Я придумаю будущее. Любовь после любви

Элла Константиновна еще не успела переодеться и, видимо, только разулась. Ее очень удивил наш неожиданный приход. Понятно было, что мы за ней следили. Поэтому в этот раз она не была любезна, даже в квартиру зайти не предложила:

– Что вам еще нужно? Зачем вы меня преследуете? – начала громко возмущаться женщина.

Антон постарался ей объяснить, что нам очень нужна информация о родственниках Анны Агеевой. Поэтому мы понадеялись, что по дороге она что-нибудь вспомнит.

– Не помню я ничего! – резко ответила женщина. – Уходите, а то я милицию вызову. И захлопнула дверь.

Я успел услышать в ее квартире еще до закрытия двери чей-то очень слабый голосок, произнесший: «Что там случилось?»

Дверь закрылась. Но мне показалось, что Элла ответила: «Не волнуйся, Маша».

– Ты слышал? – затормошил я друга. – Она кому-то сказала «Маша».

– «Даша» – она сказала, – возразил Антон. – Да-ша. Пойдем, нечего ее нервировать. Понятно, что за деньги она боится. Видимо, Толик отвалил приличную сумму. Она считает, что ошибочно.

Меня завезли в гостиницу, а Антон поехал с нашим водителем на вокзал, покупать билеты на вечерний поезд. По пути хотел еще заехать в «Гостиный двор» за какими-то сувенирами.

– Может, поедешь со мной? – спросил он, когда я вылезал из автомобиля.

В ответ я помотал головой.

Поднялся в номер, достал у Антохи из сумки бутылку конька, которую он отобрал у меня в поезде, уселся на подоконник с ногами, как любила сидеть моя Росомаха. Долго ютился, никак не мог понять, как ей нравилось сидеть на такой жесткой поверхности? Наверное, все дело было в самом окне. И в том, что происходило на улице. Открывался целый мир! И небо! И внизу – земля!

Я чувствовал себя опустошенным и разочарованным. Кроме того, что Маша потеряла маму, мы ничего так и не узнали. В Санкт-Петербурге их нет, и зарегистрированы они не были. Значит, все-таки улетели из страны, как говорила Элла. Шестого, седьмого или чуть позже. Как же мне узнать, что произошло за эти несколько дней? Тринадцатого Сергеев позвонил Натке. А письмо Маша мне писала, наверное, уже из-за границы, семнадцатого. О том, что ее больше нет!

Была ли она уже больна? Понимала, что умирает? Или все-таки, решила умереть сама?

Я отхлебнул коньяк прямо из бутылки. По телу разлилось приятное тепло.

Если бы знать страну, можно было бы послать в консульство запрос – там регистрируют акты гражданского состояния: рождения, смерти, разводы и свадьбы. Но я не знаю, куда они уехали?       Мария говорила мне, что проект, предложенный ее мужу, очень серьезный, и имеет государственную секретность, поэтому страну не называла. Тогда, в случае ее смерти за границей, там она и нашла последний приют.

И я никогда ничего не узнаю о ее последних днях.

Если бы я только знал, что все так закончится! Схватил бы ее в охапку и увез бы на Крайний Север, в какой-нибудь чукотский чум. Хмм, чукотский чум.      Лежал бы всю оставшуюся жизнь с ней на оленьих шкурах и слушал ее нежный голос. И ничего уже было бы не важно. Только полярная ночь, шорох оленей, треск морозных бревен в костре и ее губы.

«Каждый выбирает для себя: женщину, религию, дорогу».

По-моему, я напился за пятнадцать минут. И стал звать Машу. Сначала нежно:

– Маленькая моя, девочка, где ты? Почему ты меня бросила?

Потом свалился с подоконника и стал стучать кулаками по полу:

– Как ты могла? Как ты посмела меня оставить одного?

Мне было очень плохо! Я зашел в ванную комнату, намочил голову холодной водой. Наверное, в этот момент меня и посетила дикая мысль, что Машку прячет Элла Константиновна в своей хрущевской квартирке в Моравском переулке. И я поехал туда.

Дальнейшее я помню смутно. Я бился в ее квартиру, звал Марию, обещал всех вывести на чистую воду. В общем, как написано было в милицейском протоколе, устроил пьяный дебош. А потом подрался с милиционером, когда меня забирали в отделение. Эта статья была уже по-серьезнее. Но мне тогда было, как говорится, море по-колено.

– Слышь, Печеный, кажись, очнулся наш фраер, – услышал я противный писклявый, как в кино про тюрьму, голос. Открыл глаза. Голова гудит и ничего не соображает. А надо мной висит наглая рыжая физиономия и ухмыляется.

Я огляделся. За столом сидели три человека. Серые, помятые, злые. Вокруг кто-где, расположились еще четверо, хотя камера максимум на шестерых рассчитана. Вспомнился водитель Андрей, который буквально позавчера назвал нас с Антоном «братками».

Вот, братки, я к вам и пожаловал!

Очень хотелось пить. Но Рыжий не давал мне встать. Тогда я его легко отшвырнул. Лениво и важно подошли еще двое. Я не остановился. Также легко улетели по сторонам и они. Моя правая рука все еще не забыла свою спортивную практику. Бил без правил, – просто, как-будто мяч теннисный отбивал. Но сработало.

– Иди сюда, поговорим, – пригласил меня к себе плечистый мужчина. – Ты что буянишь? Тебя, разве, обидеть кто хотел? Представься, расскажи о себе. И мы тебя услышим, и шконку тебе покажем. А то ты сегодня за двоих почивал. В неге своей алкогольной. Братва даже нюхать твой коньячок подходила.

Я присел рядом с ним, назвал свое имя и сказал, что просто напился и, действительно, немного побуянил. Справедливость искал. И любимую женщину.

– А у меня другая информация, Евгений. Мента ты отметелил. Так что это уже не дебош, а кое-что покруче.

– Можно я попью, – спросил его я.

– Рыжий, дай воды! – приказал Печеный. – У меня такое впечатление, что я тебя где-то видел. Ты не спортсмен, случайно?

– Большой теннис. Национальная Сборная. Но в прошлом.

– Оба на! – Хлопнул себя по коленям мой собеседник.

– А Гончаренко Жанну Александровну, случайно, не знал?

Я так и обомлел.

– Была моим тренером, – сказал и замолчал, – Не знаю, что дальше говорить: то ли хвалить, то ли ругать ее?

Но он сам мне помог. Обозвал ее всеми существующими неприличными словами и пояснил, что первая ходка его, еще по молодости, из-за нее была.       Подробности не рассказывал, не принято, наверное.

Но меня шокировал сам факт.

– А я, – говорю, – из-за нее из Сборной вылетел и чуть под статью не попал.

– Стерва!

– Да уж. Точно.

– Рыжий, чаю налей-ка нам покрепче. Мы с Евгением посекретничаем.

Так вот жизнь порой поворачивается! Жанетта в этой ситуации неожиданно мне помогла своей зловредностью.

– Садись, Женек. Маляву передать кому нужно?

– Да, конечно. Друг с ума, наверное, сходит, не знает, где я.

Но друг с ума не сходил. Он уже действовал.

Нашел он меня, конечно, только к утру. Но к десяти часам привез в Изолятор временного содержания №1, где я находился, нашу знакомую Эллу Константиновну, и она забрала свое заявление. Как он ее умудрился уговорить, я не знаю. Но разжалобил, и она сдалась. Оказывается, у нее, действительно, была дочка Маша, инвалид детства. Это ее голос мы тогда слышали. А в имени я не ошибся! Она тогда назвала ее Машей.