Тихая ложь

– Она меня, наверное, уже не помнит, – быстро сказала Сиван, стараясь не акцентировать на этом внимание. – Это было так давно.

– И вы там никогда больше не были?

– Нет.

– Мама каждый год собирается поехать, – вмешалась Лайла, – без конца говорит о том, как она скучает, и каждый раз откладывает. Все время придумывает новые предлоги: то у нее слишком много работы, то нет сил на дальние перелеты, то время года не подходящее, то еще что-нибудь. Короче, она просто боится. Я сто раз предлагала ей поехать вместе, а она все время придумывает какие-то отговорки.

Все это говорилось с легкостью, но направление, в котором стала развиваться беседа, Сиван не понравилось.

– Вы говорите по-португальски? – спросил Май, чтобы разрядить обстановку, и когда она ответила, что не очень, но вполне справляется, он затрещал снова. – Когда мои сыновья были маленькими, мы частенько ездили туда. Это такая огромная страна, в ней можно найти все, что захочешь.

Май продолжал свои ностальгические воспоминания и, когда добрался до Бойпебы[14 - Остров недалеко от побережья Бразилии.] и Транкосо[15 - Район на восточном побережье Бразилии.], где Сиван тоже довелось побывать, она снова смогла поучаствовать в разговоре, не выдавая на сей раз никаких секретов. Он рассказывал забавные анекдоты из своего прошлого и, как прирожденный актер, сопровождал свои воспоминания мимикой и звуками, так что Сиван с Лайлой хохотали не переставая.

Проводив Мая до стоянки и вернувшись домой, Сиван застала Лайлу все еще сидящей в гостиной.

– Ну как он? Правда симпатичный? – спросила Сиван.

– Классный! Я же говорила, что тебе надо им заняться. Он подходит тебе больше Яаля. Тот тоже ничего, но уж очень тяжел на подъем.

– И ведь он сам напросился. Это уже кое о чем говорит. Я подумаю.

– Давай, давай. Ну, я пошла спать, – Лайла потянулась и пожаловалась в тысячный раз. – Как мне надоел этот карантин! Ялла, кончайся уже!

Убийство

В шесть утра Сиван разбудил телефонный звонок.

– Кто-то облил стену ядом, – услышала она голос Михаль.

– Что? – Сиван поморгала, чтобы убрать паутину сна, все еще застилавшую ее глаза.

– Вы же сами сказали, чтобы я не судила о людях по их внешности. Иногда и урод – красавец, а вот красавец как раз – урод. Как доктор Джекил и мистер Хайд.

– На что вы намекаете?

– Приходите и сами увидите! – и, не тратя времени на этикет, Михаль повесила трубку.

Сиван ничего не оставалось делать, кроме как вылезти из теплой постели и отправиться во Флорентин. Входная дверь была закрыта, кодовый замок работал. Светильники отбрасывали пятна желтого света на цветную плитку пола, новые почтовые ящики были нетронуты. Но, поднявшись на первый этаж[16 - Во многоэтажных домах в Израиле этаж, расположенный на уровне земли, считается нулевым.], где друг напротив друга находились двери Михаль и Сола, она, наконец, увидела то, что случилось. Всю стену занимала написанная красной краской надпись «ГРЕБАНЫЙ УБИЙЦА», по обеим сторонам которой были нарисованы стрелки, указывающие вверх.

Несмотря на весь свой жизненный опыт и на тот факт, что она была далеко не робкого десятка, Сиван на мгновение почувствовала смутное беспокойство, которое человек обычно испытывает, когда чувствует, что кто-то вторгся на его территорию, словно увидела следы, оставленные вором. Кого Михаль имела в виду? Сола? Мааян? Пелега? А может быть, Мая? Сиван отнюдь не относилась к ее словам с пренебрежением. Михаль действительно замечала все. Сиван продолжала подниматься по лестнице. Розовую дверь на втором этаже украшало изображение черепа, под которым было написано «смерть!», а под дверью стояло ведро, полное красной жидкости, в которой плавали две голые пластмассовые куклы с оторванными головами. При взгляде на них Сиван вспомнилась гора игрушек в квартире Сола. Она вздрогнула, но, может быть именно ввиду исключительности увиденного, быстро пришла в себя. В этой угрозе было что-то примитивно-детское, а кроме того, она никак не могла представить себе Алазара ни педофилом, ни, тем более, убийцей. Она была абсолютно уверена, что он был совершенно безобидным человеком.

Сфотографировав надписи, Сиван осторожно постучала в розовую дверь. Если они еще спят, подумала она, нет никакой необходимости будить их. Однако за дверью немедленно послышались шаги, и она слегка приоткрылась.

– Я ужасно извиняюсь, Бат Эль, но мне надо с вами поговорить. Не волнуйтесь, все в порядке, но нам надо кое-что прояснить.

Бат Эль распахнула дверь. Она была закутана в теплый халат, а голова ее была повязана платком. За столом в кухне сидел Алазар, сжимая в руках стакан горячего чая, от которого поднимался пар.

Оба посмотрели на нее с удивлением, как дети, ожидающие того, что скажет взрослый.

– Кто-то опять написал угрозы на стенах, – сказала Сиван, глубоко вздохнув. – И на этот раз он испортил и вашу дверь тоже. В прошлый раз я попросила рабочих просто закрасить все надписи, но на этот раз не хочу больше молчать. Вы должны подать жалобу в полицию. Вы знаете, кто это мог сделать?

Алазар молча посмотрел на нее, а Бат Эль закрыла лицо ладонями.

– Я хочу вам помочь. Не паникуйте и не бойтесь. Тот, кто это сделал, за все ответит, но сначала я хочу понять, что здесь происходит.

– Будет лучше, – начала Бат Эль, но говорить ей было тяжело, и она снова перешла на отрывистый шепот. – Будет лучше, если вы позвоните Бат Хен. Она все вам расскажет.

– Бат Хен – это ваша дочь? Дайте мне ее телефон.

Сиван позвонила Бат Хен и, рассказав ей о том, что случилось, спросила:

– Мы должны побеспокоиться о том, чтобы это больше не повторилось ни с вашими родителями, и ни с кем другим. Вы знаете, кто это сделал?

– Я догадываюсь, – ответила Бат Хен, – но это могли сделать разные люди. Это не телефонный разговор. Вы сейчас там? Я могу подъехать.

– Приезжайте.

Через несколько минут Бат Хен зашла в квартиру.

– Я видела надписи, – сказала она после того, как, несмотря на эпидемию, успокаивающе положила руку на плечо отца и обняла мать. – Если ваши рабочие смогут их закрасить, я вам заплачу.

– Дело вовсе не в этом, – возразила Сиван. – Давайте оставим деньги в покое.

– А вы щедрая. Мама с папой сказали мне, что вчера вы заплатили им за такси.

Сиван вовсе не собиралась платить за такси. Просто впопыхах она совсем забыла об этом, а когда вспомнила, была уже ночь.

– Это мелочи. Гораздо важнее выяснить, кто этим занимается и не допустить повторения подобных случаев впредь.

– Вы не против, если мы пойдем к вам? – предложила Бат Хен. – Мне кажется, вы не знаете нашу историю. Пусть мама с папой отдохнут. Они и так все время под стрессом.

– Я пойду к Сиван, – сказала она родителям. – Расскажу ей, как все было. Не волнуйтесь! Сиван – адвокат, она знает, что надо делать.

Перевод ответственности за решение проблемы на «более высокую инстанцию» несколько успокоил стариков.

– Конечно, поговорите, – произнесла Бат Эль.

Сиван приготовила себе растворимый кофе, а Бат Хен попросила сварить ей крепкий черный.

– Я не хотела звонить в полицию, не посоветовавшись с вами, – начала Сиван. – Я в любом случае собираюсь это сделать, если только ваши родители сами не подадут жалобу. Мне кажется, это было бы правильнее, потому что надписи направлены против них.

– Родители рассказывали вам о моем брате Пинхасе? – спросила Бат Хен, немного помолчав.

– Они сказали только то, что он умер. Это к нему они ездили вчера? Он похоронен на кладбище Гезер?

– Нет. Там похоронены все остальные. Мама говорит, что когда Пинхасу было всего пять лет, в нем уже было что-то такое мрачное. Никто не мог сказать, что именно, но было несомненно, что что-то есть. Он был любимым ребенком и привлекательным парнем, которому всегда прощались все его шалости и выходки. Учился он хорошо, учителя любили его, ставили ему высокие оценки и всячески продвигали. Он был общительным и всегда был окружен друзьями. Когда надо, умел быть серьезным, а когда надо, мог и посмеяться. И все-таки что-то внутри него было не в порядке, что-то пошло не так: то ли разум вступил в противоречие с сердцем, то ли правда с ложью, то ли реальность – с теми выдумками, которыми он тешил себя и других. Родители наши – люди тихие. Они выросли в лагере для переселенцев возле Пардезии и поженились сразу же после Шестидневной войны. Маме тогда было всего двадцать лет, а отцу – двадцать один. Он был танкистом, а она работала в канцелярии воинской части. Эту квартиру они купили у отца Шери. В ней мы с Пинхасом и выросли. Родители спали в гостиной на раскладном диване, а мы с братом – во второй комнате. До Пинхаса у мамы было два выкидыша. Вы видели, как она выглядит? А в молодости она была совсем крошечной. Трудно поверить, что такая крошечная женщина может кого-то родить.

При этих словах Сиван мысленно увидела Бамби и ее умирающее тело.