Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена

Ленни же был слишком взрослым для подобного рода откровений. Он прекрасно понимал, что все еще продолжает постигать искусство мастера, и уделял больше внимания не внешней стороне своих трудов, а их внутренним характеристикам: надежно ли соединены трубы, равномерно ли покрыты стены краской, не шатаются ли кресла, не вылезает ли где-либо шапка гвоздя.

– Прихожу к выводу, что стоит немного пожить, что ли, в тех условиях, которые сам создал, – говорил он, неторопливо обходя все помещения обновленного «Кинопуса», – и если самому понравится, то и других не грех пригласить. Слышишь, что я говорю, или опять витаешь в облаках?

– Да-да, конечно… – временно слетая с облаков, выговорил Томми.

– Слушай и запоминай. Скоро тебе самому придется кого-нибудь учить, – поучительно советовал Ленни. Сам же он получал удовольствие от созерцания этих кресел, выстроившихся, словно солдаты на параде, обновленных стен с обивкой, заглушающей лишние звуки в зале и словно в самой жизни, светильников, наконец-то равномерно освещающих все помещение и, вместе с тем, делающих акценты в тех местах, где этого требовали функции различных участков зала и его геометрия.

А по новой сцене «Кинопуса», которая несмотря на свои небольшие размеры словно по мановению нескольких волшебных палочек стала словно в два раза глубже и немного шире, сновали молодые актеры, читавшие свои диалоги, подававшие реплики, отрабатывавшие мизансцены, демонстрировавшие друг другу и самим себе свои новые возможности. Словно какой-то биоорганизм вырастал на этой сцене из брошенного в нее маленького семени и превращался в постоянно растущее, уходящее корнями вглубь и тянущееся ветвями вверх дерево.

В природе такие деревья привлекают всех, кто нуждается в тени, в доме, в пище. Они становятся местом обитания самой Жизни. При благоприятных условиях такие деревья могут простоять сотни лет. Что им необходимо для этого? Земля, Солнце, Воздух, Вода. Урон им может нанести лишь Огонь. И еще – Человек.

Глава 2. Сотня с лишним человеческих душ

Слегка оттянув краешек занавеса, не успевшего еще полностью расправить под своим весом все недоглаженные складки, Филипп посмотрел на впервые заполняющийся зал «Кинопуса». Увиденное подарило ему сразу два новых чувства.

Во-первых, это был какой-то благоговейный трепет с капелькой смущения, ведь такое количество людей оставило сегодня все свои дела, чтобы посмотреть на результат его увлечения, одновременно являвшийся продуктом одной большой авантюры.

Во-вторых, – и это ощущение забавляло его и заставляло думать о себе больше первого – какое-то непонятное желание бежать – не ворваться со сцены в зал, не описывать на ней круги, не убегать и не догонять что-либо, а просто бежать. Он представлял себя некой движущейся переводной картинкой, готовой принять любой фон, на который ее нанесут: где бы он сейчас не находился, он будет бежать, и он никак не мог объяснить себе это чувство.

Чувство же страха не было для Филиппа чем-то новым.

Оставив занавес в покое, он вернулся в тесное, но вполне уютное помещение за сценой, где собралась вся труппа с присоединившимися к ним Аби с Линой и Марком Эго. Никто из них, конечно же, не стремился оказаться значимее других, завершая эти последние три часа подготовки к премьере именно своим наставлением или прикосновением, но то Лина, то Аби, то Марк Эго что-то да добавляли время от времени другому вслед.

– Не забудь отогнуть ворот, чтобы зритель смог увидеть майку. Ее цвет должен привлечь внимание и настроить на диалог…

– Сразу после выстрелов беги сюда, садись перед зеркалом и ничего не трогай – я сделаю все, что надо…

– Твои раны еще долго будут оставаться влажными и ты сто раз успеешь выпачкать себе лицо, и делай это ненавязчиво…

– Вы оба – не забудьте о том, что после пододеяльной сцены темнота будет длиться всего семь секунд. Вы должны успеть…

Когда они израсходовали все свои запасы наставлений и напоминаний и, пожелав всем удачной премьеры, направились в зал, Филипп закрыл за ними дверь.

Войдя в зал, Лина сделала изящный жест, приветствуя братьев МиниМакс, которые уже были на своих новых рабочих местах, готовые к действию. Аби подмигнул Ласло, который встречал первых зрителей «Кинопуса» тихой и ненавязчивой фоновой музыкой, успешно создававшей соответствующее настроение. Он сидел перед микшерским пультом в наушниках поверх бессменной кепки, словно готовящийся к взлету пилот, и время от времени водил пальцем по экрану, завершая последнюю проверку готовности технического обеспечения спектакля.

Когда месяц назад, сразу после представления пьесы на суд друзей к нему подошел Филипп и, немного смущаясь, попросил забыть его прежнего, одержимого гордыней, и стать автором звукового оформления и звуковой режиссуры спектакля, он хлопнул Филиппа по плечу и с хитринкой в голосе произнес фразу на идеальном «человеческом» языке: «Неужели тебе нужен помощник, друг мой?».

Вполне возможно, что Аби с Линой уже занимали свои места, но Филипп все еще изучал какую-то царапину на внутренней стороне двери, проводя по ней ногтем, то ли стараясь заделать ее, то ли проверяя степень урона. Совсем незначительная, она тем не менее была заметна на новенькой двери, как была бы заметна алая ранка на отбеленной девичьей коже. Все прекрасно понимали, что Филипп просто собирал и перепроверял свои мысли перед их изложением, и не торопили его вплоть до момента, когда, словно забыв о царапинке, он повернулся спиной к двери, обвел всех теплым взглядом, сложил вместе ладони и начал говорить.

– А ведь они пришли! Зал был уже практически полностью заполнен. Я надеялся на это, но не особо, хотя и должен был. Что именно сработало – я точно не знаю. Вполне возможно, что все вместе: и ваша активность в плане раскрутки, и содействие Альберта – кстати, он сидит в первом ряду, – и пока еще свежая память о наших Ромео и Джульетте, и те интервью, и может статься, что даже культурный голод, который царствует в нашем обществе, пробудил в людях желание прийти в театр. В наш театр. В новый театр в этом городе. Может быть кто-то из них здесь лишь потому, что этот театр только что появился и их высокомерие изъело бы их душу, не окажись они здесь на открытии.

Суть в том, что нас не должно волновать, почему они здесь. Причин может быть множество. Слева от зрителя, который пришел сюда, лишь увидев афишу нашего спектакля и заинтересовавшись самим событием, вполне может сидеть кто-то из тех жертв тщеславия, которые заскучают после первых двадцати минут и захотят уйти восвояси, а справа – ваш родственник или знакомый, который обязательно досидит до конца, похлопает, крикнет «Браво!», может быть еще и поднесет цветы, но ни за что не сможет сказать, о чем, собственно говоря, был сам спектакль. Но в какой-то момент погаснет свет в зале и они все станут равными – одинаково равными друг перед другом и одинаково бесценными для нас, актеров. В наших руках будет эта огромная масса человеческих душ – целая сотня с лишним!

Сотня с лишним душ! Ведь это не мало, совсем не мало, согласны? Каждая из этих душ – вселенная, а тут их целая сотня – сотня с лишним вселенных, и за каждую из них мы в ответе! Всегда найдется кто-то, кто скажет, что сотня – это не много, что это не тысяча и даже не две сотни. Да, это так. Да, мы малы по площади, по количеству мест, у нас нет амфитеатров, бельэтажей, балконов и лож, зато у нас есть наша сцена и есть мы сами, и мы готовы к тому, чтобы играть даже в том случае, если в зале будет сидеть один человек – один, которому будет нужно то, что мы делаем. Мы и так уже несколько раз играли этот спектакль во время репетиций и прогонов, но было ли это тем, что могло бы сделать нас счастливыми? Признайтесь, что всем нам нужен зритель. Нам нужно делиться тем, что мы умеем делать, нам необходимо отдавать, и только тогда мы сможем что-то получить.

Деньги, вырученные за билеты – это совсем не то, к чему мы стремимся. Материальное должно возмещать материальное, и поэтому вы вправе потратить свой заработок так, как сочтете нужным. Но разбрасываться духовным вы не имеете права. Духовное не купишь за деньги. Вы должны отдавать себя, зная что кто-то принимает эту жертву, а принять ее люди согласятся тогда, когда вы заставите их поверить в то, что вы делаете. Круг замкнут, и вы теперь обречены на постоянное творение чего-то из ничего, на создание Жизни в пустом пространстве.

Теперь вы понимаете, почему нужно каждый раз создавать все с чистого листа? Потому что именно в этом заключается смысл вашей жизни, которая происходит именно здесь и именно сейчас. Здесь и сейчас вы чудесным образом перестаете быть Аароном и Саадом, Я'эль и Агнессой, Симоном, Филиппом, Артуром, превращаясь в Омида и Киару, Хакима и Фефе, Жасмин и Гиваргиса, в солдата, в ребенка, в старика, мужчина – в женщину, женщина – в мужчину – во что угодно! И свидетелями всех этих чудесных превращений оказывается сотня с лишним человеческих душ. Вы аккуратно берете на время эти души, незаметно находите в них больные места, врачуете и возвращаете их исцеленными, и примерно через три часа сотня с лишним людей уйдет отсюда другими, лучшими людьми. Это ли не счастье? И если вы почувствуете небывалую усталость, от которой в обычных условиях вы бы попросту рухнули на пол, но радость, сопутствующая ей, будет удерживать вас на ногах, то знайте, что ваш труд и отданные вами силы прошли не зря, и что как минимум один человек ушел отсюда исцеленным, легким и воздушным. Можно сказать, что он вылетел отсюда на крыльях, ведь вместе с вами и он познает Счастье – свое собственное Счастье.

Поэтому я и считаю, что сотня с лишним – прекрасное число! Эта сотня – ну или хотя бы некоторые из них – будут знать, куда идти, когда им будет тяжело, и очень скоро они поймут, что здесь можно почувствовать себя хорошо даже в отсутствии какой-либо печали. Люди захотят делиться своим Счастьем с другими. Так бывает всегда, ведь Счастье не может оставаться в заключении. Как огонь, оно должно распространяться по высушенной жизнью древесине и поглощать все, что попадет на его пути. Но и этот огонь всегда нужно поддерживать, и люди, чувствуя это, будут возвращаться сюда, в наш маленький театр на сто с лишним мест.

Если же он в один прекрасный день не сможет вмещать всех желающих, нас, может быть, пригласят дарить счастье в какой-нибудь другой театр побольше, с амфитеатрами и ложами, с огромными люстрами, освещающими тысячи с лишним мест в креслах, обитых бархатом.

Но даже когда у вас не останется ни одной разумной причины для того, чтобы остаться здесь, никогда не забывайте о той сцене, на которую вы выйдете через несколько минут. Вы же всегда будете помнить свой самый любимый уголок в доме, в котором вы в детстве играли своими любимыми игрушками. Помните и этот уголок нашего города, который вы создали своими собственными руками и сейчас сделаете его важным для всех тех, кто бросил вызов серости и бессмысленности существования. Сегодня мы все будем играть в новую игру.

Итак, берите в руки карандаши и кисти и на чистом белом холсте начинайте рисовать историю. Уверенно и быстро создавайте композицию, четко обозначайте персонажей, помните о силе визуального восприятия и не забывайте об украшении своей работы деталями. Передавайте свои ощущения через краски, используйте всю палитру, все кисти, которые есть у вас в арсенале. Когда же сломаются и сточатся все карандаши, когда кисти растеряют все волоски, берите краски руками и наносите их на холст, а когда закончатся и они продолжайте рисовать своей кровью, разбавляя ее своими слезами и по?том. Используйте все, что у вас есть, не оставляйте себе ни капли. Помните: в конце концов ни от кого из нас ничего не останется, и лишь созданная нами картина будет продолжать говорить о нас и о наших делах.

Три часа спустя Я'эль, еле сдерживая слезы и время от времени прерывая речь, чтобы не разрыдаться, спросит у Филиппа:

– Филипп, почему нам, артистам, всегда приходится работать на темной стороне? Отвечать не обязательно – вопрос, по сути риторический, да и говорили мы на эту тему много раз. Мне просто захотелось его озвучить.

Сказав это, она все же быстро опустила голову, успев поймать на лету лишь одну из нескольких тяжелых капель, покатившихся из ее темных глаз вниз. Филипп обнял ее и, ощущая как она вздрагивает всем телом в попытке сдержать эмоции, легонько похлопал ее по спине.

– Не стесняйся своих слез. Это во время репетиций ты не должна была плакать. Это во время прогонов ты обязана была контролировать себя. Это на сцене я запретил тебе давать волю своим человеческим чувствам. Лишь Зрителю там разрешено смеяться и плакать. А сейчас тебе все можно. Сейчас всем нам можно все, – говорил он примкнувшим к ним друзьям.

Так они и простояли с пару минут, обнявшись, слушая всхлипывания и дыхание друг друга, время от времени ощущая, как чья-то рука сжимает плечо или шею, словно свою собственную, как пульсирующим потоком течет по этому единому, только что родившемуся организму общая кровь.

– Вы и сейчас предпочитаете помолчать и поплакать, – заговорил наконец Филипп после долгой паузы. – Увы, прописная истина настолько проста, что оказывается непонятной большинству. Я понимаю, что люди должны проходить через трудности в жизни, и всем бывает тяжело, но все это нам дается лишь для того, чтобы было с чем сравнивать свои состояния и выявлять момент своего Счастья. Не познав черного, не увидишь белого. И тут у меня также возникает один риторический вопрос: неужели людям всегда оказывается мало того черного, что они уже получили? Ведь Жизнь очень чуткая, и она вынуждена будет добавлять все новые и новые мазки черной краской в общую картину. Но станут ли они в конце концов на столько же счастливее?

Вопрос повис в воздухе. Еще несколько мгновений в тишине, после чего Филипп захотел взбодрить друзей, добавив немного шума в их общий счастливый вечер.

– Ну что ж, – сказал он, похлопывая по плечам и спинам обнимавших его друзей, – во всяком случае они счастливы сейчас, и не нам сдерживать этот молодой огонь, который мы сами зажгли.

Он кивком разрешил Марку Эго открыть дверь и впустить ожидавших там встречи с артистами зрителей, которых к их великому удивлению оказалось так много, что подсобное помещение и гримерки физически не смогли бы вместить всех. И они решили вернуться на сцену.

Аплодисменты и выкрики «Браво!» не прекращались. Филипп оглядел своих друзей, стоявших по обе стороны, и чудом не прослезился от того, что увидел. Где были сейчас те молчавшие, хлюпавшие носами и тяжело переводившие сдавленное от слез дыхание артисты, еле стоявшие на ногах, надеявшиеся лишь на плечо друга, не способные произнести и слова? Вместо них рядом с Филиппом находился небольшой коллектив его друзей, своим внутренним светом способных затмить весь свет зала, щедро пущенный братьями Максимилианом и Минервино.

Кто это там стоит, рядом с микшерским пультом? Это не Ласло – тот все еще продолжает работать. Это и не Ленни, который аплодирует, не жалея свои большие ладони и оглушая хлопками выдвинутого им вперед Томми, который забыл о смущении и тоже во все ладони аплодирует артистам; он словно впервые в жизни видит что-то, что способно его очаровать. Это не Аби и не Лина, ведь они здесь, скромно стоят рядом с проходом, в котором они сегодня не раз то исчезали, спеша подправить прическу или изменить деталь грима, то появлялись, продолжая сопереживать созданным ими же образам. Ах, эти незаметные Черный Король и Белая Королева! Знали бы все эти люди, какая большая роль была возложена на их плечи! Знали бы они и то, как много было сегодня на сцене от верного Марка Эго – единственного, кто практически не показывает никаких эмоций, за исключением лишь довольной, слегка гордой, но от этого не менее теплой улыбки, и мерно аплодирует, стоя у входа в «Кинопус». Филипп прекрасно знает этот язык тела, и внешний вид его друга говорит обо всем.

И все же, кто он, тот кто сейчас начал махать Филиппу? Он машет ему активнее, и Филипп отвечает. Аплодисменты усиливаются. Глаза артистов влажны от слез. Филипп видит, как кто-то, пробираясь сквозь толпу, подносит два больших букета цветов. Я'эль и Агнесса принимают их с еще большей радостью, и когда открываются лица дарящих, Филипп узнает в них красавцев Мартина с Сюзанной, словно пришедших сюда с какой-то торжественной церемонии. Они не уходят обратно, а остаются в первом ряду, встав рядом с Альбертом, который время от времени кивает, говоря: «Молодцы, ребята! Молодцы!». И искренняя радость читается на их лицах.

Стоя на залитой светом сцене «Кинопуса» перед сотней рукоплещущих зрителей, счастливый Филипп Сэндмен искренне повторяет про себя: «Сейчас, все Силы Мира, сейчас! Пусть это будет сейчас! Пусть это будет красиво!».

Он поднимает голову и замечает, как машущий человек опускает руку, качая головой. Человек заходит за микшерский пульт, а Филиппа кто-то зовет по имени. Ах, это всего лишь корреспондент, который хочет сделать групповой снимок для газеты и просит всех улыбнуться на камеру. Филипп смотрит в сторону микшерского пульта и видит там лишь Ласло, закончившего наконец свои манипуляции и тоже принявшегося аплодировать, предварительно поправив свою кепку.

Все Силы Мира не вняли его просьбе.

Глава 3. «Что это было?!»

«ЧТО ЭТО БЫЛО?!»

29 сентября

Золотые кроны деревьев, долгожданная прохлада, веселые лица учащихся и студентов – все эти и другие осенние атрибуты свидетельствуют о приближении одного из самых крупных праздников региона: Дня Столицы. Правительство, Мэрия и Совет Попечителей в очередной раз делают все, что нужно для создания счастливой праздничной атмосферы.

Как всегда, в преддверии торжеств стартует новый театральный сезон, к которому вчера присоединился новый театр «Кинопус». Наш корреспондент Макс Н. делится впечатлениями после посещения состоявшейся вчера премьеры.

О коллективе, представившем вчера на сцене нового театра «Кинопус» пьесу под названием «Притча о бледном сыне», мы уже рассказывали в нашей рубрике в июне, когда они играли свою дипломную работу, поставленную по мотивам трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта». Новаторский подход к работе вызвал тогда немалый интерес к молодому коллективу, вследствие чего задача попасть на вчерашнюю премьеру оказалась далеко не из легких. И немудрено, ведь как старый, так и молодой зритель всегда был и будет постоянным завсегдатаем культурных мероприятий, проводимых в столице и за ее пределами.