Тихая ложь

– Это было еще в то время, когда Флорентин был районом, где жили рабочие и владельцы крошечных бизнесов, – продолжала Бат Хен. – У моего отца внизу была прачечная, а мама работала директором интерната для религиозных девочек в Бат Яме. Когда Пинхас был еще ребенком, в нем уже было это затаенное, необъяснимое зло. С другими он вел себя, как приличный ребенок, однако дома был невозможным нытиком: все время жаловался, обижался, бросался вещами, кричал. Иногда у него случались необъяснимые приступы гнева. Он лупил меня, но все считали это обычным явлением, мол так поступают все братья – кричат, дерутся, дергают сестер за косы. Но вы же знаете – когда ребенок еще мал и родители, просто в силу естественных причин, гораздо сильнее его, это одно дело. Но когда он подрастает и может одной оплеухой уложить обоих – совсем другое. Я знала, что брат может быть жестоким, и он частенько доводил меня до крика своими щипками, шлепками и тумаками. Но иногда он мог прижать меня к себе и поцеловать, и я гордилась тем, что старший брат обращает на меня внимание. Я тосковала по его любви и была готова на все, чтобы завоевать ее. Когда ему было тринадцать, а мне десять с половиной, все изменилось. Он стал залезать ко мне в кровать и трогать меня за разные места. Поначалу я не понимала, что к чему – маленькая была еще. Иногда я просыпалась посреди ночи, а утром не могла припомнить, что со мной было. Со временем это превратилось в настоящий ад. Он изнасиловал меня несколько раз, но пригрозил, чтобы я никому не говорила. Вот вы – женщина с большим жизненным опытом, вы должны меня понять. В современном мире нет необходимости что-либо объяснять и уточнять. Мне было ужасно стыдно. Я винила себя в том, что позволила этому случиться. Я ненавидела его, но себя ненавидела еще больше. Мое тело стало самым большим моим врагом.

– А родители знали об этом?

– Они не знали абсолютно ничего. Я все от них скрывала, старалась защитить их от этого кошмара. Прежде, чем я продолжу, я хочу кое-что уточнить. Пинхас родился с неспокойной душой. Никто в доме не причинял ему никакого вреда, никто его не оскорблял, и никто его не трогал. И вот еще что важно – он был таким не всегда. Бывали периоды, когда он находился в приподнятом настроении духа, помогал отцу в прачечной, пел псалмы перед наступлением субботы. У него было несколько друзей – вполне приличных ребят, которых он приводил к нам домой смотреть телевизор. Иногда он мог просто так, безо всякой причины, купить маме золотой браслет, а отцу – талес[17 - Молитвенное облачение мужчин – особым образом изготовленное прямоугольное покрывало.] с серебряными кистями, чтобы он мог похвастаться своим сыном в синагоге. Но когда он слетал с катушек, тут уж ничего нельзя было поделать.

– Когда ему исполнилось семнадцать, родители предложили ему пойти в морское кадетское училище в Акко, и он согласился. Ему там даже понравилось. Он был физически крепок, каждый день отжимался и подтягивался, и был выше всех в семье на полторы головы. Ему надоело в нашей маленькой квартирке. И я ему тоже надоела. Он начал встречаться с девушками, которые бегали за ним табуном. Так что я была ему больше не нужна.

– Когда он уехал в Акко, я вздохнула с облегчением. Но тело мое ничего не забыло. У меня начались боли в животе, проблемы со сном, и я стала плохо учиться. Дьявол исчез, но для меня ничто не изменилось. Я никак не могла войти в привычную колею. Мой гнев на себя разросся до чудовищных размеров. Когда мне было пятнадцать, Пинхас ушел служить во флот. Он хотел быть морским десантником, подводником, плавать на ракетных катерах, но его никуда не взяли. Видимо, несмотря на его незаурядные интеллектуальные и физические способности, психологические тесты, которые обязательно нужно было проходить, чтобы попасть туда, выявили его проблемы. В конце концов он прошел специальные курсы и служил механиком на судоремонтной верфи. Он нашел себе девушку из Хайфы, которая втюрилась в него по уши и переехал жить к ней. Однажды он приехал домой на выходные. Я пыталась вести себя как обычно, но мне это не удалось – я все еще не могла равнодушно видеть его лицо. Я пошла ночевать к подруге, что делала теперь всякий раз, когда он приезжал (это, к счастью, случалось довольно редко). Папа с мамой принялись ругать меня за то, что я так себя веду, и пошло-поехало. Я больше не могла терпеть и написала маме письмо, в котором рассказала все, что произошло между Пинхасом и мной.

– Какая смелость! А вы молодец. И что же мама, поверила она вам?

– Еще как поверила! Ни секунды не сомневалась. Сразу же все рассказала отцу, который тоже всему поверил. Я помню все, словно это случилось вчера. Мы долго сидели втроем вокруг стола и молчали, а потом папа встал и сказал, что пойдет в полицию.

– И пошел? – спросила Сиван, отказывающаяся верить, что они обратились в полицию. Если она все поняла правильно, это случилось больше тридцати лет назад. Кто в то время обращался в полицию с подобными жалобами? Никто! Кто мог подумать о моральной поддержке жертвы? Такое поведение просто замалчивалось, и все продолжали делать вид, что ничего не случилось.

– Да, пошел и заявил в полицию, что его сын насиловал сестру. Я думаю, это был первый подобный случай в истории Израиля.

– И что случилось потом?

– А ничего. Все постепенно рассосалось. Полиция никуда не торопилась. Пинхаса даже не разу не вызвали. Нам позвонили только раз, задали несколько вопросов, и все. Мы, конечно, не решились спросить Пинхаса, что происходит – боялись, и были рады, что он теперь далеко. Через несколько лет я навела справки, и узнала, что дело закрыто связи с тем, что Пинхас не представляет угрозы для общества. Когда случилось то, что случилось, скоро я вам об этом расскажу, выяснилось, что дела нет вообще. Видимо, его просто выбросили в мусорную корзину.

– Вот гады!

– Да ладно! – продолжала Бат Хен. – Мне было важно то, что родители были на моей стороне. Не могу объяснить вам, что я чувствовала. Эти люди – вы видели их и уже немного их знаете – которые приехали в Израиль без гроша в кармане, жили в лагере переселенцев, столько перенесли, не получили никакого образования, вкалывали всю свою жизнь, никогда ни на что не жаловались, не считали, что были чем-то обделены и оказались такими сильными.

– Настоящие люди! – произнесла Сиван от всего сердца.

– Постепенно мне удалось справиться с собой. Я перестала плакать, снова стала хорошо учиться. У меня появился парень, который был старше меня на год. Он был очень внимателен, и я даже полюбила его той первой, юношеской любовью. Вскоре мы расстались, но спокойно, без трагедий. Потом я поступила в университет, стала профессором биологии и до сих пор работаю в университете имени Бар-Илана. На первом курсе я встретила своего будущего мужа. Он экономист. У нас трое детей. Папа с мамой оплачивали мою учебу, поддерживали меня, не нажимая, и дали мне достигнуть того, чего я достигла. Каждую пятницу они приезжают к нам в Нес Циону, чтобы увидеться с внуками.

Сиван увлеченно слушала ее.

– Но вернемся к Пинхасу. Чтобы получать хорошую зарплату, он еще на три года остался в армии по контракту. А мы получили еще три года тишины. Потом он вдруг оставил Хайфу, заявился домой и попытался навязать отцу с матерью свою волю, но на этот раз они не стали молчать. Я не знаю, что они ему сказали, мы с мужем тогда жили на съемной квартире в Реховоте, но он собрал все свои пожитки и снова ушел, а через несколько месяцев решил попытать счастья за океаном. Два с половиной года он жил на западном побережье Штатов и работал в парикмахерской своего приятеля-израильтянина. По крайней мере, это то, что мы слышали. Потом он вернулся и снял квартиру в Рамат Гане. Его приятель рассказал мне, что он стал увлекаться наркотиками, но я не могу поверить, что это было всерьез. Еще мне сказали, что он просил у родителей денег, и отец дал ему пятьдесят тысяч шекелей, чтобы помочь открыть свое дело. Но домой к ним он уже не приходил. Он окончательно стал психопатом и нарциссистом, и в нем не осталось ни любви, ни сыновних чувств. Мы были для него лишь орудиями. Внешне все выглядело великолепно, но внутри него все прогнило. В любом случае, он не растратил деньги отца по пустякам, а купил микроавтобус и стал возить туристов на экскурсии. Дела у него шли неплохо. Однажды он объявил нам, что женится, и мама с папой, несмотря на все, что случилось, обрадовались. Они думали, что женитьба изменит его в лучшую сторону. Позвали молодых к себе домой, и меня с мужем тоже пригласили. Ее звали Бат Цур. Миленькая такая девушка.

– Бат Цур?

– Звучит как шутка, правда? Хотите верьте, хотите нет, но так ее звали. Пинхас все время говорил, что влюбился в нее только из-за имени. Это и правда было смешно. Ну подумайте – Бат Эль, Бат Хен и Бат Цур в одной семье. Но главное состояло в том, что она на самом деле обожала его, и Пинхас был счастлив и полон энтузиазма. Прошлое осталось в прошлом. Мы тоже страшно обрадовались, но все это оказалось лишь представлением. Я до сих пор не могу простить себе, что попалась в его ловушку, но я была не одна. Мы все поверили, что теперь он находится на верном пути. Вы же знаете, как говорят, что все люди меняются. Меняются они, как же! Какими наивными мы были! Бат Цур была из мошава Гезер, и они стали жить вместе с ее родителями. Вскоре у них родились близнецы. Я приезжала пару-тройку раз навестить их, но перестала.

– Почему?

– Потому что увидела, что ничто не изменилось, только теперь он отыгрывался на Бат Цур. У нее была непростая семья. Отец ее, мир праху его, был тяжело ранен и контужен, а мать, царство ей небесное, была пожилой невежественной женщиной. Сестры ее были добрыми, но трусливыми, а их мужья – бездельниками, которые целый день только и делали, что покуривали травку. В общем, благодатная почва для моего братца. Тут он и разошелся.

– А вы с ней не говорили?

– Пыталась. Поверьте мне, я пыталась. Объяснила ей, что за человек Пинхас. Правда, я не рассказала ей, что он сделал со мной, и теперь жалею об этом, но ясно дала ей понять, что к чему. Твердила ей сто раз, чтобы она от него ушла, но она не стала меня слушать, только все время повторяла, что все образуется. Но однажды она все-таки забрала близняшек, которым тогда было по полтора года, и убежала к сестре. Он снова устроил представление – принес ей цветы, купил золотые украшения, упрашивал, уговаривал. Она вернулась. Потом снова убежала и снова вернулась. Я позвонила ей… Скажите, – вдруг спросила Бат Хен, – вам не кажется знакомой эта история?

– Нет. В каком году это было?

– В девяносто пятом.

– Меня тогда не было в Израиле. Я была так далеко, что даже трудно себе представить. Наверное поэтому. Ну хорошо. Вы сказали, что позвонили ей.

– Я умоляла ее оставить его, но она сказала, что у нее нет денег, и она одна не справится. Я пообещала дать ей денег, снять квартиру и устроить на работу. Но она снова принялась за свое: «все будет хорошо, не волнуйся».

– Пинхас опять слетел с катушек. Снова начались косяки, крики, угрозы. Он бросил работать, придумывая разные предлоги: то один подставил его, то другой надул. Тогда начались финансовые проблемы. Короче, замкнутый круг, из которого невозможно выбраться. В конце концов Бат Цур решилась оставить его. А он, разумеется, ни в какую. Пригрозил, что отлучит ее от детей. Тут наступила тишина, как перед бурей. Пинхас уехал жить в какую-то коммуну, и все угрозы и террор на время прекратились. Он перестал приходить, перестал видеться с дочерьми, будто потерял к ним всякий интерес. Сидел у себя в пустыне и целыми днями медитировал. Бат Цур нашла адвоката, который оформил развод, и Пинхас явился в суд и в раввинат и все подписал. Через несколько месяцев, когда все улеглось, Бат Цур нашла нового супруга, которого звали Земер[18 - Певец (Идиш).] – удивительно, но он и правда зарабатывал на жизнь музыкой: организовывал народные песни и танцы. Я снова стала навещать их и привозила с собой маму с папой, чтобы они могли полюбоваться на внучек. Пинхаса никто не вспоминал, всем было гораздо спокойнее без него.

– Через пару месяцев выхожу я с работы, включаю радио и слышу, как в новостях передают, что женщина, две ее маленькие дочери, муж и сестра – пятеро совершенно невинных людей – убиты в мошаве Гезер на семейной почве.

– О, Господи!

– Короче, этот психопат расстрелял всю семью, а потом побежал в поле за домом и пустил себе пулю в лоб.

– О, Господи! Какой ужас!

– Нельзя передать! Прошли годы, и кто страдает все это время? Мама с папой! Какое несчастье!

– Кто же пишет эти надписи?

– Наверное, кто-то из семьи Бат Цур. Откуда я знаю? Да и какая разница? Это как наказание Сизифу – ты стираешь, а они пишут, ты снова стираешь, а они снова пишут. Вы знаете, сколько раз это повторяется? Как минимум десять. Могилу Пинхаса полностью разрушили, камня на камне от нее не оставили. Нас даже на похороны не пустили, сказали, чтобы ноги нашей там не было. Потом звонили моим родителям, угрожали, и они перестали выходить из дома. Раз в год они берут такси и тайком едут на могилу к внучкам. Даже меня с собой не берут, хотят побыть в одиночестве. А может, они говорят с Пинхасом, спрашивают его, зачем он разрушил всю жизнь им и мне, как он мог такое сделать. Вся их жизнь исковеркана, они теперь боятся даже собственной тени. Слава Богу, что они вместе, что они любят друг друга. Хотя бы так!

– Но ведь они ни в чем не виноваты, да и вы тоже. Как вы могли знать?

– Теперь я это понимаю, особенно после помощи психолога. Мы и не знали, и как бы знали. Только мне и в голову не могло прийти, что он может кого-нибудь убить.

– Конечно. Этим только Господь Бог распоряжается.

– Я только не могу понять почему. Почему он сделал такое ни в чем не повинным людям? Вы ведь знаете, считается, что если хорошенько покопаться в прошлом таких людей, всегда можно что-нибудь отыскать – жестокое обращение, унижение, чувство неполноценности. Но в случае с Пинхасом я не могу припомнить ничего подобного. Он просто родился таким чудовищем. Всегда считал себя козлом отпущения.

– Надо положить конец преследованию ваших родителей. Как бы ни страдали семьи убитых, они не виноваты.

– Мы сами настолько ощущаем себя виновными в том, что случилось, что у нас нет никаких сил ни с кем бороться.

Сиван взяла обе руки Бат Хен в свои ладони и сжала их друг с другом.

– Вы не одна. Я помогу вам.

Глаза Бат Хен наполнились слезами.

– Вы просто добрый ангел нашего дома. О вас уже вся улица говорит. Как вы починили за свой счет лестницу и входную дверь. Мы к такому не привыкли. Здесь каждый думает только о себе, и каждый боится Дани. Вы видели его?

– Мельком. Я видела в документах на дом, что он значится владельцем крыши.

– Он большой мошенник, но у него есть деньги и связи. У него еще много всего во Флорентине. Он прибирает к рукам крыши, заставляет ничего не понимающих людей подписать отказ от своих прав взамен какого-нибудь ничтожного ремонта, потом дает взятку подрядчику, строит тяп-ляп еще три-четыре этажа, а все денежки кладет себе в карман.

– И ваши родители тоже ему подписали?

– Да, все подписали, кроме профессорши с верхнего этажа, но она ему и не нужна, потому что она купила у Шери квартиру без прав на крышу.

– То есть как это?