Трое

– А! В каком? Где?

– В «Плевне»…

– Почему вы с такой точностью говорите, что именно в это время вы были в трактире?

Лицо у следователя дрогнуло, он навалился грудью на стол, и его вспыхнувшие глаза как бы вцепились в глаза Лунёва. Илья помолчал несколько секунд, потом вздохнул и не торопясь сказал:

– А перед тем, как в трактир идти, я спрашивал время у полицейского.

Следователь вновь откинулся на спинку кресла и, взяв карандаш, застучал им по своим ногтям.

– Полицейский сказал мне, что был второй час… двадцать минут, что ли… – медленно говорил Илья.

– Он вас знает?

– Да…

– У вас своих часов нет?

– Нет…

– Вы и раньше спрашивали у него о времени?

– Случалось…

– Долго сидели в «Плевне»?

– Пока не закричали про убийство…

– А потом куда пошли?

– Смотреть на убитого.

– Видел вас кто-нибудь на месте, – у лавочки?

– Тот же полицейский видел… он даже прогонял меня оттуда… толкал…

– Это прекрасно! – с одобрением воскликнул следователь и небрежно, не глядя на Лунёва, спросил: – Вы о времени у полицейского спрашивали до убийства или уже после?

Илья понял вопрос. Он круто повернулся на стуле от злобы к этому человеку в ослепительно белой рубашке, к его тонким пальцам с чистыми ногтями, к золоту его очков и острым, тёмным глазам. Он ответил вопросом:

– А как я могу про это знать?

Следователь сухо кашлянул и потёр руки так, что у него хрустели пальцы.

– Чудесно! – недовольным голосом сказал он. – Ве-ли-ко-ле-пно… Ещё несколько вопросов.

Теперь следователь спрашивал скучным голосом, не торопясь и, видимо, не ожидая услышать что-либо интересное; а Илья, отвечая, всё ждал вопроса, подобного вопросу о времени. Каждое слово, произносимое им, звучало в груди его, как в пустоте, и как будто задевало там туго натянутую струну. Но следователь уже не задавал ему коварных вопросов.

– Когда вы проходили в этот день по улице, не помните ли, не встретился ли вам человек высокого роста, в полушубке и чёрной барашковой шапке?

– Нет… – сурово сказал Лунёв.

– Ну-с, прослушайте ваше показание, а потом подпишите его… – И, закрыв лицо листом исписанной бумаги, он быстро и однотонно начал читать, а прочитав, сунул в руку Лунёва перо. Илья наклонился над столом, подписал, медленно поднялся со стула и, поглядев на следователя, глухо и твёрдо выговорил:

– Прощайте!

Тот ответил ему небрежным, барским кивком головы и, наклонясь над столом, начал писать. Илья стоял. Ему хотелось сказать что-нибудь этому человеку, так долго мучившему его. В тишине был слышен скрип пера, из внутренних комнат доносилось пение:

Потанцуйте, потанцуйте, маленькие куколки…

– Вы что? – спросил следователь вдруг, подняв голову.

– Ничего… – угрюмо ответил Лунёв.

– Я вам сказал – можете идти…

– Ухожу…

Они смотрели друг на друга в упор, и Лунёв почувствовал, что в груди у него что-то растёт – тяжёлое, страшное. Быстро повернувшись к двери, он вышел вон и на улице, охваченный холодным ветром, почувствовал, что тело его всё в поту. Через полчаса он был у Олимпиады. Она сама отперла ему дверь, увидав из окна, что он подъехал к дому, и встретила его с радостью матери. Лицо у неё было бледное, а глаза увеличились и смотрели беспокойно.

– Умница ты! – воскликнула она, когда Илья сказал, что приехал прямо от следователя. – Так и надо, так! Ну, что он?

– Жулик! – злобно сказал Илья. – Ловушки ставил…

– Ему без этого нельзя, – резонно заметила женщина. – Такая должность…

– Говори прямо – так, мол, и так: думают на вас…

– Да ведь и ты не прямо! – с улыбкою сказала Олимпиада.

– Я? – с удивлением спросил Лунёв. – Да-а… в самом деле! Ах, чёрт!.. – Его очень поразило что-то, и он, помолчав, сказал: – А сидя перед ним, я… ей-богу, правым себя чувствовал.

– Ну, слава богу! – радостно вскричала Олимпиада. – Всё хорошо обошлось…

Илья с улыбкой взглянул на неё и медленно заговорил:

– А ведь мне врать-то совсем немного пришлось… Везёт мне, Липа!..

Он странно засмеялся.

– За мной сыщики поглядывают, – вполголоса сообщила Олимпиада. – Да и за тобой, наверно…

– Ка-ак же! – со злобой и насмешкой воскликнул Лунёв. – Нюхают, обложить хотят, как волка в лесу. Ничего не будет, – не их дело! И не волк я, а несчастный человек… Я никого не хотел душить, меня самого судьба душит… как у Пашки в стихе сказано… И Пашку душит, и Якова… всех!

– Ничего, Илюша, – сказала женщина, заваривая чай. – Всё обойдётся!

Лунёв встал с дивана, подошёл к окну и, глядя на улицу, угрюмо, со злым недоумением в голосе продолжал: