Исцели меня

– Очень приятно. Анатолий Сергеевич, – протянул он ей руку, – так сказать, виновник сегодняшнего торжества.

– Это вам, – подает она букет и отвечает на его рукопожатие.

Неожиданно букет падает вниз, и цветы рассыпаются по белому махровому ковру, но Настя и отец продолжают неподвижно стоять, сцепив руки. На лице Насти сохраняется натянутая улыбка, но задумчивый взгляд наполняется болью. Отец пребывает в отстраненной эйфории. Сердце в моей груди ударило, словно в глухой барабан, и паника разошлась по всему организму: я понял, что происходит. Секунды идут, рукопожатия затягиваются, и гости, вытянув носы, с любопытством наблюдают за происходящим. Настя разжала ладонь, которая упала расслабленной плетью. Отец, пребывая еще за пределами этой комнаты, улыбнулся и положительно кивнул.

– Настенька, мне очень приятно, – мягко по-родительски вымолвил он.

– Мне тоже, – вялым голосом прошептала она.

– Прошу прощения, нам нужно отлучиться, но после мы продолжим знакомство, – спокойно произнес я, – вы продолжайте без нас.

Я, подхватывая Настю за талию, вывожу из комнаты. Она, жадно втягивая воздух ртом, пытается сдержать первую болевую атаку.

– Сейчас, девочка моя, – судорожно говорю я, и завожу ее в просторную ванную комнату.

Цепляясь руками за мою кофту, она съеживается от боли. Я прижал ее к себе, не давая ей упасть. По ее телу пошла мелкая дрожь. Уткнувшись лицом мне в грудь, она тихо постанывает. Тело еще больше спазмировалось, дрожь усиливалась, пальцы крепче сжимались в кулаки. Я был беспомощен и бесполезен в ее битве с невидимой силой и только шептал ей ласковые слова, чтобы поддержать дух. От очередного спазма у нее подкосились ноги, и я держал ее на весу. Она бьется у меня на руках, как раненная птица, и, тяжело дыша, подавляет стон. Меня охватила злость за свою беспомощность, за этот проклятый дар и то, что он с ней делает. Продолжая ее уговаривать и ненавидеть все вокруг, я ощущаю слезы у себя на глазах.

Она начала расслабляться, разжала руки, пытаясь самостоятельно встать на ноги, но я все равно придерживаю ее. Настя подняла голову, и я увидел замученные глаза и щеки все в слезах. Сажаю ее на край ванны и включаю воду. Намочив руки, я начинаю протирать ей лицо, смывая болевые слезы. Она через силу, уставшей рукой берет мою влажную ладонь, прижимая к сухим губам, внимательно смотрит на меня.

– Что между тобой и отцом? – произнесла она уставшим, измученным, хриплым голосом.

Я опустил голову, пряча свои глаза и осознав, что эта хрупкая девушка, жертвуя собой, устранила мою ошибку.

– Он ушел из семьи, когда мне было девять лет, – начал говорить я, и горечь воспоминаний подкатила к сердцу. – Мама ненавидела его и сильно плакала. Я перестал с ним общаться, принимать его подарки, полностью игнорировал его, как будто он умер. Потом через два года родители каким-то образом помирились, мать снова стала счастливой, а я завис в невесомости, потому что моя ненависть осталась во мне. Все его советы о жизни, попытки устроить меня на работу меня раздражали. Я возвращался к тому моменту, когда он закрыл дверь передо мной и скрылся в новой семье, оставив меня одного с моей долбаной любовью.

Она внимательно смотрела на меня, в ее лице была задумчивость и усталость, она перебирала мои пальцы.

– Однажды он перестал понимать твою мать, а она его. Каждый настаивал на своем и гнул свою линию. У твоей мамы была лучшая подруга, с которой она часто брала пример, завидуя ее семейному уюту. Она хотела переделать его, а он просто хотел любить вас так, как умел. У него на работе появилась девушка, добрая, отзывчивая. Они были на одной волне, он подумает – она скажет, она подумает – он сделает. Он долго присматривался к ней, она манила своей легкостью и непринужденностью. После очередного скандала он не выдержал и ушел к ней. И будучи с другой, он все время думал о тебе. У него с этой женщиной было все спокойно и идеально, только не было тебя, а заменить тебя другим ребенком он не смел. После некоторого времени он повстречал твою маму, она изменилась. Никто из них не планировал возобновлять отношения, но они помнили, как глупо они разошлись, и огонек их умирающей любви зажегся, а с ним надежда отца вернуть своего сына. Ты уже был не тот, он создавал для тебя комфортные условия, вместо того чтобы просто сказать «прости». Ты был настолько холоден и своенравен, что он просто стал ждать того момента, когда сможет сказать «прости».

В дверь постучали, Настя вздрогнула, больно сжимая мою ладонь. Я с ненавистью посмотрел на дверь.

– У вас все в порядке? – без предупреждения мамин голос ворвался в наш глубокий серьезный разговор.

– Э-э-э, мы скоро придем, – коротко оборвал я, за дверью образовалась тишина.

– Через два дня твой отец умер бы от сердечного приступа, и ты так и не услышал бы от него самых главных слов, которые истерзали всю его душу, – тяжело произнесла Настя и по ее красным щекам покатились слезы.

Я вздохнул, враз осознавая боль трагедии, которая чуть не разорвала мою жизнь на две части. По моей спине прошел холод, я опустился перед ней на колени, взяв ее прохладные ручки и начал покрывать поцелуями.

– Спасибо, моя родная, – шепчу я.

Она расслаблено скользнула с ванны и оказалась у меня в руках.

– Найди общий язык с отцом, найди в себе силы простить его, тогда я буду знать, что спасла его не зря. Тогда его сердце полностью исцелится, и он освободится от груза, давящего на него, – шепнула она еле слышно, прикрывая глаза.

Я понимаю, что усталость поглотит ее, и она уснет.

– Макс, в моей сумочке, в кармане… – шепнула она, теряя рассудок

Сорвав все полотенца с крючков, я бросил их на холодный кафель и аккуратно положил Настю на пол. Я в панике начал шарить в сумочке и достал продолговатый запаянный голубой пакет.

– Макс, это капельница, – шепнула она, – запоминай…

– Настя, что? – произнес я, недоверчиво посмотрев на пакет.

– Вскрой пакет, жидкость нужно подвесить выше, трубка подключается к пакету, жгут выше локтя, вставляешь иглу в вену так, чтобы показалась темная кровь. На длинной трубке колесико, опускаешь его вниз так, чтобы жидкость спустилась вниз. В трубке не должно быть воздуха, потом трубочку подключаешь к игле в вене, колесико ставишь на середину… Макс, ты понял?

– Настя… я, я понял, – заикаюсь я.

– Торопись времени мало…

– Ох, блин, – высказываюсь.

Проверив, что в коридоре никого нет, я взял слабеющую Настю, и перенес в свою комнату, которая была сразу напротив.

От предстоящей работы мне стало жутко, но на размышления не было времени. Настя на глазах слабела. Я на столе разорвал пакет с набором и сразу почувствовал запах больницы: прозрачный пластиковый пакет с жидкостью, трубка с небольшим цилиндром и колесиком, игла, жгут, пластырь, белые перчатки. Меня бросило в пот, я закрыл дверь изнутри, чтобы никто не смог помешать и видеть такое зрелище.

Первым делом снимаю с нее пиджак, чтобы освободить руку, на бледной мраморной коже отчетливо видно выпуклую синюю вену. Настя уже ушла в глубокий сон, и теперь я буду действовать в одиночку, даже не зная, что делаю и зачем.

Зажимом для бумаг закрепляю пакет на высокий прикроватный светильник, думаю, получится хорошая стойка для капельницы. Надеваю перчатки, судорожно вспоминаю, как мне в прошлом году после аварии делали капельницу, и соотношу с тем, что мне сказала Настя. Один край трубки вставляю в пакет, цилиндр сверху, чуть ниже колесико, которое регулирует скорость подачи лекарства. Вроде все правильно. Опускаю колесико, в цилиндре образовались капельки, и лекарство брызнуло на пол.

Теперь меня ждало самое страшное. Перетягиваю руку жгутом, трогаю и отчетливо чувствую, как вена напряглась и выпирает из-под кожи. Для дезинфекции брызгаю одеколоном на кожу, снимаю колпачок с острой иглы. Сделав мучительный выдох, я подношу иглу и медленно ввожу ее в кожу, игла с небольшим трудом скользнула под кожу, и из отверстия иглы закапала темно-бордовая кровь. Я не сразу догадался подложить вату под отверстие иглы, поэтому кровь струйкой стекает прямо на кровать. Быстро подношу трубку капельницы, подключаю к игле и освобождаю руку от жгута.

Настя спокойно лежит, капельки медленно капают, жидкость уходит. Я бережно зафиксировал иглу лейкопластырем и обтер руку от крови.

Моя внутренняя истерика забилась в угол под воздействием адреналина. Настя настолько необычная девушка, что я не удивлюсь, если она завтра попросит сделать операцию. На самом деле это очень страшно, я отсчитываю капли и наблюдаю за ее реакцией, но она расслаблена, похожа на простого спящего человека.

– Максим, можно тебя? – постучал отец в дверь.

За происшедшим я совершенно забыл, что мы пришли на праздник. Я подошел к двери и через небольшую щель вышел в коридор.

– Максим, мы вас ждем, – добродушно произнес отец, с любопытством посматривая на дверь. Мне пришлось всю свою тревогу закрыть удивленной, улыбчивой беззаботной маской.

– Папа, прошу прощения, – сочиняю я, – но Насте только что позвонили, и она участвует в конференции по психологии. Там без нее никак, – ухмыляюсь я, почесывая затылок, и жду ответа.

– Ну хорошо, хорошо. Мы просто обеспокоены, ну, раз конференция… – гордо оценивал он мою девушку.

– Возможно, она скоро закончит, – с надежной произнес я, думая о капельнице, – честно, я сам не понимаю, о чем они говорят. Столько незнакомых слов про сознание и подсознание и целая куча анализов… Отец, я очень хочу и для меня большая честь поздравить тебя вместе со своей девушкой.

– Я все понял… скажи, пусть не торопится, – поддержал отец и пошел к гостям.

– Ухх, – выдохнул я, понимая, что отец клюнул на мое вранье.

Убедившись, что отец точно ушел, я зашел в комнату. Жидкость почти ушла в вену, изменений никаких не было, только появился розовый румянец на щеках. Я разочарованно снимаю лейкопластырь, вынимаю иголку, на свежие капли крови прикладываю ватный тампон и сжимаю руку в локте. Секундная стрелка на часах очень быстро делает круги, отчитывая минуту за минутой.

Я слушаю тишину, которая все пропитала ожиданием неизвестности и тревожными флюидами моих мыслей.

– Вот черт, – ругаюсь я и нервно трясу ногой.