Я придумаю будущее. Любовь после любви

– А вы ей кто? – спросил он меня.

– Я люблю ее, – неожиданно ответил я. Не в прошедшем времени, а в настоящем. – Ее имя Сергеева Мария Михайловна.

Антон, порылся по карманам, протянул мужчине нужную купюру, но управляющий резко отодвинул его руку. Мы с другом молча переглянулись, и синхронно присели возле его стола.

– Как Вас зовут? – спросил я.

– Владимир.

– Меня Евгений. А это мой друг Антон.

– Что ж, давайте искать Вашу любимую, Евгений, – просто сказал директор кладбища.

Он открыл регистрационную книгу на дате двадцать пятое февраля и начал читать вслух фамилии: Пятницкая, Хомченко, Бабанин, Косаткин… Он перелистывал страницы, каждый раз сообщая нам о новой дате. Первое марта, пятое марта…

– Шестое марта. Поехали: Ноздрачева, Савченко, Рукин, Агееева, Иванов…

– Подождите, – воскликнули в один голос мы с Антоном. – Вы сказали, Агеева? А имя?

– Мы ищем Сергееву или Агееву? – удивился Владимир.

– Агеева – ее девичья фамилия, – пояснил я. – Позвольте, – и взял из его рук книгу.

Там была следующая запись, сделанная шестого марта 2004 года, то есть в день захоронения:

Агеева Анна Александровна, дата рождения 25 сентября 1940 года, дата смерти 4 марта 2004 года, место смерти Санкт-Петербург, отдел ЗАГС Фрунзенского района и номер свидетельства. У меня опустились руки. Я не помнил точную дату рождения Машиной мамы, но знал, что родилась она перед самой войной, а поздравляли мы ее всегда в конце сентября. Это, без сомнения, была она.

Антон узнал номер квартала и могилы, легонько пнул меня к выходу.

– Владимир, спасибо Вам, – сказал он.

– Налево от храма, в дальний конец кладбища, – управляющий вежливо поклонился.

– Антон, как же так? Как Машка смогла это пережить? Наше расставание, а через три месяца смерть мамы. Это какая-то чудовищная несправедливость. Вот поэтому она и не выдержала! Вот поэтому ее не стало!

Мой друг шел впереди меня. Постоянно курил, оглядывался, прислушиваясь к моим стенаниям, и качал головой.

С кварталом мы немного заблудились, а могилу нашли быстро. По свежей земле. Вокруг были, в основном, старые захоронения, огороженные металлическими с облезшей краской оградками, с полуразвалившимися лавочками. А один участок был совсем новый. И судя по могилам, хоронили тут всего несколько месяцев.

Вот здесь нашла покой Машина мама: невысокий холм, два венка и свежие гвоздики в баночке, врытой прямо в землю. Я вдруг представил рыдающую Машку, и мне стало совсем худо. Так бывает с очень близкими людьми: передаются все тревоги и волнения, а в данном случае – весь ужас происходящего. Я представил расширенные от горя глаза своей любимой, и явственно почувствовал, как застывала кровь в моих сосудах.

– Бедная моя девочка, – шептал я не переставая.

Антон, тем временем, разговорился со сборщиком мусора, который неподалеку грузил его на свой мини-трактор с прицепом. В основном, это были старые венки и увядшие цветы. Они постоянно падали, а он их снова поднимал. Был он крепко пьян, поэтому у него ничего и не получалось. Тоха ему немного помог, пытаясь поговорить, но махнул в отчаянии рукой и вернулся ко мне.

– Слушай, – сказал он, – кое-что я все-таки узнал у этого шаромыги. Видишь вон там, около церкви, мужик бродит? Это Ванюшка, местный юродивый. Он все траурные церемонии провожает. Сколько раз его били, а все равно сюда возвращается. Ты, брат, посиди тут. А я его приведу. Может, он нам что расскажет.

– Да, что он расскажет? – засомневался я. – Если у него мозги не на месте.

Но Антон ушел, и минут через семь привел непонятного возраста мужчину, одетого в одежду не по размеру, с рыжим котом на руках. Он улыбался и постоянно гладил своего питомца.

– Послушай его, Жень. Он помнит, – тряс меня за плечо Антон, – помнит! Ваня, расскажи про эту могилу.

И тут заголосил и затрясся Ванюша:

– Она такая милая. Все плакала, плакала, пока не упала.

Я подскочил:

– Говори дальше, Ваня. Продолжай.

– Дождь был сильный. Он ей все зонтик протягивал, а она кричала ему что-то. И плакала, плакала. «Мама, – кричала. – Мамочка! Не оставляй меня!» А потом, и вовсе, упала. Он на руках ее нес до самой машины. Хотя сам тоже был бледный и худющий, что покойник. Ваня все видел. Ваня тоже плакал.

Слушать его было тягостно. Но, решив, что больше мы ничего от него не узнаем, я ссыпал ему всю мелочь из своих карманов, и мы отправились к выходу. А вслед нам еще долго доносилось:

– Такой дождь. Так плакала. Так плакала.

Вечером сидели в гостинице и ели пиццу, купленную по дороге.

– Жень, цветы в банке были свежие. Явно, что после сорока дней поставленные. Кто-то же это сделал? – размышлял мой друг. – Нам нужно завтра туда вернуться. Разузнать, кто их принес? У Агеевых-Сергеевых, случайно, родственников и близких знакомых, в Питере не было? Мария никогда не говорила?

– Нет! Мы только собирались съездить сюда, как-нибудь, на выходные, – вспомнилось мне. – Я, друг, вот о чем думаю. Если Маша умерла после этой трагедии. Ну, не выдержала, не пережила… Толик должен был похоронить ее рядом. Это же логично. А я пока сидел и ждал тебя, все фамилии соседние прочитал. Завтра нужно еще раз в правление вернуться. Не стал бы он на другом кладбище ее хоронить. Ведь так?

– Ну, да, не логично, – поддержал меня Антон, протянул мне банку с пивом и заботливо продолжил. – Не рви себе душу, Женек. Ничего уже не изменить! Это и хорошо, что мама умерла первой. Родители не должны хоронить своих детей. Это против природы.

Он лег с детективом Стаута на кровать и через минуту засопел.

У меня, как всегда, сна – ни в одном глазу. Все о Маше думал, переживал. А потом вдруг подскочил и пошел в коридор звонить своим домой – как-то неспокойно стало. Поговорил с Катюшкой, с удовольствием выслушал ее новости, и все-таки пообещал ей купить к лету щенка. «Ура!» – закричала дочка и отдала трубку жене. Та сдержанно поздоровалась:

– Привет.

– Привет. Как ты?

– Нормально. А ты?

– Я тоже ничего.

– Когда домой?

– Не знаю пока, может, завтра вечером. Я позвоню.

На том и расстались. Мы с ней и раньше не особо откровенничали. А уж теперь – тем более. Горячо обсуждалось только то, что касалось Кати. Но на душе все равно стало теплее и спокойнее. Семья, дочка. Я за них в ответе. Хватит того, что Машу не уберег.

Набрал мамин домашний номер. Разбудил, конечно:

– Сыночек, случилось что?

– Нет, мам. Хотел спросить, как ты? Днем все некогда было.