Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена

Вышли они вместе. Омид решил, что проводит ее до магазина, а после уже направится к себе, благо времени оставалось еще с лихвой.

– Когда будешь идти домой, купи, пожалуйста, коробку мармелада, – попросила Ки. – Очень захотелось сладкого, засахаренного мармелада к чаю. И приходи побыстрее. Я буду ждать.

Омид решил пройтись тем же самым маршрутом, которым Ки провела его в вечер знакомства с улицами и достопримечательностями города. За несколько месяцев все здесь стало таким родным, таким своим. Лишь когда подобные мысли посещали его, вспоминал он о доме, однако желания вернуться у него с каждым разом становилось все меньше. Даже эта война не могла заставить его думать о возвращении домой, и, предлагая подруге переехать жить в другое место, о доме он думал в самую последнюю очередь. Он мерил утренние улицы своими шагами и думал о том, почему все сложилось именно так, а не иначе.

Рабочий день обещал быть не таким мрачным, как вчера. По большей части, люди привыкли к тому, что жизнь в ближайшие пару месяцев не будет прежней.

– Да, пара месяцев – это максимум. Либо все успеет разрешиться к тому времени, либо от нас ничего не останется. Страна мы маленькая, и много времени на нас от них не потребуется.

Обсуждения ситуации сегодня начались задолго до перерыва. Никто не считал зазорным поделиться своим мнением о той или иной услышанной новости, после чего обычно следовало коллективное обсуждение.

– Технология технологией, я понимаю, но вот этот их герой – вот кто действительно опасен и страшен. Внезапный взрыв и мгновенная смерть лишь со стороны ужасны, а для жертв это даже гуманнее, я бы сказал.

Такое предположение высказал один из коллег Омида, сразу встретив целый ряд возражений. Однако он был непреклонен.

– В людях всегда жил и будет жить животный страх от ощущения приближения смерти, притом смерти насильственной. Этот их герой страшит тем, что делает все неторопливо, размеренно. У него словно все на мази. Он не воюет. Он просто убивает, причем с особой жестокостью.

– Ничего, он свое получит. Карма обязательно должна сработать, – попытался приободрить коллег один из присутствующих.

– Да, но пока это случится сколько людей он еще положит. Поговаривают, что вести об участии этого подонка в наступлениях поступают одновременно сразу с нескольких позиций. Представляете, до чего они дошли?! Получается, что они распространяют дезинформацию, не так? Не может же он быть одновременно в двух, трех или более местах. Но если на тебя движется отряд и есть сведения о том, что их предводителем является именно он, там уже бывает не до размышлений. Страх прямо-таки с ног сбивает.

– А может его и нет-то на самом деле? Может и это дезинформация, не думали об этом? – предложил самый молодой из сотрудников.

– Хотелось бы верить. Однако жертв от этого меньше не становится.

– Я не понимаю, неужели в армии нет снайперов, которые знали бы свое дело назубок? – словно предлагая решение этой проблемы, высказался Омид. – Если нужно убить всего одного солдата, сделать это можно на раз. Вы ведь знаете, как сегодня воюют, знаете?

– И как?

– Мышкой по столу, или пальцем по планшету водят, и…

Омид не успел договорить, как вдруг все его естество внезапно сжалось от леденящего душу мощного хлопка, после которого прогремело еще несколько взрывов разной силы, а затем задрожали стекла. Кто-то залез под стол, кто-то подбежал к окну, кто-то в панике бросился вон из здания. Омид же застыл, широко раскрыв глаза и ощущая, как его душа хочет вырваться наружу, оставляя за собой цепенеющее от ужаса тело. Сидя в своем офисе, он каждый день по нескольку раз с любовью обращал свой взор по направлению к центру города и смотрел сквозь пыльные стекла поверх его крыш и сквозь паутины проводов, туда, где возвышалось это неуклюжее, ненадежное, одно из самых высоких и уж точно самое родное здание во всем городе, которое он называл своим домом. Словно подстреленное животное, здание опускалось вниз, ломая свои ноги и калеча внутренности, а его место занимало гигантское облако из пыли, дыма и огня.

Неведомо откуда собрав свои силы в кулак, Омид бросился бегом к магазину. Сейчас ему необходимо быть рядом с Ки. Сейчас ее уже ничего не сможет удержать, он возьмет ее за руку, найдет машину, снимет по дороге все деньги со своего счета, заплатит водителю и уедет с ней куда глаза глядят. И мармелад с чаем на дорогу! Надо только предупредить ее, чтобы она не оставалась в здании магазина. Если война пришла в город опасным становится каждый угол.

– Так, сейчас… Ага, звоню!… Возьми трубку, возьми же скорее трубку!

Нервничая, Омид остановился и начал дрожащей рукой искать в списке рабочий номер Ки.

– Ну же, берите трубку!… Ну же… Алло!

– Алло!

– Здравствуйте! Это Омид. Позовите, пожалуйста, Ки. Киару, позо… Что? Как нет на месте? А где… Куда?!! Зачем?! Когда?!

– Ки, привет, дорогая. Извини, что беспокою в такое время, – тревожно хрипел в трубке голос соседки.

– Ника, привет! Ничего страшного, не переживай. Что случилось?

– Ки, я сегодня только узнала о том, что истекает срок действия моей регистрации, и мне во что бы то ни стало нужно до перерыва лично появиться в конторе и подписать пару бумаг. И как я могла обо всем этом забыть! Все это из-за этой поганой войны…

– Ника, а что мне нужно будет сделать? – растеряно спросила Ки.

– Посидеть с малышами минут сорок-пятьдесят… Ты не могла бы отпроситься на работе? Очень прошу, помоги. Муж сейчас очень далеко и не успеет прийти. Мне не с кем их оставить. Тебе я доверяю, да и любят они тебя, слушаться будут. А, Ки?

– Я сейчас спрошу и перезвоню, ладно?

– Очень постарайся, дорогая, прошу тебя!

Голос соседки в трубке все еще молил о помощи, когда Ки, прикрыв ее рукой, обратилась к менеджеру с вопросом.

Время от времени Омид поглядывал на покрытых пылью людей, появляющихся из ниоткуда и убегающих в никуда, задыхающихся от кашля, кричащих или стоящих так же неподвижно, как и он сам: эти люди не давали ему усомниться, что это происходит не с ним одним.

Бывало, что он сходил с этой груды обломков, то ступая по разбитому вдребезги стеклу, то шлепая по все увеличивающимся в размерах лужах воды, мгновенно смешивающейся с известкой и образующей грязь. Иногда ему под ноги попадалось что-то мягкое, но он не хотел смотреть на что именно он наступал, чтобы не испугаться больше того, что он был в состоянии пережить. Он отходил подальше, стоял немного вдалеке, но потом возвращался обратно и взбирался на обломки родного железобетона: это убеждало его в том, что он должен был в этот момент находиться именно здесь, на этом самом месте, а не где-либо еще.

Еще Омид изредка поднимал то одну руку, то другую и шевелил пальцами, словно проверяя, работают ли они вообще, и касался ладонями щек: это убеждало его в том, что это происходит именно с ним, и что он не спит.

Вдруг его посетила безумная мысль: «Нужно как можно быстрее разобрать весь этот завал, а когда дело будет сделано, он убедится в том, что все обошлось. Быстрее, скорее, не терять ни минуты! Кирпич – кидай подальше! Лист жести – откинь в сторону! Стекло – отшвырни ногой. Какая-то книга – выкинь к чертям! Рука… что? Рука?! Это чья-то рука! О боже!»

Словно очнувшись от дурного сна, Омид отбросил вытащенный из-под обломков окровавленный фрагмент чьей-то руки, а потом услышал, как кто-то, будто на последнем издыхании, хрипит его имя сквозь безумный плач.

– Омииид! Омиииид! Омииииид!

Пробираясь к Нике, держащей на руках испуганного и истошно плачущего младенца, Омид несколько раз оступился и упал, поднялся на ноги, снова упал, порезав руку об осколок стекла. Добравшись наконец до нее он смотрел ей прямо в глаза, безмолвно задавая всего один вопрос. Ника слышала его, он гремел у нее в ушах, и от этого ей становилось еще более невыносимо.

– Она все сделала, как надо, а я опоздала! Она все сделала, а я опоздала! Она успела, а я – нет! Омид, она все сделала, а я не успела! – все причитала и причитала Ника. Ее нарастающее безумие словно подпитывалось безумием Омида, которое начало уступать осознанию ситуации. Наконец дар речи вернулся к нему.

– Куда ты опоздала?! Кто куда успел? Кто куда успел, Ника?! Отвечай же! И не ори уже, ребенок из-за тебя успокоиться не может! – истерично заорал он сам, но сразу пристыдился своего поступка. И вот тут до него дошло, что Ника все это время тщетно пыталась из последних сил донести до него ответ на тот самый его безмолвный вопрос: «Где Ки?»

– Она обещала дождаться меня и присмотреть за детьми, и она никуда бы не вышла, пока я не вернулась. Я знала, что она – самый надежный и самый добрый человек из всех, кого я знаю, но я опоздала! Еще бы минут пять, и она бы успела отойти на безопасное расстояние, но я не успела. Омид, это я – я убила ее! Прости меня, прости!

Очнулся Омид в тот момент, когда его стошнило. Он все еще лежал в груде обломков, быстро покрываясь медленно оседавшей пылью. Ника все еще молила о прощении, но он ощутил, как за пару минут, которые он провел, валяясь без сознания, что-то необратимое произошло с ней. Младенец также продолжал кричать, но он был уже отделен от обезумевшей матери и передан медицинским работникам, которые продолжали прибывать в надежде обнаружить в развалинах живых. На мать же смотрели, словно на загнанную лошадь, с нетерпением ожидая, когда же объявится тот, кто возьмется облегчить ее страдания. Поговаривали о том, что сюда едет специальный наряд. Она же, раздирая себе до крови горло, все кричала и кричала: «Она успела, а я – нет. Это я – я убила ее! Прости меня, Омид!». Слова эти давно смешались в бесформенный стон, что окончательно убедило собравшихся вокруг в ее безвозвратном помешательстве, но Омид разбирал каждое слово.

– Не обижайте ее! Помогите ей! Она только что потеряла троих малышей! Помогите ей и верните ей ее ребенка!

Он был не в силах остановить свое внезапно нарушившееся дыхание, когда короткие и резкие вдохи и выдохи замкнулись в казалось бы бесконечном цикле. Но брызнули слезы и сидевший в горле ком вырвался диким воем наружу.

Над обессилевшим Омидом склонились люди в белом. Он начал было дергаться, пытаясь встать на ноги, но его успокоили, прикрепили к носилкам, вкололи что-то в вену и надели кислородную маску. После у него перед лицом начали пробегать обрывочные картинки. Сначала это были люди, которых он никогда не видел, потом понеслись знакомые места полюбившихся улиц, на которые он, правда, никогда не смотрел под таким необычным углом. Наконец, перед ним зафиксировалась картинка: на фоне потолка автомобиля, оборудованного медицинской спецаппаратурой, то появлялись, то исчезали люди в голубых халатах и белых масках. Кто-то из них склонился над ним, но очертания его стали быстро таять, после чего Омид провалился в сон без сновидений.

– Я перестал видеть сны.

Собравшиеся вокруг его больничной койки сотрудники угрюмо молчали. Кто-то из них не мог подобрать нужных слов, чтобы хоть как-то поддержать товарища в горе, иные сомневались в целесообразности этого поступка в принципе.

– Я вообще перестал что-либо видеть вокруг себя. Вот, я смотрю на вас, я вас вижу, но глаза мои ощущают пустоту. Поймите меня правильно, друзья мои: я опустошен. Я потерял дом. Я потерял все свое имущество. В свое время я оставил свое прошлое, но сейчас я потерял настоящее и уже не надеюсь на то, что обрету будущее. Я потерял надежду. Но больше всего меня угнетает понимание того, что я потерял единственного человека на земле, с которым я мог делить то, что никогда не смогу разделить с вами. Я потерял ее не так, как обычно люди теряют своих близких, когда те умирают: я потерял ее буквально! Я не смог найти ее, не смог найти то, что от нее могло остаться – и я никогда больше не смогу ее найти, понимаете? Никогда больше не увижу… Как подумаю, что кто-то, уже после всего, откопал тело моей Ки, снес его в общую могилу, и.... У нее ведь из родни не было никого на этом свете, а я в нужный момент валялся тут, ну и Ника, вероятно – в другой больнице. Так вот просто снес в общую могилу, засыпал известью, и… И словно всего этого было мало – я потерял способность видеть сны.

– Прости, прости меня пожалуйста, Омид, но я дерзну сказать: у тебя есть дом, у тебя есть родная земля, город и дом, в котором живут родные тебе люди, – заговорил наконец один из коллег. – Не знаю, будем ли мы в состоянии вернуть тебя к нормальной жизни привычными разговорами и обсуждениями новостей когда… – если – ты вернешься в строй, но если у нас не получится тебе все равно нужно будет как-то продолжать жить. Может тогда тебе стоит вернуться домой, а?

– И как, ты полагаешь, он это сможет сделать? – вдруг вступил в разговор другой коллега, стоявший у изголовья. – Все границы закрыты, аэропорт скорее всего – тоже, береговая линия непонятно под чьим контролем…