Висячие мосты Фортуны

За правду ДА и НЕТ,

За то, что мне так часто – слишком грустно

И только двадцать лет,

За то, что мне прямая неизбежность –

Прощение обид.

За всю мою безудержную нежность

И слишком гордый вид …

«Прямая неизбежность – прощение обид», а иначе как же?

Через пятнадцать лет, зная, что я очень люблю Цветаеву, в день своего рождения, двадцать первого марта, муж Юра прислал мне из Афганистана, из города Джабаль-Уссарадж, томик стихов Марины Ивановны с надписью:

«Сделать подарок тебе –

большая радость. Я дарю

себе эту радость в день

своего 35-летия»

* * *

Мы с мамой по-прежнему жили в коммуналке на Пирогова, а отцова комната на Покрышкина пустовала: бабушка давно умерла, отец жил в бараке у Таськи. В один из его визитов я предложила ему: «Пап, давай обменяем наши комнаты на двухкомнатную квартиру». Отец, не раздумывая, согласился.

В семидесятые не было никаких агентств недвижимости, не существовало даже слова «риелтор» – писали от руки объявления, вешали у главпочтамта и ходили к определённому часу на сходку. В результате таких сходок у почты, нашлась покупательница: желающих разъехаться всегда больше тех, кто хочет съехаться. Месяца через три от начала поисков, собрав и оформив все необходимые документы, мы переехали на улицу Циолковского в двухкомнатную хрущовку с балконом… Вскоре я перевелась на заочное отделение и отправилась к первому месту службы мужа – в город Хабаровск…

Приехав на летнюю сессию в Новокузнецк, я несказанно обрадовалась, увидев идиллическую картину: блудный отец вернулся

в лоно семьи – все были довольны и счастливы. Но настоящая сенсация ждала меня утром следующего дня.

Выйдя из маленькой комнаты, где спали мы с Лёлькой, я застыла на месте, остолбенела, можно сказать, как жена Лота, не в силах сдвинуться с места и отвести взгляд от разложенного посреди комнаты дивана. На нём под одним одеялом лежали они – мой отец и моя мать! Трудно поверить, но я впервые в жизни видела их лежащими вместе!

На этой идиллической ноте я было хотела закончить свою повесть, но вспомнилась ещё одна прекрасная картина, когда я видела своего отца совершенно счастливым, и мне захотелось описать её…

Так мало счастья и так много лишений выпало на долю моих родителей, что сердце сжимается от той несправедливости, с которой им пришлось столкнуться уже на старости лет.

Мой отец работал до последнего дня своей жизни и умер от приступа бронхиальной астмы в такси по дороге на работу. За каждый баллончик дефицитного лекарства ему приходилось бесплатно рисовать для поликлиники какую-нибудь наглядную агитацию, потому что в аптеке этого лекарства не было, а то, что имелось там в наличии, обладало сильно выраженными побочными действиями и приносило больше вреда, чем пользы.

Отец знал, что рано или поздно грудная жаба доконает его, поэтому в нагрудном кармане пиджака всегда держал записку с домашним адресом, по ней таксист и доставил его прямо к подъезду…

Часть четвёртая

Бикин

Не так живи, как хочется…

Для моего отца счастливым оказалось лето, проведённое с нами в городе Бикине Приморского края. Это было второе, после Хабаровска, место службы моего мужа. Окончив училище с красным дипломом, Юра имел возможность выбирать, где ему служить. Можно было поехать в Германию – вожделенную мечту всех военнослужащих – но мы выбрали Дальний Восток: «не созданы мы для лёгких путей»…

Бикин – маленький городишко на границе с Китаем, где, почитай, все дома деревянные. Мы жили в деревянном офицерском доме, ходили в деревянную городскую баню, я устроилась на работу в деревянную вечернюю школу, Миша ходил в деревянный детский сад – кирпичными были только солдатские казармы да Дом офицеров…

Мы прибыли туда спустя несколько лет после событий на Даманском. Напомню, Даманский – маленький пограничный остров на реке Амур. В 1969 году там произошёл вооружённый конфликт, в результате которого погибли 58 наших военнослужащих – граждан КНР погибло тогда 800 человек. Такие несоразмерные потери объясняются тем, что с нашей стороны была применена ракетная система «Град».

Теперь этот клочок земли на Амуре площадью 0,74 квадратных километра в переводе с китайского называется Драгоценный остров. На острове – в настоящее время это уже не остров, а полуостров, соединённый с берегом насыпной землёй – установлен обелиск с именами погибших китайцев, возле которого китайские пограничники принимают присягу… Спустя четверть века после событий на Даманском, благодаря разработанному КНР в 70-е годы методу «отложенного спора», суть которого сводится к тому, что решение спорного вопроса выносится за рамки двухсторонних международных соглашений до тех пор, пока не «созреют условия», благоприятные и приемлемые для Китая. Благодаря такой тактике Китай за 25 лет получил от России столько земли, сколько не мог заполучить в течение полутора веков, в том числе 337 квадратных километров островной земли на реках Амур и Уссури…

Военный конфликт на Даманском нашёл отражение в фильме «Русское поле». Из этого фильма я помню всего один лишь эпизод: мать убитого в бою с китайцами сына склоняется над его гробом (мать играла Нонна Мордюкова, а сына – Владимир Тихонов). Внешность сына чудесным образом соединила в себе красоту лиц обоих родителей… Только одно это трагическое мёртвое лицо и осталось в памяти…

Через двадцать лет для Мордюковой эта сцена вновь повторилась, только не в фильме, а наяву, и у гроба сына стояла уже не одна мать, но и отец, Вячеслав Тихонов – их сын Владимир погиб от передозировки наркотиков.

Проблема наркомании в нашей стране замалчивалась до тех пор, пока не достигла такого масштаба, что уже не скроешь, только тогда о ней начали говорить – нет, не в новостях, а на учительских конференциях, где-то ближе к концу восьмидесятых. С учителями даже провели спецзанятие, где объянили, как распознавать наркомана по внешнему виду, по особенностям поведения, а также ознакомили с наркоманской лексикой: трава, колёса, дурь, ширнуться, приход…

Слава богу, среди моих учеников не было ни одного наркомана.

Когда спустя семь лет после событий на Даманском мы приехали в Бикин, угроза локальной войны на границе с Китаем была более, чем реальной: китайские провокации на пограничных островах происходили по нескольку раз на день. Наших офицеров то и дело поднимали по тревоге, и жёны никогда не знали, учебная это тревога или боевая. Муж неделями пропадал на этих клятых островах.

Местное население спешило покинуть город до начала боевых действий.

«Только бы успеть, только бы успеть!» – твердила завуч вечерней школы, куда меня приняли на работу (в обычной школе вакансий не оказалось). Бросив дом и пожитки, она уехала к сестре на Урал – завучем назначили меня.

В школе занятия шли утром и вечером: приходилось подлаживаться под рабочий график учеников. Контингент был самый разный: рабочие с лесопилки, строители, прапорщики, курсанты музвзвода мотострелковой части, но самыми необычными учениками были «химики»…

Вспомнился один анекдотический случай, связанный с «химиками».

В бикинские школы из Хабаровского пединститута по распределению прислали молодых специалистов. Один из них, вернее, одна, познакомившись на вокзале с молодым человеком, сообщила ему между прочим, что приехала работать в среднюю школу по направлению, – тот, почему-то очень оживившись, спросил:

-– А вы кто по специальности?

-– Физик, – простодушно ответила девушка, не чувствуя подвоха.

-– А я химик – будем знакомы! – широко, но как-то глумливо улыбаясь, протянул руку «коллега».

Подвох состоял в том, что «химиками» в народе называли зэков, находящихся в ссылке на строительных объектах народного хозяйства. На «химию» обычно попадали зэки из мест лишения свободы, реже – прямо из зала суда. Сразу после принятия этого закона осужденных отправляли исключительно на строительство химических комбинатов – отсюда и пошло выражение «отбывать срок на химии», но в скором времени ареал их применения сильно расширился… Те, кто в колонии был отобран начальством работать на стройке, считались везунчиками: они жили в отдельных общежитиях, получали зарплату, пользовались, хоть и ограниченной, но свободой.

Человек десять таких «химиков» учились в нашей школе, и надо сказать, что это были самые надёжные ученики: в отличие от остальных, они никогда не пропускали занятий, были активны на уроках, дисциплину не нарушали. За любое нарушение правил поведения их строго наказывали: сажали в карцер (специально отведенная комната на первом этаже общежития). Больше всего «химики» боялись отправки на зону, поэтому всегда были отменно вежливы и послушны.

Помню только один отвратительный номер, который отмочил (в прямом смысле этого слова) самый пожилой из зэков в конце учебного года. Неглупый, умеющий размышлять и задавать интересные вопросы, он был обходителен и улыбчив с учителями, а на директора смотрел с нескрываемым подобострастием – начальник! Но на выпускном вечере старый «химик» напился в хлам и был обнаружен лежащим в вонючей луже на карте СССР в кабинете истории (преподавал историю сам директор) – извольте радоваться, уважаемый Василий Матвеевич!

Наш директор, Василий Матвеевич Смецкой, всем своим видом внушал уважение. Фигурой и походкой он напоминал состарившегося Собакевича. В грубой лепке его лица наблюдалась некая ярусность: над тяжёлым, нависшим лбом свисал косой, побитый сединою чуб, над глубоко посаженными, цепкими, серовато-белёсыми глазами нависали кустистые, тронутые седой изморозью брови, крупный рыхлый нос нависал над большим мягким ртом любителя поговорить. Сам он не был толстым, но всё по отдельности в нём выглядело толсто, казалось, даже язык во рту тоже был толст. Язык не полностью подчинялся директору: вместо буквы «Ф» он произносил «ХВ»: «хвевраль», «потхвельчик» – несмотря на этот и другие дефекты речи, он был неутомимый говорун.

По старости лет Смецкой был разжалован из заведующего гороно в директора вечерней школы. Порядок в школе при нём был идеальный: школа блистала чистотой и ухоженностью. Между первым и вторым этажами, на лестничной площадке, висел уютный ростовичок Ленина в кепке. Ильич лукаво щурился, привечая каждого поднимавшегося по ступеням, и снисходительно смотрел вслед удаляющимся… Деревянная, без потёртостей, блестевшая свежей охрой лестница была увешана вазончиками с вьющимися растениями. В школе было теплее, чем у нас дома: кочегары работали не за страх, а за совесть, которую, однако, не забывал контролировать наш вездесущий директор.

В школу Смецкой приезжал на мотороллере. Собравшись куда-нибудь ехать, он всегда предлагал нам свои транспортные услуги, но, имея опыт одной поездки с ним, на вторую уже никто не решался…

От долгой работы на должности завгороно у Василия Матвеича остался один неизжитый пунктик – совещания. Каждый день он хоть на десять минут, да соберёт всех в учительской, чтобы дать какие-нибудь ценные указания. Нас, молодых и нетерпеливых, раздражала его въедливая дотошность.