Тайна леди Одли

– Дом здоровья, – повторила она. – Да, во Франции это им лучше удается. В Англии это называется сумасшедший дом. Это дом для умалишенных, не так ли, мадам? – спросила она по-французски, поворачиваясь к женщине и постукивая каблучком по полу.

– О нет, мадам! – протестующе воскликнула женщина. – Это очень приятное учреждение, где можно развлекаться…

Ее прервало появление управляющего этого приятного заведения, который сияя вошел в комнату с ослепительной улыбкой на лице и открытым письмом доктора Мосгрейва в руке.

Просто невозможно было выразить, как рад он познакомиться с месье. Он готов сделать все, что угодно, для месье; не существовало ничего под небесами, чего бы он не попытался устроить для него, как друга его знакомого, столь выдающегося английского медика. Понизив голос, он сообщил Роберту, что в письме доктора Мосгрейва давалось краткое описание этого случая, и он был полностью готов взять на себя заботу о такой очаровательной мадам… мадам…

Он осторожно потер руки и вопросительно взглянул на Роберта. В первый раз за все время Роберт вспомнил, что ему рекомендовали представить несчастную женщину под вымышленным именем.

Он притворился, что не услышал вопроса управляющего. Казалось, так легко придумать кучу имен, отвечающих его намерению, но мистер Одли вдруг позабыл все человеческие имена, кроме своего и пропавшего друга.

Возможно, управляющий понял его растерянность. Он облегчил ему задачу, повернувшись к женщине, впустившей их, и пробормотав что-то о номере 14-бис. Женщина взяла ключ из огромной связки, висевшей над камином, восковую свечу и повела их вдоль каменного холла вверх по широкой лестнице из полированного дерева.

Английский врач известил своего бельгийского коллегу, что деньги не имеют значения при создании удобств для английской леди, переданной его заботам. Поэтому месье Вэл открыл входную дверь, ведущую в величественную анфиладу комнат, включающих коридор, мощенный черным и белым мрамором, но темный и мрачный; гостиную, обитую бархатом с похоронной пышностью, не способствующей поднятию духа; и спальню со столь чудно застланной кроватью, что казалось, под одеяло невозможно было залезть, кроме как вспоров ножом стеганое покрывало.

Госпожа мрачно смотрела на ряд комнат, выглядевших достаточно уныло в тусклом свете единственной восковой свечи. Одинокое пламя свечи, бледное и призрачное, многократно отражалось еще более бледными призраками, мерцая повсюду в комнатах – на темных полированных полах и деревянных панелях, на подоконниках, в зеркалах и на еще какой-то блестящей поверхности, с первого взгляда похожей на зеркало, но оказавшейся лишь злой насмешкой над ним из блестящего олова.

Посреди всего этого увядшего «великолепия» из потертого бархата, тусклой позолоты и полированного дерева госпожа упала в кресло и закрыла лицо руками. Их белизна и звездное сверкание бриллиантов на ее пальцах ярко выделялись в тускло освещенной комнате. Она сидела молчаливая, неподвижная, в отчаянии, угрюмая и сердитая, пока Роберт и французский доктор вышли в соседнюю комнату и беседовали вполголоса. Мистеру Одли осталось мало что добавить к тому, что уже написал английский врач. После мучительных раздумий он остановился на имени Тейлор как безопасной и простой замене того единственного имени, на которое госпожа имела право. Он сказал французу, что миссис Тейлор его дальняя родственница, она унаследовала безумие от своей матери и у нее появились грозные признаки этой скрытой заразы; но тем не менее ее нельзя называть «сумасшедшей». Он умолял, чтобы к ней относились с заботой и сочувствием и она имела разумные привилегии; но настаивал, чтобы ни при каких обстоятельствах ей не разрешалось покидать дом одной, без защиты человека, на которого можно положиться и отвечающего за ее безопасность. Ему осталось уладить лишь одно – чтобы месье Вэл, являющийся, как он понял, протестантом, – врач поклонился – договорился с каким-нибудь благожелательным протестантским священником, который мог бы дать душевный совет и утешение больной даме, особенно нуждавшейся, мрачно добавил Роберт, в подобном снисхождении.

Все это, включая и денежный вопрос, который должен был время от времени улаживаться непосредственно мистером Одли и врачом, являлось содержанием их беседы и заняло около четверти часа. Когда они вернулись, госпожа сидела в том же положении, в каком они оставили ее, прижав ладони к лицу.

Роберт наклонился и прошептал:

– Ваше имя здесь мадам Тейлор. Не думаю, что вы хотите быть узнанной.

В ответ она лишь покачала головой, не убрав рук от лица.

– Мадам будет иметь прислугу полностью в ее распоряжении, – заговорил месье Вэл. – Все пожелания мадам будут исполняться, разумные желания, само собой разумеется, – добавил месье, слегка пожав плечом. – Будут приложены всевозможные усилия, чтобы сделать ее пребывание в Вилленбремейзе приятным и полезным. Пациенты обедают вместе, если хотят. Иногда я обедаю с ними, а мой помощник, умный и весьма достойный человек, всегда сидит с ними за обеденным столом. Я живу с женой и детьми в небольшом домике на территории учреждения, мой помощник живет в самом заведении. Мадам может быть уверена, что мы приложим все усилия, дабы обеспечить ей удобства.

Месье еще продолжал говорить в том же духе, потирая руки и сияя, когда мадам неожиданно поднялась и в ярости велела ему придержать язык.

– Оставьте меня наедине с человеком, что привез меня сюда, – сказала она сквозь зубы. – Оставьте меня!

Она указала ему на дверь резким повелительным жестом. Шипящие французские звуки со свистом слетали с ее губ и, казалось, больше подходили ее состоянию, чем родной английский язык.

Врач пожал плечами, выходя в темный холл и пробормотал что-то о «прекрасной дьяволице» и жесте, достойном «Марса». Госпожа быстро прошла к двери между спальней и гостиной и закрыла ее, и все еще держа ручку в руке, повернулась к Роберту.

– Вы привели меня в могилу, мистер Одли! – закричала она. – Вы жестоко и бесчестно воспользовались своей властью и привели меня живой в могилу!

– Я сделал то, что счел справедливым по отношению к другим и милосердным к вам, – спокойно ответил Роберт. – Я бы предал общество, если бы позволил вам остаться на свободе после… после исчезновения Джорджа Толбойса и пожара в гостинице «Касл». Я привез вас туда, где о вас будут хорошо заботиться люди, ничего не знающие о вас, у которых нет власти насмехаться над вами или упрекать. Вы будете вести спокойную мирную жизнь, госпожа, жизнь, какую многие порядочные и праведные женщины на свободе ведут в этой стране и счастливо доживают до конца. Ваше уединение здесь не больше, чем у дочери короля, скрывающейся от греха и довольной обрести приют в таком спокойном месте. Конечно, это весьма малое искупление за ваши грехи, легкое наказание, которое я призываю вас принять. Живите здесь и раскаивайтесь, никто не будет обвинять вас, никто не будет мучить. Я говорю вам лишь одно – раскайтесь!

– Я не могу! – закричала госпожа, яростно отбросив волосы с мраморного лба и устремив широко раскрытые глаза на Роберта. – Я не могу! Неужели моя красота привела меня к этому? Неужели я интриговала и замышляла заговоры, как мне скрыться, лежала без сна длинными ночами, дрожа при мысли об опасности, ради этого? Лучше бы я сразу сдалась, если таков мой конец. Лучше бы я поддалась проклятию, лежащему на мне, и уступила сразу, когда Джордж Толбойс вернулся в Англию.

Она вцепилась в свои пушистые золотые локоны, как будто хотела вырвать их с корнем. В конце концов они сослужили ей плохую службу, эти великолепные блестящие волосы, этот чудесный ореол золотого цвета, такой изысканный контраст нежной лазури ее глаз. Она ненавидела себя и свою красоту.

– Я бы посмеялась над вами и бросила вызов, если бы могла, – кричала она, – я бы убила себя. Но я бедная, жалкая трусиха и всегда была такой. Боялась ужасной наследственности своей матери, боялась Джорджа Толбойса, боялась вас.

Она помолчала, все еще стоя у двери, как будто собиралась удерживать Роберта сколько ей было угодно.

– Знаете, о чем я думаю? – спросила она вскоре. – Знаете, о чем я думаю, глядя на вас в этом тусклом свете? Я думаю о том дне, когда Джордж Толбойс… исчез.

Роберт вздрогнул, когда она назвала имя его пропавшего друга, его лицо побледнело в сумеречном свете, дыхание участилось.

– Он стоял напротив меня, так же, как и вы сейчас, – продолжала госпожа. – Вы сказали, что сровняете старый дом с землей, вырвете с корнем каждое дерево, чтобы найти своего мертвого друга. Вам не придется так много трудиться, тело Джорджа Толбойса лежит на дне старого колодца в кустарнике в конце липовой аллеи.

Роберт Одли с силой сжал голову руками и издал громкий крик ужаса.

– О боже! – простонал он. – Я был готов ко всему, но не к такой страшной правде, обрушившейся на меня наконец.

– Он пришел ко мне в липовую аллею, – снова заговорила госпожа тем же низким хриплым голосом, каким рассказывала злосчастную историю своей жизни. – Я знала, что он придет, и приготовилась встретить его. Я намеревалась подкупить его, обмануть, запугать, сделать что угодно, лишь бы не расставаться с богатством и положением, которые я завоевала и не возвращаться к старой жизни. Он пришел и стал упрекать меня за заговор в Вентноре. Он заявил, что до самой смерти не простит мне ту ложь, что разбила его сердце. Он сказал, что я вырвала из груди его сердце и растоптала его и теперь у него пусто в груди и он не может чувствовать ко мне хоть крупицу сострадания. Что он простил бы мне любое зло, кроме того единственного умышленного и бесчувственного обмана. Он говорил это и многое другое, а также то, что никакая сила на земле не заставит его изменить своей цели, состоящей в том, чтобы привести меня к человеку, которого я обманула, и заставить рассказать свою историю. Он не знал о скрытой болезни, которую я всосала с молоком матери. Он не знал, что меня можно свести с ума. Он давил на меня так же, как и вы; он был так же безжалостен, как и вы. Мы были в кустарнике в конце липовой аллеи. Я сидела на разрушенной кирпичной кладке колодца. Джордж Толбойс прислонился к лебедке, в которой свободно болталась железная ось. Наконец я встала и повернулась, чтобы бросить ему вызов, как намеревалась вначале. Я сказала ему, что если он разоблачит меня перед сэром Майклом, я заявлю, что он сумасшедший или лжец. Я собиралась уйти, сказав ему это, когда он схватил меня за руку и силой остановил. Вы заметили синяки, оставленные его пальцами, и не поверили моему объяснению. Я увидела это и поняла, что мне следует опасаться вас.

Она замолчала, ожидая, что Роберт заговорит, но он стоял молчаливый и неподвижный, ожидая конца рассказа.

– Джордж Толбойс обращался со мной так же, как и вы, – продолжала она вскоре. – Он поклялся, что если останется хоть один свидетель, который сможет установить мою личность, и этот свидетель окажется на другом краю земли, он приведет его в Одли-Корт, чтобы разоблачить меня. Именно тогда мой разум помутился. Именно тогда я выдернула железную ось из гнилого дерева и увидела, как мой первый муж с ужасным криком падает в черную пасть колодца. Существует легенда о его немыслимой глубине. Я не знаю, насколько он глубок. Полагаю, там нет воды, поскольку я не услышала всплеска, только глухой стук от падения. Я посмотрела вниз, но не увидела ничего, кроме черной пустоты. Я встала на колени и прислушалась, но крик не повторился, хотя я ждала почти четверть часа – бог знает как долго, показалось мне, – у сруба колодца.

Роберт Одли не сказал ни слова, когда история была закончена. Он придвинулся немного ближе к двери, напротив которой стояла Элен Толбойс. Если бы существовал другой выход из комнаты, он бы с радостью воспользовался им. Его ужасало малейшее приближение к этому существу.

– Разрешите мне пройти, пожалуйста, – промолвил он ледяным голосом.

– Вы видите, я не боюсь признаться вам, – сказала Элен Толбойс, – по двум причинам. Во-первых, вы не осмелитесь использовать это против меня, поскольку знаете, что мое появление на скамье подсудимых убьет вашего дядю; во-вторых, закон не вынесет худшего приговора, чем этот – пожизненное заключение в сумасшедшем доме. Как видите, я не благодарю вас за ваше милосердие, мистер Роберт Одли, так как точно знаю, чего оно стоит.

Она отошла от двери, и Роберт вышел без единого слова и взгляда.

Полчаса спустя он уже сидел за аккуратно накрытым обеденным столом в одной из гостиниц Вилленбремейзе, не в силах оторвать мысленного взора от видения пропавшего друга, вероломно убитого в зарослях Одли-Корта.

Глава 13. Преследуемый призраком

Удивленно смотрел на окружающий его мир, казавшийся нереальным, Роберт Одли; как бы очнувшись от тяжелого сна, он смотрел отсутствующим взором на просторы болот и унылые тополя между Вилленбремейзе и Брюсселем. Неужели он возвращался в дом своего дяди без женщины, что правила в нем словно королева в течение двух лет? Он чувствовал, как будто куда-то завез ее и тайком с ней покончил, и теперь должен представить отчет сэру Майклу о судьбе женщины, которую баронет так преданно любил.

«Что мне сказать ему? – думал он. – Сказать ли ему правду – ужасную страшную правду? Нет, это было бы слишком жестоко. Он совсем упадет духом, услышав об ужасном разоблачении. И все же, не догадываясь, до каких пределов простирается ее зло, он может подумать, что я был слишком суров с ней».

Размышляя таким образом, мистер Роберт Одли рассеянно смотрел на безрадостный пейзаж за окном тряского экипажа и думал, – какая огромная страница вырвана из книги его жизни теперь, когда мрачная история Джорджа Толбойса закончена.

Что будет дальше? На него нахлынули мрачные мысли при воспоминании об истории, услышанной им из уст Элен Толбойс. Его друг – его убитый друг – лежал, скрытый посреди бесформенных руин на дне старого колодца в Одли-Корте. Он лежал там уже шесть месяцев, не погребенный, безвестный, спрятанный в темноте старого монастырского колодца. Что же теперь делать?

Начать поиски останков убитого значило неизбежно учредить дознание коронера. Если бы повелось такое следствие, то неизбежно всплыло бы преступление госпожи. Доказать, что Джордж Толбойс встретил свою смерть в Одли-Корте значило почти наверняка доказать, что госпожа явилась орудием этой таинственной гибели; поскольку было известно, что молодой человек последовал за ней в липовую аллею в день своего исчезновения.

«О боже! – воскликнул Роберт, когда ему стал очевиден весь ужас этой ситуации. – Неужели моему другу придется покоиться в неосвященном месте лишь потому, что я смирился с преступлениями женщины, убившей его?»

Он чувствовал, что из этого трудного положения нет выхода. Иногда ему приходило в голову, что для его мертвого друга имело мало значения, погребен ли он под мраморным памятником, самым удивительным сооружением во всей вселенной, или в том неизвестном темном скрытом месте в чаще Одли-Корта. А то его вдруг охватывал внезапный ужас при мысли о зле, причиненном его другу, и он был готов лететь быстрее экспресса между Брюсселем и Парижем в своем страстном желании добраться домой и исправить это страшное зло.

На второй день он уже был в Лондоне и сразу же поехал в «Кларендон», чтобы справиться о своем дяде. У Роберта не было желания встретиться с сэром Майклом, так как он еще не решил, что расскажет ему, но он очень беспокоился и хотел узнать, как пожилой человек пережил удар.

«Я повидаю Алисию, – решил он, – она расскажет мне все об отце. Прошло только два дня, как он уехал из Одли. Едва ли я услышу о перемене к лучшему».

Но мистеру Одли не было суждено увидеть свою кузину в тот вечер, так как служащие в «Кларендоне» сказали ему, что сэр Майкл и его дочь уехали утром в Париж, а оттуда собирались в Вену.

Роберт остался очень доволен, услышав это известие: оно давало ему желанную отсрочку, поскольку решительно лучше ничего не говорить баронету о его жене до тех пор, пока он не вернется в Англию, поправив свое здоровье и, как он надеялся, воспрянув духом.