какое-то время стоит молча, глядя на сидящего, затем медленно делает круг по дворику, после чего возвращается и садится на скамейку напротив Петра.

(Негромко и устало). Лучше послушай меня, Кифа… Он не человек, чтобы Ему отчитываться перед нами. Он – Бог, который направляет свой корабль туда, куда считает нужным, и который заставляет нас порой делать страшные вещи, которых мы потом стыдимся. Он отнимает у нас разум, заставляя думать, что все, что ни делается, делается во благо себе и другим. Хотя кто мы такие, чтобы рассуждать о благе, о котором знает только Он один?.. Или ты все еще думаешь, что можешь посоветовать Ему, что делать и как себя вести?.. Что ж, попробуй, если тебе не жалко своего времени …

Петр (с трудом, словно у него перехватило горло): А теперь пойди и скажи все это им!.. Йоханану, Фесту, Ананию, Йакобу, – а уж заодно, и всем, кого встретишь на улице, – плотникам, строителям, рыбакам и торговцам… Иди, скажи им, что их Бог обманщик, потому что Он давно уже забыл все клятвы и теперь больше занят эллинами, чем тем народом, который Он вывел из Египта и которому клялся в вечной верности… Пойди, обрадуй их тем, что Моше сорок лет ходил по пустыне только затем, чтобы спасти киттиев, эллинов и сирийцев!.. Скажи им, что Бог обманул их, и они уже давно не возлюбленный народ Божий, а только дорога, которая ведет другие народы к спасению, – ворота в Царствие небесное, через которые проходят язычники, – доска, которую небеса проложили через грязь, чтобы другие не запачкали себе ноги, – лопата, которую отбрасывают в сторону после того, как работа оказывается сделанной!.. Иди, скажи им это, если, конечно, у тебя найдется смелости открыть перед ними рот…

Павел (холодно): Ты можешь не сомневаться, Кифа. Я не побоялся бы сказать это даже самому Господу, если бы ни был уверен в том, что он прекрасно знает об этом и без какого-то там Павла.

Долгая пауза. Петр и Павел молча смотрят друг на друга.

Петр (тихо): Мне кажется, что тебе все-таки следует немного отдохнуть, брат. (Обернувшись к дверному проему, хрипло). Йоханан!.. (Громко). Йоханан!.. (Павлу). Скоро придут братья, и ты сможешь сказать им все, что посчитаешь нужным.

Появляется Йоханан.

(Йоханану). Пожалуйста, проводи нашего гостя в его комнату.

Павел (поднимаясь на ноги, насмешливо): Надеюсь, ты не поставишь у моей двери стражу, опасаясь, чтобы я, чего доброго, не сбежал, испугавшись нагоняя от старших братьев?.. Не забывай, Кифа, что я все-таки римский гражданин и стража у дверей могла бы подмочить мою репутацию… (Негромко посмеиваясь, уходит вслед за Йохананом).

Оставшись один, Петр какое-то время стоит, молча глядя на дверь, за которой скрылись Йоханан и Павел, затем медленно опускается на циновку

Пауза, в завершение которой на сцену возвращается Йоханан.

Петр (услышав шаги, подняв голову): Проводил?

Йоханан (спорога): Да, равви. (Оглядывается, понизив голос). Я только не понял, что такое он говорил про стражу у его дверей?

Петр: Он так шутил, Йоханан… Сначала он кричал, а потом решил немного пошутить… Разве ты не слышал его криков?

Йоханан (продолжая оглядываться на дверь): Нет, равви.

Петр: Он кричал так, что у меня заложило уши. Потому что невозможно было что-нибудь разобрать за этими словами, которые бьют тебя, словно тяжелый молот и засыпают, словно песчаная буря… Боюсь, что если ему придет в голову закричать вдруг в полный голос, у нас провалится крыша… Ты, правда, ничего не слышал?

Йоханан: Ничего, учитель.

Петр: А ведь он кричал так, будто его пытали, били плеткой или растягивали на дыбе. Как человек, у которого отняли все, чем он дорожил, так что теперь ему изо всех сил приходится доказывать, что он еще существует…

Йоханан (шепотом, снова косясь на дверь): Мне показалось, равви, когда я уходил, что он был как будто не совсем в себе, словно немного пьяный… Что-то шептал, бормотал, и махал руками…

Петр (поднимаясь на ноги): Боюсь, что если он чем и опился, то не вином, а небом, – или тем, что он за него принимает. (С неожиданным раздражением). Словно пьяница, который, потеряв всякую меру, шумит и кричит, и колотит железо о железо, забыв, что Бог приходит к нам только в тишине и всегда оставляет нас одних вместе с нашим шумом и пустой болтовней… (Поднимаясь на ноги) Пойдем. Времени не много. Надо закончить с каменщиками и приготовить все к приходу братьев… (Негромко). Боюсь, что их ждет сегодня не самый приятный вечер…

Уходят.

Картина третья

Декорации первой картины – пустой холл психиатрической клиники.

Поздний вечер, горят только темно-синий ночник над ведущей в коридор дверью и лампа на столе дежурной медсестры. Сумрак окутывает все помещение, клубится по углам. За стеклами четырех выходящих в холл дверей – мертвенный тускло-синий свет ночников.

Медленно и бесшумно открывается крайняя дверь и в дверном проеме появляется голова Павла. Осторожно осмотревшись, он выходит из-за двери и, сделав несколько шагов, останавливается.

Павел (шепотом): Йорген… (Смолкнув, прислушивается). Йорген… Йонатан…