Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена

Омид выбрал небольшую скамью под ивой, на которую он тяжело опустился. Ки села рядом и взяла кисти его рук в свои ладони.

– Холодные… Мерзнешь?

– Да, причем изнутри. – Омид привык к тому, что стесняться Ки и скрывать от нее свои чувства было ни к чему. – Видимо, на нервах я, поэтому и мерзну. – Помолчав пару минут, он сделал глубокий вдох.

– Расскажи-ка все еще раз, если тебе не сложно, – попросила она его, и Омид медленно начал говорить.

– Они не поленились и сделали проверку моей рекомендации. Дважды не поленились. Перво-наперво они проверили того, кто ее выдал. Как они мне сказали, найти его они не смогли, и предположили, что такого человека вообще не существует. Так как я использовал эту бумагу в качестве подтверждения своей кандидатуры, это может быть расценено как подлог. Кстати, подпись на моем договоре та же самая – точка в точку.

Ки молчала. Немного подождав, Омид продолжил.

– Вторую проверку они решили сделать по месту работы. Кому они звонили и с кем говорили мне не известно – этого они мне не скажут, но тот человек сказал, что я успел зарекомендовать себя как придирчивый скандалист, не умеющий находить общий язык с коллегами разных уровней иерархии. – Омид снова сделал глубокий вдох. – «Как вам наш прекрасный город?» – передразнил он не то коллег, не то сам себя.

На дорогу перед их скамейкой выскочила белка, осмотрелась, осторожно подбежала к непонятно как замеченному ею желудю, схватила его и побежала назад к своему дереву. Оба собеседника безучастно наблюдали за ней.

– Мне пригрозили штрафом за подлог. Мое заявление у них зарегистрировано в системе – в отличие от нас у них все делается цивилизованно, и мои данные автоматически стали их достоянием – и отнекиваться мне не получится, как и просто исчезнуть. По закону, кажется, все может закончиться гораздо хуже, но я не могу позволить этому произойти. Ты понимаешь меня, Ки? Я не могу себе позволить… так закончиться всему!

– Не надо отчаиваться, не сорвавшись в пропасть, – заговорила Ки, видя, что Омид обращается к ней и ждет поддержки. – Я уверена, что все можно разрулить. Заткни свою гордость куда подальше, пойди еще раз в эту компанию и принеси свои извинения. Поделись с ними, как ты сейчас поделился со мной, но не поливай грязью своих коллег. Я уверена, что они сами смогут что-то придумать. Такие ситуации вполне нормальные в практике таких больших компаний. И кстати, в большой компании серьезные проблемы тоже бывают большими. Твоя же проблема – не ахти что. Может быть у тебя на родине все происходит по другому, но здесь все будет на так трагично, как ты себе это представляешь. Потом еще есть такой момент: ты не знаешь с кем они говорили из твоей конторы, и как именно проходил разговор. Может быть те сказали что-то не очень приятное, такое, чем с тобой он и не должен был делиться, но тем не менее принял во внимание. Но все может измениться, если ты придешь к нему и снова поговоришь в спокойном состоянии духа. Мы все – люди. Все мы ошибаемся, оступаемся, наговариваем что-то друг на друга, потом убиваемся из-за этого. Все пройдет, а человеком надо оставаться, надо быть Человеком с большой буквы постоянно.

– Наверное, ты права. Но есть еще один момент, который меня… не знаю, может быть даже уже и не беспокоит, потому как вроде мне все стало ясно: я не могу связаться с Хакимом. Голос в трубке говорит, что номер недоступен, и сам он не перезванивает. Словно тот несуществующий рекомендатор. О Жасмин я тоже уже молчу: ее номер не отвечает еще с тех пор, как я начал интересоваться сайтом конторы… Хм, я сам ее теперь так называю: контора.

– Что ж, мы снова и снова приходим к старой, как сама жизнь, истине: не подведет книга, не подведет ребенок, не подведет животное, не подведет земля, воздух, вода и огонь. Единственный, кто может подвести тебя в твоей жизни – близкий человек, тот, кто хорошо знает тебя и твои слабые места, и делать это ему будет удобно в тот момент, когда ты сам будешь на него надеяться.

– Как жалко, как обидно, что в таком вот чудесном месте мне приходится говорить тебе о таких мерзких вещах, – сокрушался Омид.

– А я скажу: как хорошо, что у тебя есть кто-то, с кем ты можешь поделиться наболевшим и облегчить свой груз, и как хорошо, что это происходит именно здесь, а не в какой-либо конструкции, измеренной линейкой и ограниченной от мира железобетоном.

Двумя неделями позже Омид с Ки и парой знакомых скромно отметили первый месяц его пребывания в этой стране. Событие это, естественно, отмечалось в «Гризли», и в какой-то момент собравшиеся начали прикидывать, когда именно им нужно отмечать месяц открытия Омидом самого заведения. В воздухе царила легкая, умиротворенная атмосфера, подогреваемая красивой музыкой и винным ароматом.

Омид не переставал улыбаться, чувствуя себя при этом несколько неловко. Пытаясь представить, как он выглядит со стороны, он подумал, что может сойти за обкуренного наркошу, но ничего с собой поделать он не мог – уж очень старались его друзья, а в особенности Ки, взгляд которой он постоянно чувствовал на себе, и это снова и снова растягивало его губы в улыбке. И немудрено: после пережитого стресса, обусловленного крайне неприятными событиями и обстоятельствами, попасть в центр внимания, понимания и уважения и не стать теплее было просто невозможно.

Плотность же тех событий была устрашающей. Омид рискнул сменить работу, но попытка сорвалась из-за махинаций, жертвой которых он поневоле стал. Это привело к серьезному разговору с работодателем, который хоть и пошел на уступки, но не смог не наложить внутренний административный штраф, который, согласно подписанным бумагам, Омид обязан был выплатить. Исчезновение так называемых «друзей» и явный, хоть и неозвученный, конфликт в офисе, создали такую ситуацию, в которой продолжать там работать было уже невозможно. Ему выплатили половину месячного оклада, но лишили гостиницы. Позвонить домой он так и не решился, тем самым оказавшись в полном одиночестве в чужой стране.

Все это время поддерживавшая Омида морально Ки не дала ему окончательно упасть и перешла к более активным действиям. Для начала она посоветовала ему перейти жить к себе домой. «Привыкнешь быстро, если чуть свою гордость поубавишь», – говорила ему она. Не до гордости было уже, и он провел первую ночь на жесткой тахте, пытаясь заснуть под звуки, доходившие откуда-то из соседних квартир.

Завтрак Ки готовить умела. Меню не было таким же разнообразным, как в гостинице, но она могла подать обычную булку с маслом, фруктовый йогурт, овощи и соленья так, что слюнки начинали течь при виде сервированного столика в ее тесной кухне. Вдобавок ко всему, она подыскала ему сносную работу на бирже – теперь уже настоящей, где работал отец одной из ее напарниц. «А что, голова на плечах есть, и чтоб не прокисли мозги тебе надо работать. На бирже тебе скучать не дадут. Глазом не успеешь моргнуть, как вечер настанет, а там и заслуженный отдых», – говорила она.

И вот сегодня Омид вместе с Ки и парой ее старых друзей скромно, но заслужено отдыхали после рабочего дня. Никогда раньше не чувствовал он себя таким состоявшимся. В его памяти всплывали вечеринки, в которых он участвовал, будучи еще на родине. То были встречи таких же мажоров и снобов, каким он был сам, в местах, украшенных золотом и приглушенным светом, где клубная музыка заставляла биться под ее ритм их сердца, для которых алкоголь служил горючим.

Теперь же всего этого не было, и он был счастлив сидеть на деревянном стуле в малолюдном заведении с нелепым, непонятно кем данным названием, в компании самых простых работящих молодых людей, и улыбаться от уха до уха от постоянного ощущения взгляда человека, которому он был небезразличен.

Прошло еще немного времени, и Ки перестала быть для Омида просто сопереживающим человеком, просто другом, просто человеком, которому можно было доверить свою судьбу.

– Ты не хочешь позвонить домой, поговорить с братом, с отцом? Сколько времени прошло, как ты с ними не общался? – спросила как-то раз Ки, юркнув в еще холодную постель и прижавшись к пытавшемуся побыстрее ее согреть Омиду.

– Много. Около трех месяцев уже как я все же решился позвонить домой, но пока что все безрезультатно. А до этого сколько я ждал? Э-эх… Я думаю об этом постоянно. На самом деле я пытался связаться с ними еще тогда, когда у меня проблемы с законом стали назревать. Не отвечают – и все тут. С Хакимом все ясно, и я отхожу от этого, но что там дома может быть не так – не знаю.

Не то, чтобы Омид не хотел быть услышанным соседями – нет. Он перешел на шепот, скорее, потому, чтобы Ки слушала его внимательно, чтобы вслушивалась в его слова и попыталась его понять.

– Ты знаешь, я не знаю, что было бы со мной, каким и где был бы я сегодня, если бы не ты. Я так благодарен тебе за все то, что ты для меня сделала! Не будь этого, я был бы совсем один во всем мире. Я знаю, что бы я чувствовал, и это ощущение душит меня.

Помню, как однажды я потерялся в чужом городе, куда поехал с отцом, матерью и братом. Мне тогда было всего пять лет. Мы шли по переполненной людьми улице. Проходя мимо книжного магазина, Дариуш вдруг решил забежать туда и потянул за собой отца. Мама же остановилась и позвала меня за собой. И я пошел было за ней, но кто-то случайно скинул мою шляпку. Я бросился за этой шляпкой, пытаясь поймать ее прежде, чем она будет затоптана сотнями безразличных пар ног. В какой-то момент прохожие сообразили остановиться, тем самым создав вокруг маленького меня кольцо, а когда я поднял шляпку с земли, отряхнул ее и надел себе на голову, все, умилившись этой картиной, разошлись и продолжили движение. И тут только я обнаружил, что мамы рядом не было. Позвав меня, она была уверена, что я последую за ней и через пару секунд окажусь вместе со всеми в книжном магазине.

Осознав, что я оказался совершенно одним в незнакомом мне чужом городе, перед глазами у меня все пошло кругом. Наверное, когда ребенок, который теряется или оставляется взрослыми на произвол судьбы, осознает свое положение, с ним внутри начинают происходить чуть ли не физические болезненные изменения, сопровождающие процесс перестройки его будущей жизни. Он словно переселяется в чужое тело и встает на чужой жизненный путь.

Картину усугубили слезы, и я вдруг почувствовал удушье. Удушье и страх. Какие-то неведомые внутренние силы помогли мне собраться и громко закричать, снова привлекая к себе внимание проходящих мимо незнакомцев. Все это длилось несколько секунд, но и маме они тоже показались вечностью. «Омид! Омид!», закричала она и бросилась ко мне, разведя руки и останавливая потоки толпы, словно Моисей море. Крепко прижав меня к себе, она вытерла слезы с моего лица и стала успокаивать, говоря: «Все в порядке, все в порядке, ты не потерялся, мама здесь, мама всегда с тобой…».

Она смогла успокоить меня, а вот отец потом говорил со мной жестко. Я не знаю, что именно сказалось на моем воспитании: жесткие наказания отца или нежное мамино «я всегда с тобой»?

Этот подкатывающий к горлу ком… Где он был все те дни, когда ситуация казалась безвыходной, когда было основание сокрушаться от ощущения поражения, когда внутренняя борьба с самим собой готова была явным образом перерасти в борьбу со своим ближним? Нет. Именно в такие мгновения, как сейчас – тихие, безмятежные, полные печали и бесконечной любви – спирает горло, начинает учащаться дыхание, а краснеющие глаза покрываются жгучими слезами. И если тебе есть кому показать эти слезы, не стесняясь их и самого себя, ты смело можешь называть себя счастливым человеком.

– Ты спишь? – все тем же шепотом спросил он ее, стараясь более того не тревожить.

– Нет, – ответила она чистым голосом, давая понять, что все это время внимала ему.

– Не будь тебя рядом, такое же удушье одолевало бы меня и сейчас, – пытаясь восстановить дыхание, произнес Омид на выдохе. – Тогда мама была рядом со мной, сегодня – ты. Что бы я без вас делал?

Он погладил ее по голове, поцеловал в лоб и безмятежно закрыл глаза.

– Фуф… Фуууф!

– Что случилось?

– Сон, это был сон – как хорошо… Фууууф!

Омид все еще отходил от того, что он увидел во сне, и на просьбу Ки рассказать его сказал, что сделает это утром. Однако, как это обычно бывает, от потревожившего его полотна, развернувшегося перед ним во сне, вскоре остались лишь бесформенные лоскутки.

– Начало было в тумане, в дымке, в вязкой и липкой дымке, словно я шел в киселе. Я и идти толком не мог – ноги увязали в земле, которую я не видел. Кажется я кричал, но не слышал своего голоса. Помню еще как из этого тумана протягивались ко мне руки и били по голове. Откуда-то возникла боль в груди… Это все, что я помню.

– Жуть! Ну, боль в груди была скорее всего от чего-то, что попало под тебя – рука, одеяло, может телефон попал. Руки били по голове, туман – нет, ума не приложу. Может дыхание нарушилось. Кстати – да, что-то попало под грудную клетку, мешало дышать и вызвало боль. Не переживай.

– Да нет, я и не переживаю уже. Тогда переживал. Сейчас – нет. Эх, придумали бы такую штуку, чтобы можно было сны записывать, а после пересматривать. Хотела бы ты свои сны сознательно пересматривать?

– Не очень. Ты бы тоже не захотел, мне кажется. Там же практически ничего не возможно понять. Какие-то образы, какие-то картины, кто-то что-то делает, причем далеко не все из этого будет стоить того, чтобы пересматривать. Нет, суета это все.

– Зато таких бы вот проблем не было. Хочешь вспомнить сон – посмотрел его. Не понравился – стер.

– Нет, ну лично мне мой сегодняшний сон очень понравился бы, и помню я его очень четко. Я лежу под невысоким деревом с кроной ярко-зеленого цвета – очень яркого зеленого. А вот… – Тут Ки ненадолго задумалась. – А вот интересно: я как будто сейчас сама пересматриваю свой сон – я не запоминала всего этого специально! – все вокруг меня покрыто опавшей листвой желтого, красного, бурого цветов. На мне красное платье, волосы распущены. Я поднимаюсь, словно в постели и продолжаю сидеть на земле. Смотрю вокруг себя и ничего не вижу, кроме таких же деревьев и листвы. Камера быстро отъезжает дальше от меня и вверх, и я понимаю, что нахожусь в огромном стеклянном шаре, рядом – множество других таких же шаров. Один из них наполнен морской водой, и там плавает кит, в другом я вижу город – панельные дома, а вот опять мой шар со мной, сидящей среди деревьев на опавшей листве. Шары наши, словно елочные игрушки, висят на ниточках, и тот, кто держит все эти ниточки – не вижу кто именно – начинает быстро поднимать и опускать эту связку – вверх и вниз, вверх и вниз, вверх вниз – словно хочет ими звонить в колокол… Все.

Ки нахмурилась.

– Вот что странно: сначала я была уверена, что сон было бы действительно неплохо пересмотреть, но видела я лишь первую картину – всю в ярких красках, зелени, деревьях. Все остальное приходило по мере того, как я рассказывала его тебе. Но я не выдумывала его, ничего не сочиняла, а в какой-то момент он просто закончился.

– М-да… Странный какой-то он получился. Странные мы – странные у нас сны. Вот так вот. Пошли чай пить, а то мне на работу скоро уходить, да и у тебя утренняя смена сегодня.

Рабочая атмосфера на бирже, в которой работал Омид, ни в какое сравнение не шла с той, в которой ему пришлось жить десять с лишним месяцев тому назад. Омид очень был рад тому, что рядом с ним собрались люди, желающие не просто работать и получать за это деньги, но жаждущие обретать новые знания, постоянно расширяющие кругозор, интересующиеся всем новым и, что он особо ценил, делящиеся приобретенными знаниями и навыками. В самом начале своей службы Омид мог показаться наименее сведущим из всех. Нельзя было сказать, что он знал меньше всех (что, плюс ко всему, подразумевало бы «они знали мало, а он – меньше всех»), просто он не привык к такому активному общению. Но довольно быстро он набрал необходимый минимум и постоянно пополнял багаж знаний и приобретал бесценный опыт.

– Эх, не зря все же я читал все те статьи и смотрел все те видео, когда прощупывал поле своей будущей деятельности, – благодарно вспоминал он недели подготовки к отъезду. – Как бы это странно ни прозвучало, но в этом есть и твоя заслуга, Хаким.