Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена

Слева от диктора время от времени появлялись выложенные в сети фотографии заложников. Омид, застыв, словно статуя, впивался глазами в каждую из них, а когда подошла очередь обзора следующей новости, он молча вышел и сел прямо у входа на бордюр. Он больше не держался за ноющее горло и воспалившиеся раны – он схватился за голову, желая смять ее, словно лист бумаги, а после изорвать в клочья.

«За что?! Почему?! Зачем ты провел меня именно этой дорогой, именно сюда и именно сейчас, а?! Тебе все еще мало? Ты же мог бы мне и не показывать всего этого, и я так бы и жил с этой болью, продолжая считать, что я рисковал и спасся, пожертвовав Малышкой. Но сейчас выходит, что никто и ни за что нас не узнал бы и не выдал, просто потому что те женщины говорили совсем о другом ребенке! Ну почему ты дал мне услышать тогда их разговор?! За что, за что ты наказываешь меня? За какое злодеяние мстишь? Горе мне!»

Эти слова, разрывавшие его сознание, совершенно не сочетались с той окаменевшей фигурой, в которую превратился сейчас Омид, сидя на бордюре рядом с магазином бытовой техники и вцепившись в свою отяжелевшую голову.

Слоняясь по полуразрушенному городу, Омид не думал ни о травмах, которые не переставали давать о себе знать, ни о том, что в желудке уже второй день было пусто, словно в его карманах. Перед ним уже не стояло такой проблемы, как поиск ночлежки: ему достаточно было сесть на землю и закрыть глаза в тот момент, когда ноги откажут нести тело дальше. Первая такая ночь в городе выдалась особенно тяжелой, даже невыносимой. Только Омид закрывал глаза, как перед ним возникала фигура Малышки, съежившейся на дне лодки от холода и боли, молча боровшейся за жизнь сутки тому назад. Позже он прошел через ту же самую муку, когда явственно увидел перед собой эпизод с солдатом, в отличие от ребенка открыто боровшегося с неминуемой смертью, но тоже распростившегося с жизнью. Потом он вспомнил ночи, полностью противоположные по своей эмоциональной наполненности – ночи с Ки. Она чем-то напоминала ему мать. Она была в состоянии отогнать все его тревоги… Неужели он виноват и в ее смерти?

– Омид? – услышал он сквозь тревожный дневной сон. Казалось, давно он уже не слышал своего имени и даже начал отвыкать от него, а услышав – снова вспомнил лица тех, кто мучил его эти дни. Он издал тихий стон и повернулся на другой бок.

– Омид! – звал его тот же самый голос с более близкого расстояния.

Он открыл глаза. Сон ли это, или ему кажется этот голос знакомым? Кажется…

– Омид, что с тобой произошло? Куда ты подевался?

Обойдя его вокруг и присевши перед ним на корточки, человек, обращавшийся к нему по имени, с нескрываемым недоумением во все глаза смотрел на него.

– Фи… Фефе? – сдерживая боль в горле, спросил Омид, глядя на выпученные глаза и сверкающую лысину собеседника.

– Конечно, это я – Фефе! Омид, дорогой, что с тобой произошло? Мы забеспокоились, когда ты не вышел на работу, хотя ты и не обязан был приходить. Но потом пропал и Андрис, мы не смогли связаться с ним и начали серьезно беспокоиться о том, что наши люди стали пропадать.

– Андрис? – нахмурился Омид, видимо пытаясь вспомнить то, что было связано с этим именем. Темная туча легла на его лицо, когда он вспомнил, что это был именно тот человек, который дал ему возможность совершить все то, что он совершил, а после чего вернулся в исходную точку, растеряв все, что еще не успел растерять, так ничего и не достигнув. – Андрис!

Омид сжал кулаки, но потом вдруг что-то включилось в нем, и он растерянно спросил у Фефе:

– Он что, тоже пропал?

– Да, уже несколько дней как… Омид, надо обработать твои раны. Они нехорошо выглядят. Да и душ принять тебе не помешает.

– Боюсь, я догадываюсь что с ним могло произойти… – Омид с помощью коллеги поднялся на ноги и, удерживаемый им, шатаясь и с трудом сглатывая, тихим хриплым голосом продолжил: – Прошу тебя, Фефе, дай мне приют на вечер. Мне очень трудно говорить, но я должен тебе рассказать свою историю, которая случилась со мной после исчезновения.

– Конечно, Омид, пойдем ко мне, дорогой. Хочешь, я позову друзей?

– Нет, не надо больше никого звать. Приготовься, история будет может и не такой длинной, но довольно тяжелой.

Две фигуры, понурив головы, направились в сторону самого зеленого из всех районов города. Приняв долгожданный теплый душ и несколько запоздавшую, но все еще очень нужную медицинскую помощь, Омид глубоко вздохнул и, осторожно поедая тарелку горячего супа, начал свою исповедь.

Он не просил о сострадании или помощи. Он понимал все, о чем говорил и более не пытался дать волю своей гордыне. Говорил он ровно, словно артист, игравший моноспектакль, и не проронил ни одной слезы от переполнявших его эмоций, словно самый настоящий артист. Вместе с тем он не играл с Судьбой, но подводил итоги своей жизни, с которой еще недавно готов был свести счеты. Ведь он говорил с Богом.

Бог его слушал очень внимательно, словно самый настоящий зритель, ни разу не перебивая и сопереживая всему, о чем ему поведывал исповедник. На этот раз он предстал перед человеком в образе неказистого, лысого, пучеглазого сотрудника, прекрасно понимавшего, что работать им вместе уже, скорее всего, не придется, но сконцентрировавшегося на моменте. Он знал, что этот момент был необычайно важным, значимым для друга, и предоставил всего себя для этой цели. Лишь в самом конце он произнес слово – одно лишь слово! – в ответ на терзавший душу Омида вопрос. Этим словом было сказанное шепотом «нет». Вопрос же звучал так:

– Как ты думаешь, есть ли моя вина в гибели моей Ки?

Бог выслушал исповедь Омида и принял ее за ту искренность, с которой была раскрыта его искалеченная душа. Деяния его, конечно же, предполагали долгие годы покаяния в надежде обретения искупления, но Вселенная рассуждает по-своему. Она знала, каким путем ему нужно идти, и она сделала все для того, чтобы он оказался здесь и сейчас. Она знала, что ему предстоит делать дальше, и в данный момент ему нужно было просто выспаться.

– Эх-эх-эх, Омид… Знаешь что, давай-ка ты ложись спать. Я быстро приготовлю тебе постель, ложись на диван, закрой дверь – никто тебя не побеспокоит. А утром поговорим.

– Спасибо тебе, Фефе! – поблагодарил Омид Вселенную. – Мне уже действительно больше нечем поделиться. Я растратил свои последние силы и слезы, но вместе с этим я почувствовал окружившее меня тепло. То ли у тебя в доме тепло, то ли это суп на меня так подействовал…

Через щели в стенах в комнаты Фефе проникал прохладный весенний воздух, а недоеденные остатки супа в тарелке давно уже остыли и порылись жировой пленкой, так что не только эти факторы дали Омиду тепло в доме у Бога. То начало врачеваться его сердце.

Утром Фефе пригласил только что проснувшегося Омида к столу.

– Свежезаваренный чай, сдобные булки, мед и фрукты – все, как ты любишь. Присоединяйся. Нам есть о чем поговорить, – заинтриговал он казалось бы отошедшего от всех забот друга. Конечно, он дал ему спокойно насладиться чаем с булками, а после, неторопливо нарезая в тарелку яблоки и бананы, без особых преамбул изложил свою идею.

– Каким бы измученным ты сейчас ни был, единственное место, где ты действительно найдешь успокоение – твой дом, твоя семья, твой родной город и твоя земля. Все это время ты чувствовал, что тебя тянет обратно, и даже когда ты предлагал Киаре покинуть эту страну, ты все же подспудно думал о доме. И ты, конечно же, понимаешь это и не будешь спорить на эту тему.

Омид опечалился, но Фифи был уверен в том, о чем говорил.

– Твое возвращение – вот цель твоего путешествия. Осознание того, что ты сделал, и возвращение домой даст тебе освобождение от этой тяжести и выправит всю твою жизнь.

– Прости пожалуйста, но что я сделал плохого, задумав поставить хорошее дело в месте, где в нем больше всего нуждались люди? И неужели за это нужно наказывать таким образом? – вслух размышлял Омид.

– Ну, все это стало причиной для последующих невзгод, и вот отсюда мы и будем рассматривать твое возвращение как путь спасения, покаяния и очищения. Так сказать, возвращение блудного сына у нас получается… Хотя, смотря на тебя, я понимаю, что это будет скорее возвращение бледного сына. Вон как ты осунулся! Вчера выглядел так, словно жизнь еле держалась в тебе. Сейчас уже ничего так, в себя начинаешь приходить. Короче, позволь мне помочь тебе.

– Как?

– Расскажу тебе по телефону, когда ты доедешь до дому и сам позвонишь мне, чтобы оповестить об удачном завершении перелета.

– Что?! – с некоторым раздражением сказал Омид. – Аэропорт? Опять?! Не надо…

– Омид! Омид, Омид, стой-стой, послушай, – успокаивал его Фефе. – Поверь мне, это не вариант Андриса. Это будет ранний чартерный рейс, на который открыто билеты не продаются, рейсы не анонсируются, и никто не может войти в долю… Почти никто. На него мне пару раз уже предлагали места… За деньги, понимаешь? За деньги. Я дважды сослужил людям услугу. Они сами нуждались в этом. Да, Андрис тоже пытался тебе помочь, но его использовал невесть кто и втюрил вам изначально рискованный вариант. Но твой случай – особый. Не спрашивай, кто стоит за организацией перелета, ладно. Просто не думай об этом. А я тебе помогу.

Прощались они, сидя на заднем сиденье такси. Фефе объяснил, что после того, как они войдут в здание аэропорта, им нужно будет быстро подойди к зоне V.I.P. и представиться. Отсутствие документов будет компенсироваться присутствием Фефе, после чего судьба Омида окажется в руках пограничников.

– В надежных руках, заметь! И еще: вот тебе три золотые монеты…

– Что?! Какие еще… – начал было сопротивляться Омид, невольно напрягая дающее о себе знать больное горло.

– Молчи и не возмущайся! – зашипел Фефе устрашающе сдвинув брови над своими выпученными глазами, чтобы присмирить друга. Сбавив эмоции, он продолжил излагать свой план тихим и вкрадчивым голосом. – Вот три золотые монеты. Одну ты дашь пограничнику – тому, на которого я укажу – на выезде из страны, а другую – на въезде. Те, кто будет регистрировать тебя, прекрасно будут знать об особенностях твоего рейса, так что ты не промахнешься. Вот… Хуже точно не будет. Наши-то точно выпустят, у нас полный бардак, а ваши если и задержат, то это хоть в своей стране будет, должны смочь идентифицировать тебя, получив кое-что. Ну а третью используй на свое усмотрение. Может на въезде нужно будет еще додать…

– Что это? Откуда? – с перекошенным лицом вопрошал шепотом несчастный Омид, понимавший, что он все еще продолжает оставаться пешкой в чьих-то невидимых руках.

– Не задавай лишних вопросов, Омид, и не беспокойся. Это не последние из таких штучек, которые я смог накопить, хотя по мне и не скажешь. Ведь так, нет? А помнишь одну из наших бесед во время перерыва, когда мы обсуждали, стоит ли судить о человеке по его внешнему виду или нет? Эх, много чего мы там обсуждали, и дальше будем. Жаль только, что уже без тебя. Но ты смотри у меня: как прилетишь – звони, я буду ждать. Хватит с нас одного того раза… да и Андрис тоже не лезет вон из головы, особенно после твоего рассказа… Ой, ладно. Заговорились мы, нам уже пора.

– Я обязательно верну эти деньги. У отца… – тихо проговорил Омид, пряча мешочек во внутренний карман новенькой куртки, которую ему перед выходом из дома подарил Фефе.

– Ш-ш-ш, Омид, дорогой, не беспокойся об этом. Я же уже сказал, что у меня это не последние три штуки. И кстати, ты сам меня научил, как их зарабатывать.

– Что? Я?! – еще сильнее выпучил начинавшие краснеть и становиться влажными глаза Омид.

– Да, ты – своими советами, подсказками, помощью, примерами, и сейчас это я отдаю тебе по долгу. Ты – хороший человек, и ты помог как минимум одному человеку на земле. Все, бежим!

Не дав другу договорить, Фефе открыл дверь машины и легко вынырнул из нее наружу. Омид последовал за ним, что-то бормоча по пути ко входу. За два метра до входа в проход, рядом с которым красовалась табличка с надписью «V.I.P.», оба остановились. Словно наплевав на все условности и предостережения, друзья в последний раз обнялись.

– Ты все же позвони мне, когда приедешь, ладно?

– Конечно позвоню!