Трое

– Трудно?

– Не работа ест, – забота.

Илья чувствовал смутное удовольствие, видя весёлого и бойкого Пашку унылым и озабоченным. Ему хотелось узнать, что так изменило Павла, и он, усиленно подливая пива в стакан ему, выспрашивал:

– Стихи-то сочиняешь?

– Теперь – бросил, а раньше много сочинял. Показывал доктору – хвалит. Одни он даже в газете напечатал…

– Ого! – воскликнул Илья. – Какие же стихи? Ну-ка, скажи!

Горячее любопытство Ильи и несколько стаканов пива оживили Грачёва. Его глаза вспыхнули, и на жёлтых щеках загорелся румянец.

– Какие? – переспросил он, крепко потирая лоб рукой. – Забыл я. Ей-богу, забыл! Погоди, может, вспомню. У меня их всегда в башке – как пчёл в улье… так и жужжат! Иной раз начну сочинять, так разгорячусь даже… Кипит в душе, слёзы на глаза выступают… хочется рассказать про это гладко, а слов нет… – Он вздохнул и, тряхнув головой, добавил: – В душе замешано густо, а выложишь на бумагу – пусто…

– Ты мне скажи какие-нибудь! – попросил Илья. Чем больше он присматривался к Павлу, тем сильнее росло его любопытство, и понемножку к любопытству этому примешивалось хорошее, тёплое и грустное чувство.

– Я смешные сочиняю – про свою жизнь, – сказал Грачёв, смущённо улыбаясь. Оглянулся вокруг, кашлянул и вполголоса начал говорить, не глядя в лицо товарища:

Ночь… Тошно! Сквозь тусклые стёкла окна
Мне в комнату луч свой бросает луна,
И он, улыбаясь приятельски мне,
Рисует какой-то узор голубой
На каменной, мокрой, холодной стене,
На клочьях оборванных, грязных обой.
Сижу я, смотрю и молчу, всё молчу…
И спать я совсем, не хочу…

Павел остановился, глубоко вздохнул и продолжал медленнее и тише:

Судьба меня душит, она меня давит…
То сердце царапнет, то бьёт по затылку,
Сударку – и ту для меня не оставит.
Одно оставляет мне – водки бутылку…
Стоит предо мною бутылка вина…
Блестит при луне, как смеётся она…
Вином я сердечные раны лечу:
С вина в голове зародится туман,
Я думать не стану и спать захочу…
Не выпить ли лучше ещё мне стакан?
Я – выпью!.. Пусть те, кому спится, не пьют!
Мне думы уснуть не дают…

Кончив читать, Грачёв мельком взглянул на Илью и, ещё ниже опустив голову, тихо сказал:

– Вот… всё больше такие у меня…

Он застучал пальцами по краю стола и беспокойно задвигался на стуле.

Несколько секунд Илья пристально смотрел на Грачёва с недоверчивым удивлением. В его ушах звучала складная речь, но ему было трудно поверить, что её сложил этот худой парень с беспокойными глазами, одетый в старую, толстую рубаху и тяжёлые сапоги.

– Н-ну, брат, это не очень смешно! – медленно и негромко заговорил он, присматриваясь к Павлу. – Это хорошо… Меня за сердце взяло… право! Ну-ка, скажи ещё раз…

Павел быстро вскинул голову, взглянул на своего слушателя весёлыми глазами и, подвинувшись к нему ближе, тихонько спросил:

– Вправду – нравится?

– Чудак!.. Стану я врать?

Павел начал читать тихо, задумчиво, с остановками, глубоко вздыхая, когда у него не хватало голоса. И когда он прочитал, сомнение Ильи в том, что Павел сам сочинил стихи, возросло.

– А ну-ка другие? – попросил он.

– Я лучше к тебе приду с тетрадкой… А то у меня всё длинные… и пора мне идти! Потом – плохо я помню… Всё концы да начала вертятся на языке… Вот, есть такие стихи – будто я иду по лесу ночью и заплутался, устал… ну, – страшно… один я… ну, вот, я ищу выхода и жалуюсь:

Изныли ноги,
Устало сердце —
Всё нет пути!
Земля родная!
Хоть ты скажи мне —
Куда идти?
Прилёг к земле я —
К её родимой
Сырой груди —
И слышал сердцем
Глубокий шёпот:
– Сюда иди!

– Слушай, Илья, пойдём со мной, а? Пойдём? Не хочется мне с тобой прощаться…

Грачёв суетился, дёргал Илью за рукав, ласково заглядывал в лицо.

– Иду! – сказал Илья. – Мне тоже хочется с тобой побыть… По правде скажу – и верю я тебе, и нет… Уж больно ты любопытен! Ловко у тебя стихи-то выходят…

– Не веришь, что мои?

– Коли твои – молодчина ты! – искренно воскликнул Илья.

– Я, брат, подучусь, так буду писать – держись только!

– Чеши!

– Эх, Илья! Кабы мне ума!..

Они быстро шагали по улице и, на лету схватывая слова друг друга, торопливо перекидывались ими, всё более возбуждаясь, всё ближе становясь друг к другу. Оба ощущали радость, видя, что каждый думает так же, как и другой, эта радость ещё более поднимала их. Снег, падавший густыми хлопьями, таял на лицах у них, оседал на одежде, приставал к сапогам, и они шли в мутной кашице, бесшумно кипевшей вокруг них.

– О, дьявол! – выругался Илья, оступившись в какую-то яму, полную грязи и снега.