Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена

Смотря в потемневшее вечернее небо, Омид думал о том, как далек был он от того себя, который вышел сегодня утром на работу, но свернул со своего обычного маршрута.

«Когда бы я ни менял направление своего жизненного пути, начало его нового отрезка всегда казалось мне не таким уж и ухабистым, и уже лишь потом я обнаруживал все его прелести. Снова меняю – снова туда же. Куда мне идти сейчас, да еще с этим ребенком? Жизнь моя, ты уж извини, но мне нужно во что бы то ни стало убраться отсюда. Если хочешь, считай это легким началом.»

В этот момент он начал вспоминать разные детали своего пребывания в заключении и побега, понимая, что сбежал он оттуда далеко не бесследно. Конечно, он не был уверен в том, что все из того, о чем он подумал, могло быть на самом деле. Например, его тревожило, что он слишком беспечно шел по открытой местности и его могли заметить, или что стрельбу могли услышать, или же что в здании еще могли быть какие-то люди. Будь все это так, за ним бы уже давно пришли. Но вот капли крови, тянущиеся за ним следом, и – самое главное! – фотокамера со снимками и видеозаписью, оставленные в подарок тем, кто придет и может начать их искать – это большой проступок.

Мысль эта подстегнула его. Он решил поскорее убраться отсюда, вскочил на ноги и позвал за собой девочку, но та лежала, поджав под себя худые коленки и положив руку под голову, словно устроившись на ночлег под открытым небом. После совершенного Омидом геройства, Малышка окончательно замкнулась в себе. Она не разговаривала, не плакала, не хныкала, и лишь послушно следовала за ним. Только сейчас она почему-то не хотела вставать. Омид еще раз позвал ее идти за ним, но она не сдвинулась с места. Он вернулся к ней, помог ей подняться на ноги и решил понести ее на руках. Поднимая ее, он заметил ее печальный, полный боли взгляд, которым она в последний раз смотрела на это жуткое здание.

«Господи! Я-то пытаюсь думать о том, какие следы оставил, а она – она там оставила своего отца, и она знает, что идти нам туда ни за что нельзя. Там – смерть. Там – ее отец, поверженный смертью вместе с другими людьми. Она может и согласна была бы вернуться туда, чтобы… Нет, нет, боже, нет! Я не могу этого позволить!»

– Все, нам надо бежать.

То были единственные из всех слов, которые он смог озвучить. Он тоже больше не хотел когда либо в своей жизни снова увидеть это белое одноэтажное здание.

Жители первого же дома в поселке, в который они зашли, помогли ему обработать раны, накормили, переодели и даже принесли ножницы, которыми он наконец привел в божеский вид сломанный и окровавленный ноготь, но убедительно попросили покинуть из сразу же после того, как они закончат с едой. Они взывали к его благоразумию и умоляли не винить их в этом поступке, за который им самим было стыдно, но выбора у них другого не было. Им даже дали с собой немного еды на дорогу и сказали, в каком направлении нужно идти, чтобы к утру оказаться в ближайшем городе. Омид же предпочел не расспрашивать о том, что именно они знают и откуда истекают их страхи. Войдя в положение, он лишь поблагодарил их за помощь и, закинув мешок за спину и взяв девочку на руки, под покровом ночи вышел в путь.

Отойдя на пару километров, Омид решил, что не продержится в таком темпе до утра и устроился на ночлег в каком-то наугад выбранном естественном укрытии.

«Все равно, когда я дойду. Пусть это будет несколькими часами позже, но мне нужно поспать… Ну почему они даже ребенка не захотели оставить у себя? Неужели они все боятся этого…»

Завершить свой вопрос ему не удалось: мозг окончательно отключил активный режим работы организма. Однако в полную силу заработало подсознание, и в первый раз после пережитой им в городе трагедии Омид увидел сон.

Он видел себя с Малышкой на руках, убегающих от медленно но верно катящего по их следам бронированного армейского автомобиля – точь в точь как те, которые возят маршалов по площади во время военных парадов. В автомобиле стоя ехал Самый Главный Террорист, облаченный в камуфляжную полевую форму и отдающий громогласные команды, размахивая огромным окровавленным ножом. За ним, в балаклавах и с автоматами наперевес, в несколько рядов шли солдаты. Они тоже не торопились нагнать Омида и не опережали своего лидера. Сам же он с большим трудом шевелил словно налитыми свинцом ногами, убегая от них вперед, туда, где солнечный свет отражался от какой-то блестящей поверхности. Отраженный свет все усиливался и усиливался, а в какой-то момент практически полностью ослепил беглеца. Омид вынужден был остановиться. Способность различать предметы постепенно вернулась к нему. Он стоял у первой ступени широкой лестницы, ведущей вниз, но девочки в его руках не было. Не было ни слышно, ни видно и преследовавшей его армии. Он сделал шаг вниз по лестнице. Высота первой ступени оказалась настолько малой, что ему показалось, будто ее там не было вообще, и он шагнул дальше – на вторую, потом на третью, на четвертую… Наконец, где-то на восьмом шаге высота ступеней нормализовалась, и он уверенно продолжил свой шаг. Ступеней через пять он почувствовал, как тяжело начали отдаваться его шаги в позвоночник. В какой-то момент он понял, что ступени продолжали увеличиваться по высоте, и все более рискованным стало опускать ногу. Теперь нужно было останавливаться на каждой ступени и спускаться на следующую боком, затем спрыгивать, затем соскальзывать с нее на животе, повисать на руках и только после этого соскакивать вниз. А потом Омид посмотрел вокруг и увидел землю с высоты птичьего полета. Сам он стоял на очередной ступени лестницы, идущей ниоткуда и доходящей до самой земли, но чтобы опуститься на следующую ступень ему нужно было пролететь несколько этажей, да и глубина ступеней, как он только заметил, не изменялась с самого начала. «Еще один шаг и я мертвец!» – птицей пронеслась в его сознании мысль. От нее его вдруг сильно шатнуло, он потерял равновесие…

…и, задыхаясь, проснулся.

Что это за дерево? Что за яма? Ах да… Они же вчера искали удобное для ночлежки место и нашли что-то, показавшееся ему в темноте вполне надежным убежищем. Действительно, довольно милое углубление, покрытое молодыми травами. Омид разглядывал его, но в мыслях своих он еще стоял на той последней безысходной ступени. Выход, конечно же, был. Но как закончилась бы история, если б он решился на этот шаг?

«Ки, если ты знаешь ответ, помоги мне – подскажи, что мне делать.»

– Фуууф, какой ужасный сон! – сказал он наконец, тряхнув головой. Он огляделся и увидел скрюченную, словно бродячую собаку, Малышку, мерзнувшую под шерстяной накидкой. Сердце его сжалось, и он дополнительно накрыл ее своей старой курткой, которую он решил не выбрасывать и забрал с собой, уходя из поселка. Омид сел рядом, решив немного подкрепиться и обдумать свой дальнейший путь.

С самого утра ему не давала покоя тоненькая линия побережья. Она вселила в него одну бредовую идею, с каждой минутой все более казавшуюся ему не только безумной, но и осуществимой. Для этого нужно было всего лишь одно: добыть лодку, чтобы проплыть в ней вдоль береговой линии, время от времени делая остановки на безлюдных берегах, если таковые можно было найти, или пока его не подберет какое-нибудь заграничное судно. Легко, как ему казалось поначалу.

Добыть лодку означало украсть ее. В принципе, по пути к берегу он уже совершил пару мелких краж, в результате одной из которых у них появилась та самая шерстяная накидка. Нелегко было ему это сделать в первый раз, когда ребенок невольно становился свидетельством его падения, но впоследствии он привык, и руки действовали уверенно. Ближе к концу своего перехода он решил уже не заходить в город и, ведя девочку за руку, чтобы не привлекать к себе внимания прохожих, неспеша прохаживал невдалеке от берега.

То, что он увидел, поубавило его энтузиазм. Весь берег находился под контролем армии. Омид уже не мог с точностью сказать, какой именно, но сути проблемы это бы уже не поменяло. Даже если он и найдет лодку, просто так сесть в нее и уплыть ему никто не позволит. Страна жила по законам военного времени, и он снова становился заложником обстоятельств.

Только Омид подумал, что нужно уходить отсюда, как вдруг ему послышался голос, а точнее – два голоса: мужской и женский, словно слитые воедино в божественном двухголосии. Он инстинктивно обернулся, потом повернулся обратно: звучали они в нем самом, в его голове, и он приписал это какому-то происходящему с ним нервному расстройству. Можно было бы попытаться просто проигнорировать его, как он и поступил с тем звоном в ушах, который долго не покидал его после стрельбы в коридорах того страшного дома и особенно беспокоил в редкие минуты полной тишины, но это был очень странный звук. Он появлялся только тогда, когда Омид поворачивал голову в сторону берега чуть правее от того места, где тропинка, по которой он шел, начинала отдаляться от него, словно что-то звало его и просило сделать еще несколько шагов вдоль линии моря. Фыркнув и тряхнув головой, пытаясь отделаться от наваждения, Омид повиновался. Очень скоро голоса пропали, а вместо них в поле его зрения появилась корма белой лодки, на борту которой была написана буква «К».

«Если бы на ее месте была бы какая-нибудь другая буква, для меня это было бы просто судно, – быстро размышлял Омид. – Но именно «К», появившаяся при таких странных обстоятельствах, и именно после того, когда я попросил дух Ки помочь мне?! Я должен попро…»

– Стоять! Отойти назад! К берегу подходить запрещено!

Навстречу им уверенным шагом подходил какой-то военный, по всей видимости имевший право применить силу и даже открыть огонь в случае возникновения опасности нарушения границ страны или же каких-либо недавно очерченных специальных зон. Омид думал было объяснить свой порыв, но вовремя сдержался, заменив объяснение на какую-то лапшу типа «ой, мы и не заметили, как подошли близко к берегу», чем заметно усилил степень решительности военного по их выдворению из запретной зоны. Омид понял: подойти к лодке им не дадут. Во всяком случае не сейчас. Он повернул обратно, чтобы вернуться на тропинку, ведущую в город, и снова в голове зазвучало два чарующих голоса – ненадолго, но достаточно, чтобы напомнить ему о своей идее и окончательно убедить в ее успехе, на который в эту минуту никто в здравом уме никогда бы не поставил и цента.

«Кажется, я ни разу не видел, чтобы она улыбалась, – размышлял Омид, смотря на то, как жадно девочка вцепилась в куриную ножку и откусывала от нее по кусочку. – Зато я наконец увидел, с каким удовольствием она ест!»

Действительно, такое благородное оправдание очередной кражи не могло не радовать его и добавляло позитива в недавно открытую новую копилку с надписью «На дорогу домой!». Но никакая порция позитивной энергии не устранила бы преграду в виде вооруженной охраны того маленького клочка земли, от которого они могли бы бесшумно оттолкнуться и отчалить навсегда, ища эту самую дорогу домой. Конечно, можно было бы поискать другой клочок земли, но мистическая аура этой лодки с литерой «К» окончательно отбросила все возможные и невозможные версии.

И подкинула такой вариант решения, от которого Омид сначала пытался незаметно отрешиться, а сейчас, скрепя сердце, безропотно начинал принимать.

Все началось с той самой курицы, которая по неудачному для нее стечению обстоятельств вышла из двора, где кудахтали ее сородичи, в тот момент, когда Омид с Малышкой проходили мимо. Они оба уже начали забывать, что такое нормальный обед, но в воображении ребенка курица так и оставалась просто птицей, а Омид видел в ней подарок судьбы, который смог бы продержать их дня два. Бегать за курицей было бы бессмысленно, и поэтому он поднял с земли камень и валявшуюся неподалеку палку и попросил девочку отойти подальше. Пытаясь не вспугнуть птицу, Омид занял удобную для броска позицию и изо всех сил метнул в нее палку, незамедлительно пустив вслед ей и камень. Тот пролетел мимо, но палка, вращавшаяся, словно лопасти вертолета на бреющем полете, описала слишком сложную для птицы траекторию и не оставила ей шанса на спасение. Схватив бьющуюся в конвульсиях птицу за шею, Омид побежал по дороге, жестами показывая, чтобы Малышка следовала за ним. На ходу запихнув птицу в мешок, он отошел на приличное расстояние и снова оставил девочку ждать его неподалеку.

Людей поблизости не было, и он решил воспользоваться этим. Как бы ему этого и не хотелось делать, а птицу перед тем, как готовить, нужно было очистить от перьев, распотрошить и разделать. Он уже проходил этой тропой и знал, где можно набрать воды, чтобы помыться и обмыть куски тушки, и теперь он решительно раскрыл мешок…

Несчастная птица была еще жива. Открыв клюв, она словно из последних сил пыталась поймать последние глотки воздуха, нервно сжимая и разжимая лапки. Глубоко вздохнув, Омид нащупал за спиной рукоять ножа и убедился, что девочка находится на достаточном расстоянии.

Хруст, с которым нож отсек голову птицы, врезался Омиду в мозг. Он почувствовал что-то подобное, когда атаковал ключника пару дней назад, но сейчас он постигал суть совсем других, качественно новых ощущений. Даже когда он поедал хорошо обжаренные куски мяса, вонзая зубы в плоть и разламывая суставы, лишь отчасти напоминавшие ему о том существе, у которых он их забрал, он снова и снова переживал это событие. Он словно проходил какой-то специальный курс обучения, и, как бы ему этого ни хотелось не делать, скоро ему предстояло сдать экзамен.

Да, ему не хотелось этого делать, и поэтому он решил бросить судьбе еще один вызов. Уложив девочку спать в надежном месте недалеко от берега, Омид снова вернулся к тому месту, где была причалена «К», но на этот раз он подошел с другой стороны. Стараясь не шуметь, он подобрался еще ближе, чем в первый раз, но только он вышел на финишную прямую, как спереди возникла фигура вооруженного охранника, приказавшего ему немедленно отойти от берега. Омид решил не бежать, чтобы не инициировать погоню за собой, и поднял руки в знак полного согласия и удивления от якобы допущенной оплошности: то был другой караульный, и он решил разыграть перед ним тот же самый спектакль.

– Простите, пожалуйста, я не заметил, как зашел за границу зоны. Да-да, я ухожу, – согласился он и снова ушел восвояси по той самой тропинке, по которой ушел от «К» в прошлый раз.

«Во-первых, я так и не понимаю, кто охраняет берег, – размышлял он, торопливо уходя прочь, – а во-вторых, я не слышу голосов».

Последнее наблюдение он связывал с тем фактом, что все же согласился реализовать страшный план.

Прошло еще несколько дней, прежде чем настало идеальное новолуние. Ожидание было невыносимым: Омид даже думал пренебречь этим и поддаться соблазну, но сдержался. Еще его беспокоило состояние Малышки, которое вдруг ухудшилось. Она предпочитала лежать большую часть времени, изредка вставая, чтобы поесть и справить нужду. Омида пугало то, что она перестала стесняться его в процессе этого, что добавляло градуса к его и без того сильным переживаниям. Но все рано или поздно заканчивается, и закончилась фаза убывающей луны.

Они снова пришли сюда – заметно одичавший молодой мужчина и угасающая хрупкая девочка, и укрылись под ветками какого-то дерева. Вскоре оттуда отдалилась фигура мужчины и направилась прямиком к берегу, но не к лодке с заветной литерой, а к маленькому строению, откуда обычно исходила угроза. Две минуты ожидания за живой изгородью, и вот появляется фигура караульного.

«Только бы все получилось, только бы не сорвалось. Я должен вернуться к Малышке. С удачей или без нее. Я ей обещал…»

Чуткое ухо караульного мгновенно обнаружило источник шороха, и в сторону крадущегося Омида протянулся плотный луч света, излучаемого фонарем.

– Стоять! Не двигаться!

– Простите пожалуйста, я заблудился. Не подскажите, как мне пройти в город? Только укажите направление… Пожалуйста, не светите мне фонарем прямо в глаза: я болен, мне противопоказан прямой свет, я практически ничего не вижу, поэтому…

Ему удалось заболтать караульного и нанести молниеносный удар по голове, от которого тот рухнул на месте. Фонарь теперь слепил его глаза, совсем еще детские, не успевшие повидать все красоты даже не всего мира, а тех земель, откуда он был родом. Кровь, лившаяся из зияющей на лбу раны, заливала ему лицо, и, видимо, это заставило его начать приходить в себя от удара. Заметив это, Омид стиснул зубы и, закрыв ладонью глаза юноши, изготовился для решающего удара.

Стараясь как можно быстрее убрать тело в кусты и замести следы борьбы, Омид действовал уверенно. Немного дрожали руки, но в целом экзамен он сдал на отлично. Судя по всему, путь был расчищен, но долго это не могло длиться, и он поспешил за девочкой. Она уже спала, чему он, конечно же, не удивился. Пытаясь не разбудить ее, бесшумно пробирался Омид к заветной лодке, время от времени шепотом – а по большей части в уме – приговаривая: «Вот и все, Малышка, сейчас уплывем отсюда, поплывем домой…»

Когда он проходил мимо надежно укрытого от взглядов трупа солдата, им овладело страшное, совершенно новое чувство. В отличие от всего, что он испытывал ранее, оно не оставляло шанса обратному ходу. Он словно физически ощущал те камни, которые ложились ему на душу, почти в самую ее середину, и которые никому не дано было убрать оттуда.

«А может быть мне удалось бы ему зубы заговорить или на жалость надавить, нащупав слабое место его тонкой натуры? Но ах! – вместо этого я нащупал рукоять ножа. Но даже после этого у меня был шанс поступить иначе…»

Что-то надломилось в Омиде. Видимо, те камни, что сдавливали его душу, что-то там сломали.

«А если бы я был на его месте, и вот так же молил о пощаде, со страхом в глазах, плотно зажатых ладонью моего убийцы, сквозь хрип взывая о помощи, обещая ничего ему не делать и дать ему уйти. Что бы я стал делать, когда моя душа отлетела бы от тела через разрезанное горло? Стал бы я делать все возможное, чтобы отомстить за его деяние? – думал он, продолжая приближаться к заветной лодке, своей предательской белизной пробивающей темноту. – Прости меня парень, если сможешь – прости меня!»

Аккуратно положив Малышку на брошенные на дно мешок, куртку и покрывало, Омид легко оттолкнул лодку от берега, предварительно бросив взгляд на литеру «К», шагнул в нее сам и взял в руки весло. Замерев в этой позе, он слушал, как нежно ласкали берег морские волны.

«Они такие же, как дома, такие же тихие и нежные. Они, наверное, везде одинаковые. Море – оно одно. Это мы, люди – мы все разные, каждый со своими изъянами и пороками, со своими грехами и ошибками, а море… Несите меня, волны, куда нужно!» – попросил он и уперся веслом в дно.

Бросив последний взгляд на берег, он жадно искал глазами то единственное место, куда он хотел бы вернуться, и точно бы вернулся, если бы можно было что-либо изменить, но человеческий глаз не так совершенен, как глаз кошки или орла, и теперь уже не только место, где было спрятано холодеющее тело, но и весь берег превратился в одно сплошное вытянутое темное пятно.

«Какой страшный день начинается! Какое страшное у него было начало! Вот я продолжаю свой путь, и через несколько часов я буду встречать рассвет, и все, кого я знаю, тоже будут его встречать. Все, но только не этот парень. Я оставил его в этой ночи. Для него нет завтра. Для него даже нет и сегодня! Я боюсь ложиться спать – видимо, я теперь всегда буду бояться спать, потому что он обязательно придет ко мне во сне, будет стоять рядом и смотреть на меня, вопрошая и недоумевая. И как я буду ему отвечать? «Ты стоял на пути к моей мечте, и мне необходимо было убить тебя», да? Так?»