Трое

Илья повернул к дяде лицо, потемневшее от злости, и громко сказал:

– Ежели его лаковая рожа мила ему, – молчал бы! Так и скажи… Услышу я неуважительное слово обо мне – башку в дресву разобью. Кто я ни есть – не ему, жулику, меня судить. А отсюда я съеду… когда захочу. Хочу пожить с людьми светлыми да праведными…

Горбун испугался гнева Ильи. Он с минуту молчал, сидя на стуле, и, тихонько почёсывая горб, глядел на племянника со страхом. Илья, плотно сжав губы, широко раскрытыми глазами смотрел в потолок. Терентий тщательно ощупал взглядом его кудрявую голову, красивое, серьёзное лицо с маленькими усиками и крутым подбородком, поглядел на его широкую грудь, измерил всё крепкое и стройное тело и тихо заговорил:

– Молодец стал ты!.. В деревне девки за тобой стадами бегали бы… Н-да… Зажил бы ты там хорошо-о! Я бы деньжонок тебе добыл… Открыть бы тебе лавочку да на богатой и жениться!.. И полетит твоя жизнь, как санки под гору.

– А может, я хочу на гору? – сумрачно сказал Илья.

– А конечно, – на гору! – быстро подхватил Терентий. – Ведь это я так сказал – лёгкая, мол, жизнь-то будет. Ну, а пойдёт она в гору.

– А с горы куда? – спросил Илья.

Горбун взглянул на него и засмеялся дребезжащим смехом. Он снова начал что-то говорить, но Илья уже не слушал его, вспоминая пережитое и думая – как всё это ловко и незаметно подбирается в жизни одно к другому, точно нитки в сети. Окружают человека случаи и ведут его, куда хотят, как полиция жулика. Вот – думал он уйти из этого дома, чтобы жить одному, – и сейчас же находится удобный случай. Он с испугом и пристально взглянул на дядю, но в это время раздался стук в дверь, и Терентий вскочил с места.

– Да ну, отпирай, – сердито и громко сказал Илья.

Когда горбун снял крючок, на пороге явился Яков с большой рыжей книгой в руках.

– Илья, идём к Машутке! – оживлённо сказал он, подходя к постели.

– Что с ней такое? – быстро спросил Илья.

– С ней? Не знаю… Её дома нет…

– Куда это она по вечерам шляться стала? – спросил горбун нехорошим голосом.

– Она с Матицей ходит, – сказал Яков.

– Ну, хорошего с ней не выходит, – медленно проговорил Терентий.

Яков схватил Лунёва за рукав и дёргал его.

– Ты что – с цепи сорвался? – сказал Лунёв.

– Знаешь – а ведь она и есть – чёрная магия, не иначе! – вполголоса говорил Яков.

– Кто? – надевая валенки, спросил Илья.

– Эта самая книга… ей-богу! Вот увидишь… идём! Прямо говорю – чудеса! – продолжал Яков, ведя за собой товарища по тёмным сеням. – Даже страшно читать!.. Ну, только тянет она к себе, как в омут…

Илья чувствовал волнение товарища, слышал, как вздрагивает его голос, а когда они вошли в комнатку сапожника и зажгли в ней огонь, он увидал, что лицо у Якова бледное, а глаза мутные и довольные, как у пьяного.

– Ты выпил, что ли? – спросил он, подозрительно приглядываясь к Якову.

– Я? Нет, сегодня ни капли… Я ведь теперь не пью… так разве, для храбрости, когда отец дома, рюмки две-три хвачу! Боюсь отца… Пью только такое, которое не пахнет водкой… Ну, – слушай!

Он с треском уселся на стул, раскрыл книгу, низко наклонился над ней и, водя пальцем по жёлтой от старости толстой бумаге, глухо, вздрагивающим голосом прочитал:

– «Глава третия. О первобытии человеков» – слушай!

Вздохнув, он поднял кверху левую руку, а палец правой передвигая по странице, громко начал читать:

– «Повествуют, что первое человеков бытие – якоже свидетельствует Диодор – у добродетельных мужей», – слышишь? – у добродетельных! – «иже о естестве вещей написаша – сугубое бе. Нецыи бо мняху яко не создан мир и нетленен и род человеческий без всякаго бе начала пред веки…»

Яков поднял голову от книги и, потрясая рукою в воздухе, шёпотом сказал:

– Слышишь? Без на-ча-ла!..

– Читай дальше! – сказал Илья, подозрительно разглядывая старую, переплетённую в кожу книгу. Тогда вновь раздался тихий и восторженный голос Якова:

– «Сего мудрствования – свидетельствующу Цицерону – быша Пифагор Самийский, Архита Терентии, Платон Афинский, Ксенократ, Аристотель Стагиритский и мнози инии перипатетики тоежде мудрствовали глаголюще: что вся еже в вечнем сем мире суть и имуть быти – начала никакого не имяху», – видишь? опять без начала! «Но круг некий быти рождающих и рожденных, В нем же коегождо рожденнаго начало купно и конец быти познавается…»

Илья протянул руку и, захлопнув книгу, с усмешкой сказал:

– Брось! Ну её к чёрту… Какие-то немцы мудрили тут – познавается! Ничего невозможно понять…

– Погоди! – боязливо оглянувшись вокруг, воскликнул Яков и, вытаращив глаза в лицо товарища, тихо спросил: – Ты своё начало знаешь?

– Какое? – сердито крикнул Илья.

– Не кричи… Возьмём душу. С душой человек рождается, а?

– Ну?

– Стало быть, должен он знать – откуда явился и как? Душа, сказано, бессмертна – она всегда была… ага? Не то надо знать, как ты родился, а как понял, что живёшь? Родился ты живой, – ну, а когда жив стал? В утробе матерней? Хорошо! А почему ты не помнишь не только того, как до родов жил, и опосля, лет до пяти, ничего не знаешь? И если душа, – то где она в тебя входит? Ну-ка?

Глаза Якова горели торжеством, его лицо освещала улыбка удовольствия, и с радостью, странной для Ильи, он вскричал:

– Вот те и душа!

– Дурак! – строго взглянув на него, сказал Илья. – Чему радуешься?

– Да – я не радуюсь, а просто так…

– То-то, просто! Не в том дело, отчего я жив, а – как мне жить?. Как жить, чтобы всё было чисто, чтобы меня никто не задевал и сам я никого не трогал? Вот найди мне книгу, где бы это объяснялось…

Яков сидел, понуря задумчиво голову. Его радостное возбуждение погасло, не найдя отклика. И, помолчав, он сказал в ответ товарищу:

– Смотрю я на тебя – и чего-то не того – не нравится мне… Мыслей я твоих не понимаю… вижу… начал ты с некоторой поры гордиться чем-то, что ли… Ровно ты праведник какой…

Илья засмеялся.

– Чего смеёшься? Верно. Судишь всех строго… Никого – не любишь будто…

– И не люблю, – сказал Илья твёрдо. – Кого любить? за что? Какие мне дары людьми подарены?.. Каждый за своим куском хлеба хочет на чужой шее доехать, а туда же говорят: люби меня, уважай меня! Нашли дурака! Уважь меня – я тебя тоже уважу. Подай мне мою долю, я, может, тебя полюблю тогда! Все одинаково жрать хотят…

– Ну, чай, не одного жранья люди ищут, – неприязненно и недовольно возразил Яков.