Одно Целое

– Курить можно? – спрашиваю, сажусь.

– Кури, – выходит из комнаты, вместо него заходит шкаф номер один, тот, что караулил меня у ванны в квартире Викиной подруги.

Достаю сигареты. Осталось где-то пол пачки. Беру одну, прикуриваю, остальные убираю в карман. Конвоир мой стоит не шелохнётся, как предмет интерьера, так и не скажешь: мебель он или человек. Сижу, курю. Остаётся только ждать. Что-то должно проясниться. Плана действий у меня нет. Выбора тоже, хотя Лена сказала бы, что выбор есть всегда.

Проходит около получаса. В доме становится теплее. Надышали, да и отопление заработало, что радует, так как я уже начал промерзать в этом тянущемся ожидании. С улицы доносится звук подъезжающих машин. Я подхожу к окну. Так и есть: открываются ворота, заезжают две машины, из которых выходит ещё несколько шкафообразных собратьев, караулящего меня товарища. Среди них мужик лет пятидесяти пяти. Отец Сержа. Узнаю его. Он о чём-то разговаривает с Дольским, и через минуту оба заходят в дом.

Глава 65

– Ну, здравствуй. Константин, верно? – отец Сержа проходит в гостиную, отодвигает от стола стул и садится.

– Верно, – отвечаю я.

– Меня, как ты знаешь, зовут Виктор Валентинович Дмитриев. Я отец Серёжи.

Я киваю, он достаёт из внутреннего кармана пальто металлическую флягу и делает глоток.

– Ну, как отец… Не совсем, – отпивает ещё и смотрит куда-то чуть в сторону.

– Я не совсем понимаю, – прерываю повисшую паузу я.

– С мамой Серёжи мы знакомы почти с самого детства, жили по соседству. Первая любовь, первые чувства. Я всегда её любил, да и сейчас люблю. Ходили мы с ней, держались за ручки, обжимались по углам, вот в этот вот самый дом приезжали как-то летом, тут бабка моя жила, вот мы и гостили тут у неё подростками в каникулы. Помню, счастливый я был, всё про звёзды ей рассказывал, тут-то в деревне звёзды ближе, светят ярче, не то, что в городе задымлённом. Время быстро летит, когда счастлив, не замечаешь его. Потом повестка пришла, в армию. Тогда это не так воспринималось, тогда в восемнадцать лет уже готовы к взрослой жизни были. Не то, что сейчас: до седых мудей мамки сопли своим дитеткам вытирают. И я был готов. Думал: вернусь из армии, женюсь на своей Галеньке, и всё у нас будет. Но негоже как-то не мужиком родину защищать. Вот я на проводах Галю и уговорил. Она не особо хотела, не готова, все дела. Мол, вернёшься, поженимся, семья будет, тогда и можно. А она хороша была, созрела, налилась, в общем, ещё как готова, хоть и сопротивлялась. Ну, я её и подтолкнул. Гуляли лихо, три дня, народу куча, родня, друзья. Водки в компот подливал ей, и проще друг друга понимать стало. Так мужиком я и сделался. А на утро в армию ушёл. Она вначале не писала, потом начала, а я служил. И вот приезжаю я возмужавший, подросший, времени зря не терял, с турником и гантелями дружил, а она, говорят, уехала. Я такой: «Как? Что? Куда?» А они, родители её, мол, не знаем, хотя знали всё. В Сибирь куда-то или на Дальний Восток, по распределению или без, в общем уехала. С женихом.

Отец Сержа, или уж теперь не знаю кто, мощно прикладывается к своей фляге и продолжает:

– С женихом, значит… Я психанул, конечно, думал, найду – убью! Но где ж сыскать-то? Побухал с месяцок, а потом плюнул. Девок-то полно вокруг! Да и жизнь не заканчивается. Я ж молодой, голодный, злой! Здесь и попёрло, всё закрутилось. Моё время. В общем, не виделись мы лет десять, а то и больше. Я в бизнесе, делах, а она в жопе. Вернулась со своих Дальних Востоков, Сибирей, с мужем развелась, у мамы жила. Тут мы и встретились случайно, в магазине. Я как раз свою мать приезжал проведать. Смотрю она. Сразу узнал, в сердце что-то колыхнулось, как никогда не колыхалось, ни с одной бабой, а их у меня много было. Я тогда и подошёл. И как чего, и как дела? В ресторан пригласил, ухаживать начал. Через пару недель понял: моя женщина, никого мне больше не надо. Снова решил – женюсь. Выяснился момент, конечно, что сын у неё есть. Но мне всё равно было, принял, как своего, фамилию дал. Детей с Галиной у нас больше не получилось. Так что Серёжа остался моим единственным ребёнком.

– Понятно, – киваю я, не зная, что сказать.

– Серёжа сложный мальчик, не всё гладко у нас было. Чужая кровь, от этого не уйти, как ни пытайся. Я старался достойного человека из него сделать, но он никогда не слушался. Ни ребёнком, ни подростком. А с совершеннолетием в свободное плаванье ушёл, – очередной глоток, пауза снова виснет.

– А зачем вы мне всё это рассказываете? – осторожно спрашиваю я.

– Затем, чтоб ты лучше понял, моё отношение, – тон ужесточается. – Я сделал себя сам. Всё, что я имею, чем владею – это я. Наверное, мне не очень повезло в любви, хотя она в моей жизни была. Зато повезло во всём остальном. Выжить смог, статус обрести смог, уважение заслужил. Многое могу в этом мире. И всё это благодаря только лишь самому себе! У меня ничего не было. Пацан из провинции без связей, без денег, без всего. И что? Я взял и себя сделал. Сам! Поэтому, когда покушаются на мой бизнес, на мои интересы, это означает, что покушаются на меня. А в обиду я себя никогда не давал и не дам. Они, может, сейчас думают, что я в угол забился, что боюсь их, что хвост поджал. Только хуй им, ты понял, хуй! Вот такой мой огромный хуй, по самые гланды им, чтоб глотку порвать!

В комнату входит Дольский и говорит что-то на ухо отцу Сержа. Они выходят, я достаю сигареты.

Глава 66

Мне точно нужна передышка. Я уже начинаю жалеть, что влез в этот почти сентиментальный ностальгический рассказ отца Сержа. Ему ничего не стоит сделать со мной всё, что угодно. Причём так, что никто ничего никогда не найдёт и не узнает. Целая орава обученных головорезов в его распоряжении. У него явно какие-то проблемы, судя по последним репликам, плюс алкоголь, несомненно, ударивший в голову. Нда… Не завидное у меня положение и, как назло, ни одного козыря в рукаве. Ещё и Лена в их лапах. Пиздец полный. Но им что-то от меня нужно. А я уже на всё согласен, чтобы только нам живым из всего этого дерьма выбраться. Вот только как? Блять! Ни одной светлой мысли, ни одной вразумительной идеи в голове. Достаю пачку, руки не слушаются. Осталось три сигареты. Чиркаю зажигалкой.

Вскоре отец Сержа возвращается, Дольский следом.

– Накурил… Я сам тоже раньше любил подымить, теперь нет. Только по случаю могу, – отец Сержа садится на свой стул, – вот и Серёжа тоже, то курил, то пил, то на наркоте сидел, с этим своим дружком, Васькой. Так Василием Васька и не стал, так и остался Васькой. Васька, бля, хм. Кошачье какое-то имя. Ремонты они что ли с Серёжей мутили сперва? Потом колёса, вроде, по клубам продавали да сами их жрали, как лохи какие-то. Не те люди, не та компания всегда плохо. А Серёжа всякий сброд всегда привлекал к себе. Бизнесмены, блять!

Я подумал, что не стоит рассказывать историю про Васю. Тут, вообще, любое слово может быть чёрти как истолковано, поэтому я докуривал свою сигарету и ждал, что будет дальше. После очередного глотка из своей, судя по всему, бездонной фляги, отец Сержа продолжал:

– Вытащил я его тогда, дурака, когда люди серьёзные их бизнесом заинтересовались. Откупился, договорился, припугнул. Решил помочь сыну. В дело начал вводить. Думал, образумится, с жизнью, когда чуть не расстался. А он, видишь как. И вроде неплохо начал. Но потом прошмандовку эту нашёл. Союз-то выгодный, перспективный, но кто ж знал, что так всё обернётся? Была б нормальная девка, то и сложилось бы. А она – щель дырявая, нарколыга такая же. Она как кокс увидела, уже на всё готова была. Как пылесос. А потом давай ноги раздвигать. Нда… Не повезло с потомством. Но эта дрянь своих хоть не предавала. А Серёженька предал. Своя кровь и чужая – есть всё-таки разница. Завертели дела любовнички, что уже хрен чего разрулишь. Когда мир рушится, война начинается. А когда не в твою пользу расклад, то на всё готов.

Я по-прежнему слушаю, не делая никаких резких движений и не задавая никаких вопросов.

– Любимая Викулечка, любимая доченька своего папочки. Сколько она нервов ему потрепала, сколько он с ней намучался, напереживался. Ох! Мне ли его не понять? Родственная связь она такая. На всё готов папочка.

Снова глоток, снова пауза, полная тишина. Такое чувство, что всё застыло и уже никогда не шелохнётся.

– Вот как всё получается. Что послужило проблемой, то и должно стать решением. Что разожгло войну, то и станет птицей мира. Победой. Викторией. Наша Вика – ключ ко всему. А вот здесь уже вступаешь и ты, Константин.

– Я? Но, что я могу? Я не знаю, где Вика, – несколько оторопев, говорю я.

– Не знаешь. Я знаю, что не знаешь. Но знаю также ещё, что можешь узнать, что можешь очень-очень сильно постараться, чтобы узнать. Ведь если ты не сможешь, то кое-кто очень расстроится, кое-кому будет плохо, с кое-кем вы просто больше не увидитесь.

– Я прошу вас, не впутывайте в это Лену. Я и так весь в вашем распоряжении. Куда мне деваться? Отпустите её. Я готов сотрудничать, всё сделать, она здесь совершенно не причём. Это я встретил Вику, это я попросил её о помощи. Лены вообще и близко не было. Она абсолютно случайно в это во всё попала. Я умоляю вас. Вы говорили о любви, о своих эмоциях. У вас есть чувства, вы способны переживать. Поймите. Лена абсолютно чистое создание, она ни в чём не виновата и она не должна быть наказана.

– Очень трогательная речь. И никто не будет наказан. Всё просто вернётся на круги своя. Сейчас очень многое зависит от тебя. Ставки высоки. Как только всё закончится, вы оба будете свободны, никаких проблем. У меня ни к тебе, ни, тем более, к твоей горячо любимой сестре нет претензий. Так что давай, думай, как нам отыскать Вику, что ты скажешь ей по телефону, чтобы она вылезла из своего логова.

– У меня есть её номер, но она не отвечает. Она написала, что ей нужно уехать и, чтобы мы уезжали. Больше ничего.

– Сейчас посиди, подумай, что и как ты ей скажешь, когда она ответит. Или что ты ей напишешь, чтобы она ответила. А потом уговори её на встречу в каком-нибудь тихом месте, в квартире или ещё где. Ну или хотя бы продержи её на линии, чтоб мы успели звонок отследить. Подумай, посиди пока.

Он встаёт из-за стола и уходит, Дольский идёт за ним. Два амбала остаются меня караулить. Я в полном оцепенении достаю и прикуриваю предпоследнюю сигарету.

Глава 67

Все люди бредят. Все люди бредят своими мыслями, знаниями, своими нотами и своими октавами. Все придумывают свой уникальный мир, формируют своё «мироброжение». Чем сильнее человек, тем искреннее он верит в то, что он придумал. Любая парадигма индивидуальна, красноречива и оправдана, а парадигма авторская, с таким авторским знаком, ещё и заслужена. Заслужена не обязательно чем-то хорошим или плохим, а тем, что она сформулирована во что-то конкретное, во что-то, под чем можно поставить свою подпись. Всё это условно, любая фигня, льющаяся в уши, будь то сказанное где-то, показанное где-то, услышанное или прочитанное. Для внятного правдивого итога всё должно отфильтровываться здравым смыслом и нескончаемой межсознательной верой, работающими слаженно. Иначе нельзя. Иначе чья-то более обоснованная, продуманная, скооперированная и осмысленная парадигма подчинит твою, неокрепшую, неуверенную и юную, себе. В свою власть, в свои мысли, в свои поступки. Истина, и вправду, располагается где-то посередине. Настоящая истина. В любом деле. В любом жизненном обстоятельстве. В каждом событии. От простого к сложному. Фигня в том, что, реально, она, эта истина, посередине. И от этого не уйти, от этого только бросания то влево, то вправо, то вперёд, то назад. Из крайности в крайность.

Сегодня отец Сержа рассказал мне о своей парадигме, о своём понимании. А я сижу и боюсь его. Боюсь даже больше не за себя, а за Лену, хотя за себя, несомненно, тоже. Боюсь за свою парадигму, хотя её уже нет. Её лёгкая беззаботная прелесть исчезла в этом круговороте, как исчезает всё бестелесное и неосязаемое, сотканное из манящего тепла. Я знаю, теперь уже наверняка, что как-бы всё ни произошло, прежним уже ничего не будет. Все те, кто ещё не сформировался и не обзавёлся чем-то железобетонным в своих суждениях, будут поставлены перед фактом того, что есть. Должны будут или формировать новое, или безутешно вспоминать старое. Лучше, конечно, новая радость, чем уныние о прошлом. Но, к сожалению, время не только лечит, но и калечит ещё. Весь багаж не помещается. Оно, может и к лучшему. Но всегда же в оставленном лишнем чемодане остаётся пара главных и любимых маек, на которых написана по-настоящему правдивая вера в твои идеалы, вера в тебя, в тебя той бесконечно открытой чистоты.

Я сидел, слушал и не запоминал того, что происходит вокруг. Весь шкафообразный гарнитур занимался своим делом. Они о чём-то перешучивались плоско и нелепо, видимо, в них тоже где-то бродили чувства, только они их не могли выразить. Отец Сержа куда-то ушёл, Дольский тоже. Они решали какие-то вопросы, что-то придумывали. Я боялся той мысли, что они придумывали что-то уже без моего участия. Что-то, что было бы после того, как у меня не получится «принести им пользу». Что-то без меня и Лены. У меня не было уверенности в том, что даже если у меня получится связаться с Викой, договориться о встрече, то меня и Лену отпустят. Как сказал отец Сержа, идёт война. А, значит, все средства хороши, значит, что я – не более чем разменный материал в этой их игре, и самое страшное, что и Лена тоже.

Одна сигарета в моей пачке. Ни одной идеи в моей голове. Странно, руки больше не дрожат. Ничего не происходит. Животного страха нет. Что это? Смирение? Принятие? Отказ от борьбы? Нокаут от безысходности? Бесталанный, бездарный пофигизм?

– Я готов, давайте телефон, – вдруг произношу я.

– Что? Чего ты там? – шкафообразный несколько даже смущён, что я с ним заговорил, пока никого нет.

– Ничего, – говорю, – зови начальников.

– Спокойно сиди, не рыпайся, – он выглядывает куда-то в дверной проём, видимо, пытаясь позвать своего, чтобы по цепочке передать мои слова.

– Здесь я сижу. Иди уже скажи. Никуда я не денусь, – смотрю на него.

Охранник сдвигается с места, вытягивается, перемещая корпус и голову, но оставляя ноги в зоне моей видимости и, наверное, своего контроля. Через минуту входят Дольский и отец Сержа.

Глава 68

– Я очень рад, что мы так быстро поняли друг друга, – отец Сержа садится на свой стул, – Володя, дай ему телефон.

Дольский протягивает мне трубку.