Выход зубной феи

Учительница залилась румянцем, как кухарка над шестикомфорочной плитой, и вытянула нарисованные сердечком губы:

– Экий вы дерзкий, однако! Это ужасно непристойно с вашей стороны, задавать такие вопросы молодым девушкам. Назар Никонович вооружен против нашего слабого пола всем джентльменским набором…

– Коньяком и коллекцией пластинок Дайяны Росс? – переспросил из угла Рыжий. – Вообще химик мог бы так и не тратиться, у него же на работе целая фабрика "Сделай сам". А так набор хороший.

– Попрошу вас не отвлекаться! У нас следствие, а не собрание начинающих ловеласов! – Катанин сурово цыкнул на коллегу и постучал рукой по столу, что произвело неизгладимое впечатление на нежную барышню напротив. Она вдруг пошла пятнами, а узкий остренький подбородочек предательски задрожал. Мелкое пшено слез застучало по столу опера, совершенно не готового к подобным издержкам производства. Он неуклюже заметался между чайником, батареей немытых чашек с присохшими ложками и протоколом, на котором паучками расползались чернильные пятна от девициных рыданий.

– Ну, все, все, – Виталий примирительно подставил учительнице стакан. – Я имел ввиду, постарайтесь вспомнить, не замечали ли вы ссор или конфликтов между вашими коллегами и новым директором?

Опрашиваемая постучала зубами о стакан, пытаясь справиться с затянувшимся всхлипом, последний раз надрывно икнула и несчастным голосом сообщила:

– Замечала, конечно. Лично я его терпеть не могла, он меня профурсеткой лысой обозвал! А у меня натуральные пепельные локоны, смотрите, – девушка стала истерически выдергивать волосики из жидкого пучка на затылке и, чтобы предотвратить возможный эстетический шок, Катанину пришлось быстро занять ее руки пиалкой с печеньем. Учительница успокоилась, пощипала галету и совершенно уверенно заявила:

– Убила бы его, если честно.

– Ну, раз честно, так пишите явку с повинной. И нам легче, – Рыжий подмигнул барышне, и та снова начала радовать глаз повышенной пятнистостью. Опер же в сотый раз помянул знаменитого деда, который не удосужился оставить в наследство простую и понятную профессию сталевара или циркача, а своим неосмотрительным примером обрек внука мучиться похлеще узников Пиночета. Пока его коллега пикировался со свидетельницей насчет своего извращенного чувства юмора, Катанин бегло просмотрел протокол и нашел в нем некоторые указания на, видимо, более осведомленных будущих помощников, а, может, даже объектов следствия. Девушка сделала акцент на одиночном выступлении Назара Никоновича Берина на педсовете и высоких оценках, данных ему коллективом. Однозначно, директору этот номер не понравилось, у него ведь были свои фавориты. В виде человека, похоже, как это теперь говорится-то? Да, человека с ограниченными возможностями, Тихона Гавриловича, трудовика. "Вот, знал бы дедушка, в гробу бы перевернулся, – думал опер под заунывный аккомпанемент девичьих причитаний. – Опровергли его Маркса: не из каждой обезьяны труд может сделать человека! Я же этого Тихона вчера видел. Полный, э-э-э, нехорошо ведь так про неполноценных. В общем, упадочный". Вслух же Катанин продолжил:

– Так, хватит. Получите повестку на следующий раз, когда будете в форме. Быстро говорите, когда видели гражданина Поленко и свободны.

Рыжий укоризненно заворчал из своего угла:

– Рановато обнадеживаете! Вольница начинается тогда, когда настоящий преступник сидит. А пока именно он у нас свободен, – тут он подозрительно зыркнул на притихшую учительницу, – и я бы не поручился, что это не вы. Уж очень нервная.

Девица, совершенно деморализованная избитым приемом "плохого полицейского", почти смирилась с неизбежной каторгой и последующим скитанием по папертям храмов Крайнего Севера. Она тщетно выискивала в памяти хоть что-то, что могло бы отвратить безжалостный маховик следствия от ее молодой, мало пожившей головы, и направить его по иной траектории. Наконец, барышня заискивающе посмотрела на Катанина, который олицетворил в милицейском дуэте Добро, и тихонько сказала:

– Директора последний раз я видела после линейки. Я пошла свою девочку искать, Марточку, она звонком была. Вообще-то это не моя девочка, а заммэра. Оказалось, Леонид Серафимович все-таки летчик, только такой мог быть смелым и безрассудным. Он Марточку уронил, а потом на ее маму наорал. Но ушел целый, я даже сама удивилась. Правда, Вероника Матвеевна потом по телефону говорила с мужем, и я поняла, что это в принципе ненадолго. В смысле, что целый – ненадолго.

Виталий без удовольствия сделал пометки в блокноте и с грустью посмотрел в окно. Если так пойдет дальше, с этими березками он очень скоро попрощается. В канву следствия уже вплелся Финоген Семенович, с которым связываться не хотелось, теперь еще заммэра и его кровиночка. А Берин со своей сиявшей где-то в верхних слоях стратосферы венценосной мамашей вообще был противопоказан начинающему сотруднику милиции. Спасало только то, что Катанин за неимением опыта и природных склонностей не шибко умел думать, для него это был скорее процесс, не ориентированный на результат. Где-то внутри от всего разведанного завелся противный холодок, будто ниточкой связанный с волосами на загривке: они потихоньку шевелились, но пока насиженного места не бежали. Опер в течение минуты прослушивал свой внутренний голос, который из глухого ворчания под ложечкой никак не мог оформиться в отдельные четкие слова. Он был бы и рад приободрить хозяина чем-то навроде "Перед законом все равны", но для таких перлов в лексиконе стоило бы посещать в Академии историю права, а Катанин традиционно избегал излишних напряжений. Поэтому голос ничего внятного не сообщал, и Виталий решил, что чему быть, того не миновать: придется идти к следователю и испрашивать знакомства с заммэра, даже, возможно, накоротке, с принудительным привлечением на будущие свидания.

Учительницу он отпустил после ее отчаянной попытки еще больше запутать следствие: педагогичка с издёвкой, как показалось Рыжему, сообщила, что алиби любого из своих коллег подтвердить не сможет, потому как всю катавасию с зубами пересидела со своими учениками в запертом изнутри кабинете и боялась. Спустилась вниз, когда в вестибюль ворвались мужественные, ах, такие брутальные рабочие с аварийки. Дальше все как в тумане, поэтому и о себе толком рассказать не получится. Нет, кто был в холле на тот момент, кроме бравых мужчин в комбинезонах, она не помнит, кажется, Анастасия Борисовна суетилась вокруг каких-топротезов. Потом пролетарии вышли во двор, а она, учительница, стояла в дверях и глаз не могла оторвать от их больших, крепких, налитых гаечных ключей. В трупе он сразу опознала Поленко. Почему? Потому что, во-первых, это его машина, зачем там сидеть и умирать посторонним, во-вторых, куртка с зелеными бархатными отворотами прекрасно запомнилась еще с линейки, в-третьих, ее близорукость на минус пять позволяет на другие признаки не опираться. И так все понятно.

Катанин поблагодарил внимательную свидетельницу и попросил ее, в случае любых обновлений или детально всплывших в памяти сцен из прошлого, непременно звонить. Барышня с придыханием попросила номер Виталия, не сомневаясь, что откровения о произошедшем ее посетят, и вообще, дружеская беседа просто так, без повода, очень освежает и позволяет в некотором роде переосмыслить минувшие события. А ей очень бы хотелось помочь следствию в лице такого умного, доброго и понимающего человека, как старший оперуполномоченный. Пока Катанин с каким-то сквашенным лицом выискивал достойную отговорку, Рыжий на полном серьезе шепнул девице, что потоки сознания с удовольствием принимают по 03, отделят там мух от котлет и передают куда следует, даже униформу предоставляют, с удлиненными рукавами-реглан. Виталин номер может быть и недоступен, а вдруг придется поделиться сведениями немедленно! Учительница фыркнула на безудержно веселого милиционера и удалилась.

Старший лейтенант Катанин с хрустом потянулся на колченогом стуле и в изнеможении откинулся на визгнувшую под его массой ореховую спинку. Дни мебели, принимавшей участие в расследовании школьного трупа, были явно сочтены, с таким остервенением Виталий выстукивал по ней онемевшей от писанины рукой. Через пару часов сюда должна была явиться несостоявшаяся вдова, которая уже заявила энергичный протест обманутым надеждам и приобщению к уликам их семейного автомобиля. Доя сохранения работоспособности отделения необходимо было срочно прополоть этот буйный цветник из дам-свидетельниц и занять освободившееся место радующим глаз и слух обычным мужчиной, пусть даже и заммэра. Опер коротко проинструктировал Рыжего насчет покупки печенек к чаю и прочих ответственных моментов, а сам быстро прикинул маршрут восхождение на свой Олимп, к чертогам небожителей. В золотом списке значились достойный сын своих родителей Назар Никонович Берин, Финоген Семенович, такой почтенный, что свет уважения к нему освещал потомков до десятого колена – приблизительно на столько должно было хватить заработанного им богатства, и, конечно, заместитель главы города, слуга народа Михаил Владимирович.

С Назаром им уже удалось перекинуться парой слов, и теперь Катанин хотел подождать, пока первая их встреча получше выветрится из головы химика. На тот момент опер еще не знал, что Берин, помимо витиеватой бородки и взгляда Цезаря Борджиа просто так и на жизнь знаменит еще, как пишут в рекламе особо удачных пометов в собачьих питомниках, "титулованными родителями, призерами призов и чемпионами Европы". Тогда Виталий был слишком ошарашен теплым приемом со стороны школьной гурии, бодрой духом Марины Тухтидзе, чтобы по достоинству оценить попытки Назара Никоновича помочь следствию.

После ряда, в общем-то, неглупых замечаний этого начинающего Альберта Хофмана – так Берина называл Рыжий – старший оперуполномоченный в сердцах пообещал ему текущее небо в алмазах заменить на строгую линейность неба в клеточку, где соловьи не поют и Назару тоже придется заткнуться. Химик оскорбился и заявил, что в этом случае он умолкает и говорить за него будет его адвокат, так что теперь Катанин вряд ли мог рассчитывать на его искреннюю симпатию. Из протокола, однако, было не вырубить самоличного признания Назара о том, что смертью Поленко он не удивлен, ибо целая группа знакомых и незнакомых Берину лиц "на мщенье подвинутых из Ада и с небес" желала директору плохого. Правда, к убийству Афонькина это отношения не имело, но все же характеризовало учителя как человека, сведущего в мотивах. Так что переговорить с ним еще придется, пусть пока остынет.

Общение с Финогеном Семеновичем могло обогатить, кого угодно: дед обладал широчайшей сетью знакомств и феноменальной интуицией, так что его показания представляли для следствия что-то вроде смазки для движка. Но способность предвидеть ход событий на этот раз подсказала Финогену взять бюллетень и со старческим дребезжанием в голосе сообщить оперу о своем недуге по телефону. Видимо, у завхоза шло альтернативное расследование, и делом принципа было раньше милиции найти преступника, осквернившего школьный двор некрасивым трупом.

"Сам-то он его не убил и даже не заказал, – рассуждал про себя Катанин. – Точность – вежливость королей. Если бы деду помешал Поленко, то сейчас уже конкретно поленковские останки плавали бы в стоках от Мальорки до поселка Новки Камешковского района, причем совершенно не опознаваемые. При этом нашлась бы сотня свидетелей, что директор, подхватив официантку из кафе "Последняя рюмка", сбежал в соседнюю губернию и даже устроился там зубным техником на полставки, о чем и справка есть. И жена бы подтвердила, если бы хотела самолично узнать, есть ли жизнь на пенсии. Так что нет, к Финогену Семеновичу надо идти, когда он уже чего-то накопает, а сейчас используем служебное положение в личных целях и познакомимся с сильными мира сего, то есть с мэрией".

Опер не спеша дошел до главной улицы города, которая, как бы соперничая с европейскими игрушечными столицами, была разряжена властями в пух и прах. Прах особенно удался и непобедимо вылезал из всех боковых улочек, осыпался под ноги прохожим с угрожающе кренящихся балконов и в кое-где облупившихся фасадах разноцветных сталинок являл их истинный возраст многослойными годовыми кольцами покраски. Городское начальство сидело в бетонно-стальном кубике эпохи развитого социализма и подчеркивало доброту своих намерений мегатонными серпом и молотом у подъезда. Виталий прошел в прохладный сверкающий гранитом вестибюль, показал охране удостоверение, которое чуть было не поставило крест на его продвижения внутрь и по службе, потому как отцов города не велено беспокоить. Мэрия так усердно думает об общем благе, что частные визиты могут выбить ее из наезженной колеи обеспечения народа счастьем. Но тут Катанину впервые за годы службы вдруг пришла мысль, и не какая-нибудь, а здравая.

– Я от Ленинского УВД принес в честь Дня милиции памятный сувенир, – Виталий помялся и заглянул в потрепанный портфель с бумагами и старыми очками, – памятные…э-э-э…линзы, телескопические, с секретом. Какие очки, это, как его, конопль, редкая вещь, старинная! Вероника Матвевна изволила забыть, а он ей так нравился! Говорит, прямо жизнь без него вся из рук валится. Я пройду, секретарше ее мужа передать договорились. А то нехорошо получается.

Охранники помялись, но про высокие чувства заммэра к утонченной супруге знали все. Мало ли, что она там любит, может, эти стекла для нее как котята новорожденные, нельзя без присмотра оставить. А, если опер, коллега в некотором роде, пройдет аккуратно до секретаря и обратно, худого не будет.

Турникет щелкнул зеленым и окрыленный Виталий понесся вверх по лестнице.

Если бы он знал, какое откровение ждет его впереди, то бежал бы еще быстрее.

Но только в обратном направлении.

Глава 17

– Господин Рафаэль так и сказал давеча, что кошка – не животная, а дух древний египетский, и Велесу здесь наговаривать бесполезно. Только потревожишь его всуе, а результата нема, – поучала свою напарницу по практической магии Нина Васильевна. Мадам Поленко, исполнявшая в их дуэте роль мецената, подопытного и по совместительству декоратора-мастера сцены, суетливо убирала пучки травы с трюмо на большой глиняный поднос с надписью "Суздаль – жемчужина Земли Русской". Орнамент в виде искореженных славянских рун и луковичек церквей в самоварном золоте обещал придать пучкам русский дух и волшебные свойства. Вот как бездумная туристическая покупка оборачивалась для Клавдии Энгельгартовны ценнейшим в обиходе предметом! Господин Рафаэль недавно ниспослал на блюдо полномочия Всесветной Родильницы. Мадам Поленко и не представляла, что такое чудо можно сотворить всего за десять тысяч рублей! Теперь этот в прошлом топорный сувенир, а ныне – воплощение всех созидающих богов славянских племен, должен быть напитать и корешки, и сообщниц силами для поиска и нахождения Люцифера, то есть Поленковского кота.

В процессе эксперимента выяснилось, что третий глаз у мадам Поленко абсолютно безнадежен, на его месте даже ничего не свербило. Нина Васильевна попыталась было сама приоткрыта завесу в неведомое, но чуть не свела у себя количество наличных глаз до одного, пребольно ткнув во второй острой палочкой какого-то цветка. Поднос винить не приходилось, все-таки Господин Рафаэль очень наглядно показал, как духи плодородия впитали в себя десять тысяч, ну просто слизнули их с шероховатой поверхности блюда. Это ведь не проходимцы какие-то, а авторитеты, проверенные временем, им уже за тысячу лет! Значит, свою работу выполнили и посуду по части оккультных возможностей подтянули. Дело, однако, стопорилось. Подруги еще некоторое время провозились в ожидании магических перемен, пробуя составить на подносе наиболее действенную икебану, но чуда не происходило. Вдруг Нину Васильевну осенило.

– Котик ведь какой у нас породы? – старушка с видом Коперника, усмотревшего, наконец, логику в движении планет, торжествующе посмотрела на заплаканную Лициферову хозяйку. – Не камышовый и не дымчатый сибирский. Котик у нас сфинкс хохлатый, да простит меня Ярило! Солохи мы с тобой, Клавдия! Разве ж поможет отечественная ворожба на живность-то иноверскую? У него там своя Аюрведа, и вот поэтому-то он на наши чары домотканные не отзывчив. Прана не дает! Так он домой не возворотится, нет.

Клавдия Энгельгартовна достала из комода глянцевый светлый лист и прижала его к пышной груди. На нем якобы был запечатлен Люцик в юные годы, но удачная фотография лысого белого кота на фоне кожаного белого дивана не давала точного ответа, а был ли котик. Установить, смотрелся ли котик красавцем в молодости, тоже не представлялось возможным. Любящее сердце хозяйки, однако, безошибочно угадывало контуры дорогого существа, Клавдия гладила листок строго в определенном месте и заунывно причитала. От такой душещипательной картины даже у самого прожженного передовика скотобойни встала бы работа из-за застилающего глаза потока слез, что уж говорить о простых людях! Подруга Клавдии не была исключением и остротой момента прониклась.

В период невзгод Нина Васильевна показала себя, как человек дела: оставив единственного сыночку на произвол семейных отношений и даже не понудев на его жену-интеллигентшу, она живенько унеслась в резиденцию Поленко помогать. Задачей минимум было вернуть потерянное счастье, максимум – обрести новое в виде проживания с котиком наедине, без лишних людей типа исчезнувшего при странных обстоятельствах супруга.

События, о которых старушка во всех подробностях слышала от своей невестки, настраивали на вполне оптимистический лад: один труп уже образовался, посему пропавший из школы человек мог быть либо убийцей, либо упущенной и разыскиваемой жертвой. Из этого щекотливого положения было только два выхода и оба мимо этого милого, гостеприимного дома: тюрьма или кладбище. Поэтому возвращение мужа и дальнейшее свинское поведение вряд ли угрожали его супруге. Нине Васильевне тоже как-то больше нравилось без него. Уж слишком скабрезно Леонид Серафимович отзывался о великой науке хиромантии и даже однажды сложил из священного ее объекта – левой руки – увесистый кукиш под носом у Господина Рафаэля! Да разве мог этот нечестивец составить счастье такой женщины, как Клавдия, которая вечером не метет, через плечо плюет, пустыми ведрами прохожих не смущает и вообще делает все для благополучия семьи!

Сегодня днем мадам Поленко отдала всю себя на свидетельские показания в милиции и вернулась совершенно без настроения. Зато крепко убежденная, что опер Виталий Катанин – идиот и не то, что котика, а даже дерево вокруг дупла найти не способен. Путь домой прошел в горьких размышлениях о неуточненных судьбах Люцифера, автомашины, закрепленной на милицейской стоянке для изучения, и виновника этих ужасных событий, которые Клавдия переносила с огромным риском для здоровья, прежде всего, окружающих. В ее обширной грудной клетке клокотал вулкан ярости, и только цунами слез этажом выше не давало обжигающей лаве натурального деревенского скандала вырваться наружу. Но равновесие было хрупким, и каждый час без родного Люцика приближал страшную развязку.

После визита в милицию Клавдия Энгельгартовна поняла, что с пропажами придется разбираться самой, но делать это тонко, чтобы не переборщить с находками. Житье без Леонида Серафимовича, сначала воспринятое женщиной как гром с небес и сотрясение основ, на поверку оказалось тихим, спокойным, без гонки за трехразовым мясным питанием, зато с ежевечерним просмотром развивающих передач про свах и женитьбу на центральном, а, значит, самом правильном канале. Деньги по-прежнему отыскивались в тумбочке, а не исчезали в прожорливых кассах любимых магазинов Поленко-мужа. Там он втихую покупал чучела для коллекции собственных охотничьих трофеев. Имелась у него такая слабость, совершенно деморализовавшая Люцика при близком с ней знакомстве. Леонид Серафимович уже добыл экспонатов на филиал зоологического музея или выставку к юбилею Ноева ковчега, но все никак не мог остановиться, и несколько лет назад даже пробовал пойти на редкую дичь сам, но что-то не срослось. В последнее время Люцифер, ловя на себе какой-то нехороший, естествоведческий взгляд хозяина дома, ясно чувствовал, что чучело – наиболее понятная для летчика ипостась млекопитающего, и старался спиной к Поленко не стоять. Теперь без Леонида и его вредного хобби квартира дышала миром и негой, с коими жена директора не намеревалась без боя расстаться. Вот только, если бы можно было вернуть Люцика…

Встретив в дверях дорогую Нину Васильевну, мадам Поленко облегченно вздохнула и возблагодарила внимательного к ней сегодня Белбога поклоном в пятачке света у подъезда. Накануне Господин Рафаэль был недоволен слабеньким почитанием это центрового для истого славянина бога удачи и прямо сказал, что счастья не дождаться, если не сдать немного золота на белбоговы нужды – это должно заменить ему редко появляющееся в четвертом квартале Солнце. Клавдия тогда пожадничала, уж очень ей нравился внушительный золотой ошейник, привезенный из Дубаи на зло всем таможням, а вот вышло, что древнее божество взяло ее на заметку и отняло самую большую драгоценность. Да еще с процентами в виде автомобиля! Так что с сегодняшнего дня Клавдия пообещала себе исправиться и таких просчетов не допускать, в чем Нина Васильевна, конечно, ей будет самый крепкий помощник.

Женщины обнялись и так, клубком, закатились в шикарный скоростной лифт и добрались до квартиры мадам Поленко. Оказавшись на родных просторах, таких гулких и одиноких без ласкового домашнего любимца, потенциальная кандидатка во вдовы, или даже, в зависимости от хода следствия, на увлекательные поездки в Анадырь по тюремным свиданиям, Клавдия дала, наконец, волю чувствам:

– Ах, Ниночка, какое мракобесие! У них там в отделении – прошлый век, сидели и за мной ручкой записывали. Я-то по телевизору видела, знаю, как в Москве люди работают: на поимку маньяка им отводится сорок минут, и это с рекламой! А тут…– супруга директора уселась на банкетку в прихожей и повернулась к своей гордости, колонне с пляшущими пузырьками и рыбками. Столп мигал разноцветными огнями, как тренировочная лампочка собаки Павлова, и гранд-дама понемногу приходила в себя после свидания с Катаниным. Видимо, переменный сигнал и у Клавдии Энгельгартовны закрепил необходимы рефлексы, потому как она внезапно встрепенулась и стала приглашать Нину Васильевну откушать, чем Крышень послал:

– Кушать хочется, что даже воздуху больше в нос забираешь от голода! А ведь я в "Магических ведомостях" читала, что йоги много дышать не советуют. Даже обращают внимание, что лучше для кислорода использовать пупок, через него зеленая энергия входит. Там и картинка есть, – женщина деловито переставляла на кухне кастрюли и одновременно делилась с подругой последними важными открытиями. Все для плотного обеда уже стояло на столе, когда Нина Васильевна самоотверженно вызвалась приготовить живительный эликсир для чистки печени из масла черного тмина с чесноком. Клавдия, подумав, перенесла коктейль на субботу, потому как вместе с посещением УВД очистительных мероприятий выходил перебор. Вместо полезного черного тмина выбор дам пал на пару стопочек беленькой, откуда-то тут же возникла бутылка "Столичной", зазвенела посуда, и повеселевшие товарки уселись подкрепиться.

– Ты бы, голубушка, поменьше смотрела картинки всякие срамные, – где-то в середине отбивной по-французски заметила осмелевшая от градусов и калорий Нина Васильевна. – Видела я вашу книгу про йогов, что-то там "С утра" называется. Я у Леонида Серафимыча кабинет случайно проходила, вот просто мимо шла, а книга та возьми и откуда-то с задних рядов и выпади. И прямо в руки, прости меня, Ярило, мерзость такая! Уж я на обложку взглянула и дальше смотреть не стала. Там, внутри-то, еще хлеще, разврат сплошной, как будто мы в Амстердаме на улице Де Валлен. Картинки подробные такие, даже объяснение есть, что, как. Ну, да я не читала, не знаю. И ты думать забудь про пупок, да входы всякие!

Клавдия замахала на раскрасневшуюся подругу и с набитым ртом начала объяснять:

– Да что вы несете, Нина Васильевна, какой разврат! Я ведь даже колготок не ношу, такая скромная. А то по телевизору видела, девица в одних чулках носится по дому, будто угорела. А какой-то мужчина – его не показали, видимо, не важно, их там много бывает – мужчина ей радостным голосом говорит: "Умей соблазнять". Когда попа тощая и ума нет, можно, конечно, и колготками соблазнять. И подтяжками можно, главное, чем крепче привязать, чтобы не рыпался и соблазнялся. Но я на всякий случай не ношу, мало ли таких вот извращенцев, что с этой вакханкой на квартире побывали. Начнут еще бегать за мной, приставать. Да ну их!

Нина критически оглядела крестьянские икры мадам Поленко, покрытые панцирем толстых с завитком волос. Чулки на этом зимнем варианте опушки были сильно лишние, это верно.

– Не женщина, ты, Клава, а чистый гренадер, – Настина свекровь, жутко опытная в налаживании чужой семейной жизни, пристально посмотрела на Клавдию, – потому-то и загулял хозяин твой. У учительниц ихних школьных надо его искать, они там есть такие розанчики, ух! На них он, видать, лыжи свои и навострил. А такой солидный мужчина, как Леонид наш Серафимович, он каждой пригодится. Тем более с квартирой! – Нина Васильевна выпустила главный аргумент и с вызовом посмотрела на еще вчера восседавшую на Олимпе удачного замужества подругу. Теперь насиженное место Клавдии было под вопросом. Мадам Поленко встрепенулась:

– А что "квартира"? Квартира-то причем? Нет мне в их школе соперниц, я же всех после педсовета видела! Одни крокодилицы трухлявые, еще одна такая кудлатая, как пудель, а молодые все рахитичные, на головастиков похожи. Кто им эту моду подсказал, чтобы ни одного выступа на теле не находилось? К ним Серафимыч не уйдет ни за что, зуб даю.

– Давай зуб, запасной нам пригодится, – Нина протянула сушеную в коричневых пятнах лапку, – а моя Настасья, забыла? Дурында первостатейная, конечно, зато вот точь-в-точь с этими страхолюдинами из конкурсов красоты. Тонкая, звонкая, и волос блондинистый. Про нее наши мужички в подъезде так и говорят, будто про завтрак в яслях: манкая. Могла и твоего заманить! А что? Мой-то сыночек с ней, стервой, сразу разведется, и мы сюда переедем, к Серафимычу. А молодые пусть там, у Настасьи живут. Так что не знаю, Клавк, мне здесь твое барахлишко пока не мешает, а там, поди, придется прибраться. Или убраться – как правильно говорить? В общем, поедешь на воздух, в деревню свою!

Старушка лихо хлопнула еще рюмочку, крякнула, и не успев еще закусить понюшкой хлебушка, поняла, что в прогнозах перегибать не стоило. Напротив нее с багровым лицом и сковородкой в крепкой ладони стояла Клавдия и угрожающе раскачивалась. Нина Васильевна сморщила лицо в прошлогоднее яблочко и сквозь зубы примирительно засюсюкала:

– Матушка, ты блинчиков напечь решила, горлица наша сизокрылая? Уж ты, благодетельница наша, до того заботливая, до того трудолюбивая, что всем доброта твоя огромная вокруг известна до самого Буэнос-Айреса и даже до острова Пасхи! Ты сковородочку-то положи, в чугуне правды нет, спаси его Велес. А я-то, дура старая, околесицу всякую несу, чтобы только тебя, голубушка, взбодрить и от грустных мыслей отвлечь. Видишь, теперь у тебя и слезки просохли, и на сердце полегчало. Это метод такой, нейролептическое программирование называется. Господин Рафаэль этот матерьял в тайне изучает, но я добыла! Потому как великое знание и власть дает над миром. Ну, чтобы мир был, а войны не было. Вот и ты, Клавочка моя Энгельгартовна починилась!