Деревенская трагедия

Мистрис Гэйз надела очки и приступила в чтению записки доктора.

– Суп скоро будет готов, – сказала она, – посидите здесь и подождите.

Анна, между тем, дрожащими пальцами развязала узелок с детским передником.

– Я взяла на себя смелость принести свою работу, чтобы показать вам, – проговорила она, – чтобы вы могли судить о том, как я могу шить. Наша учительница в пансионе считала меня лучшей из своих учениц и почему бы мне не заработать что-нибудь хоть этим путем?

– И так, вы воспитывались в пансионе? – сухо переспросила жена пастора. – Ну, после этого нечего и удивляться… Ты слышишь, Мэри, – прибавила она, обращаясь к белокурой даме, – вот тебе обращик современной обучавшейся молодой женщины!

– Если бы не болезнь Джеса, – продолжала Анна, в своем волнении не замечая её насмешливого тона, – я бы никогда не решилась беспокоить вас, мистрис Гэйз; но, в виду его болезни, я подумала, что вы найдете, может быть, возможным рекомендовать меня и доставите мне какую-нибудь работу.

Мистрис Гэйз перевернула фартучек и презрительно фыркнула.

– Работа, конечно, очень хороша. Я не имею претензии знать, что может нравиться теперешним молодым матерям, но думаю, что такая вещица пришлась бы им по вкусу… она достаточно курьезна для этого. Но я, впрочем, не судья: я человек других времен и моя работа не делается на-показ. А уж рекомендовать вас, Анна Понтин, пока вы не выйдете замуж за Вильямса, я не могу. Об этом бесполезно и говорить, когда вы знаете, что в деревне есть много достойных, всеми уважаемых женщин, которые рады были бы самому ничтожному заработку. А теперь посидите, пока я схожу и узнаю, готов ли суп для Вильямса: ни один из наших прихожан не может быть нами обижен в этом отношении, и всегда он может получить суп, в особенности когда болен.

Она вышла в боковую дверь, а Анна стояла, растерянная и красная от стыда. Даже мысль о больном Джесе едва ли могла бы удержать ее и заставить выждать возвращения жены пастора с её супом, если бы в эту минуту не раздался звонкий, приятный голос той самой дамы, которую мистрис Гэйз назвала Мэри.

– Можно мне взглянуть на ваш фартучек? – спросила она, обращаясь к Анне.

Анна подошла и передала ей передник.

– Это очень мило, – сказала она, – продайте его мне.

– Как вы добры, сударыня! – отвечала Анна, краснея от удовольствия еще больше, чем перед тем от стыда и задетого самолюбия.

– Вовсе не добрая, – сказала Мэри. – Эта вещь как раз подходящая для маленькой моей племянницы, и я такой еще никогда не видала.

Она осведомилась, умеет ли Анна обращаться с швейною машиной; оказалось, что лондонская учительница, видя способности молодой девушки, научила ее и этому искусству, так что когда мистрис Гэйз появилась с известием, что суп будет готов только через час или два, она нашла свою племянницу и Анну Понтин усердно хлопочащими над швейною машиной, приведенною уже в должный порядок.

– Эта девушка заинтересовала меня, тетя Агнеса, – заметила Мери, когда Анна ушла.

– Ну, конечно, – возразила мистрис Гейз, – она привлекательна уже тем, что дурно себя ведет. Лично я предпочитаю честных девушек… но я человек других времен и понятий, так что надо извинить мой дурной вкус.

– Вам бы не следовало так часто намекать на это, – сказала Мери, добродушно смеясь, – ведь, это является несправедливым осуждением.

В течение многолетней своей больничной деятельности Мэри приобрела какое-то особенное уменье обращаться с людьми самых различных свойств и характеров. Путем опыта она знала, что иногда грубым людям необходимо грубостью же давать отпор; такие люди, подобно животным, склонны подчиняться только силе собственного оружия. Мистрис Гейз вспыхнула, замолчала и затем заметила, что племянница её очень странный человек и что теперешнего молодого поколения она совершенно не понимает. Однако, вслед за этим, она с необыкновенною вежливостью и предупредительностью отвечала на все вопросы Мэри насчет Анны. Она рассказала ей о скандале, происшедшем в доме Понтинов, со всеми добавочными деревенскими сплетнями, но, в то же время, высказала и свое личное убеждение, основанное на антипатии в мистрис Понтин и на свойственной ей природной наблюдательности, а именно, что тетка молодой девушки во всем виновата; это убеждение, как мы видели, не смягчало, однако, её строгого осуждения поведения Анны. Она, подобно Джемсу Понтину, придавала больше значения самим фактам, нежели объяснениям, могущим осветить их.

В тот же день, после обеда, высокая и плотная фигура Мери появилась у маленькой двери, проделанной в стене старого господского дома, и когда дверь отворилась, на лице Анны можно было видеть как бы отражение светлого и радостного взгляда посетительницы.

– Я принесла вам обещанный суп, – сказала она, – тем более, что я хотела заплатить вам за передничек; кроме того, ведь, вы знаете, я сестра милосердия, привыкла к больным и могу помочь вам в уходе за вашим больным.

Удивительно, как одно появление Мери облегчило бремя людей, придавленных тяжестью жизни и труда. Даже робкий Джес. не противился, когда она его приподнимала и приводила в порядок своими сильными, мягкими и ловкими руками. Вскоре даже он начал с нетерпением ожидать её появления и всегда встречал ее с радостною улыбкой, которая удивительно оживляла его немного туповатое лицо. Случайность дала Мэри возможность оказать и Джесу, и Анне еще и другого рода помощь. Она готовилась к отплытию в Индию, где должна была стать во главе женского персонала в большом госпитале; ей оставалось не больше месяца, чтобы снарядиться для путешествия, а, между тем, она еще не начинала своих приготовлений. Она хотела воспользоваться своим пребыванием в Гайкросе, чтобы сшить себе необходимое белье; но так как ей давно уже не приходилось заниматься шитьем, то дело это оказалось для неё более трудным и сложным, чем она ожидала. Она с восторгом передала весь закупленный ею материал в искусные руки Анны. С этого дня для Анны исчезли все печальные размышления по поводу долга в лавочке, и пеленки и детские платьица для её будущего ребенка стали мерещиться ей уже не во сне, а на яву, как нечто вполне возможное.

– Если хотите, я посижу вечером с Джесом, пока вы будете в церкви, – сказала Мэри, заглядывая однажды, в воскресенье, после полудня, в нижнюю комнату павильона.

– Очень благодарна вам, мисс Мэри, но я не собиралась идти в церковь.

Мэри не имела, конечно, в виду обращения Анны, – у неё были совсем другие цели.

– А я бы очень желала, чтобы вы пошли в церковь, – настаивала она.

– Вот видите, – начала объяснять Анна, не глядя ей в лицо, – мне не хочется идти туда… пока мы не обвенчаемся с Джесом.

Мэри на минуту задумалась, затем спросила:

– Да что мешает вам обвенчаться?

– Отец Джеса не дает своего согласия, – возразила Анна. – Мы писали много раз, но он жестокий человек и ему доставляет удовольствие мучить других; а мистер Шеперд говорит нам, что брак наш не может состояться без согласия наших родителей, так как Джес несовершеннолетний.

– Если, действительно, это так, то это великое несчастие для вас, – сказала Мэри задумчиво. – Я не знаю, таков ли закон, а, может быть, мистер Шеперд ошибается.

Анне показалось такое предположение совершенно невероятным и она даже не упомянула о нем Джесу.

В следующий же вторник, рано утром, Мэри, отправив Анну работать на швейной машине в нижний этаж павильона, посадила Джеса на обычное кресло около окна и села около него.

– Джес Вильямс, – проговорила она сдержанным и серьезным тоном, – могу ли я рассчитывать на совершенно искренний ответ с вашей стороны на один очень важный вопрос?

Джес слегка смутился торжественностью её тона, однако, отвечал:

– Спросите, мисс, и я вам по совести отвечу, как могу.

– Скажите мне, по правде, кроме несогласия вашего отца, нет ли какой-нибудь другой причины, препятствующей вам жениться на Анне?

– Уверяю вас, что нет, – отвечал он, – другой причины и не может быть. Неужели вам удалось уговорить отца? – и с этими словами он взглянул на нее с восторженным благоговением.

Она засмеялась.

– Я и не пробовала, потому что и не стоит пробовать. Вчера я была у адвоката в Оксфорде и он мне сказал, что вы ошибаетесь, думая, что нуждаетесь в согласии вашего отца. С шестнадцатилетнего возраста юноша имеет право жениться, не спрашивая на то никаких и ничьих позволений.

Выслушав новое изложение закона со стороны Мэри, Джес сидел несколько минут, разинув недоверчиво рот; наконец, в его голове стало проясняться и мелькнула мысль, допускающая возможность такого предположения.

– Адвокат, может быть, и прав, – медленно проговорил он. – Эка штука-то! кто мог бы подумать, что мистер Шеперд ошибается!.. Ну, а что, если адвокат ошибается?

Но тут же, насколько силы ему позволяли, он бросился к лестнице и громко закричал:

– Анна, Анна! иди сюда скорее!

Она прибежала, испуганная, на громкий его зов, не зная, в чем дело. Мэри и Джес, говоря оба зараз, рассказали ей все. Первые мгновения, не будучи в состоянии сразу понять их, она стояла, широко раскрыв глаза, и в недоумении смотрела поочередно то на одного, то на другого. Но скоро голубые детские глаза её наполнились слезами; она подошла в Мэри и, взяв ее за обе руки, взглянула ей в лицо.

– Для меня вы не женщина, вы – ангел, – проговорила она.

Мэри обняла ее обеими руками; Анна опустила голову на её плечо и Мэри показалось, что она молча плакала. На её собственных щеках блеснули слезы и медленно скатились на светлые волосы молодой женщины.

VII

Благотворительность, когда она бывает успешна, не менее других удач в жизни может действовать опьяняющим образом на человека. Даже Мэри, которая, все-таки, была простая смертная, что бы там Джес и Анна ни думали о ней, не была вполне свободна от этого влияния. Не довольствуясь тем, что ей удалось оказать им действительную услугу, ей захотелось до конца сыграть для них роль доброй волшебницы и устранить с их пути всякия затруднения, так чтобы в конце их истории можно было бы сказать не только: «так состоялась их свадьба», но даже: «и жили они счастливо до конца дней своих».

В один прекрасный день, заручившись поручением от жены пастора для покупки птиц на ферме Понтинов, Мэри отправилась к ним и постучала в их тяжелую дубовую дверь. Она успела стукнуть не больше двух раз, как на пороге явилась сама хозяйка.