Висячие мосты Фортуны

Белый заливается лаем – и вдруг лай резко обрывается… Я стрелою в дверь – моя собака лежит на снегу. Подлетаю, валюсь рядом: пуля вошла в глаз…

Плачу… столько лет прошло, а я заливаюсь слезами… Это была моя единственная собака, больше никогда ни одной…

Прекрасный, великолепный, белый как снег молодой пёс с преданными карими глазами, я никогда не забуду тебя. Мы обязательно встретимся с тобой, Белый… Там, где-нибудь на небесных снежных фьордах, жди меня…

Они убили его, чтобы похвастаться передо мной своей меткостью. О, уроды, скучнейшие в мире уроды, как я вас ненавижу!

Машин Бой тоже пропал… у нас отняли любимых друзей… просто так…

Мне враз опостылел весь этот дикий Усть-Анзас. Баста!! Домой!

Четвёртая – самая короткая четверть – началась. К нам перебралась, перессорившаяся со всеми на Горке, Любаша. Впереди у неё были экзамены, нужно было написать задания к билетам. Иногда она задавала странные для учителя литературы вопросы, типа:

-– Надь, а зачем Чичиков скупал мёртвые души?

-– Как зачем? Чтобы заложить их в Опекунский совет: там за душу давали хорошие деньги.

-– А что такое Опекунский совет?

Приходилось доходчиво объяснять учительнице русской литературы суть чичиковской аферы…

Ещё больше я пригодилась ей при составлении билетов по русскому языку:

--Надь, предложение с тире в бессоюзном сложном при быстрой смене событий.

-– «Я за свечку – свечка в печку».

-– Тире в простом при инфинитиве?

-– «Жить – родине служить».

-– Как это у тебя получается? Что ни спроси – у тебя сразу готов ответ.

-– От привычки к чтению, Люба, в голове застревает полно цитат.

--Тебе надо на литфак поступать, дался тебе этот иняз!

Я уже и сама об этом подумывала…

Любин приход внёс некоторые изменения в наши с Машей «устои». Плотно притёртые «тектонические плиты» наших взаимоотношений лежали ровно и, казалось, незыблемо, но вот пришла она, сейсмоопасная Люба, и через некоторое время я почувствовала лёгкий сдвиг одной из плит в сторону от меня: аморфная Машка двинулась в направлении магнита с большей силой притяжения, то есть от меня к Любе. Похоже, они уже сговаривались начать дружить против меня.

«Борьба борьбы с борьбой» – вот девиз Любкиной жизни; и мою бедную Машу, привыкшую плыть по течению, понесло в эту воронку…

-– И ты, Брут, – с горечью констатировала я и приготовилась держать удар.

После всех потрясений: Юркиной измены с сопутствующей уценкой ценностей, гибели Белого, Машиного отступничества – психика моя ослабла, нервишки стали шалить. Я её (Машу) понимала и не осуждала – хотелось только как-нибудь побыстрее прожить эти оставшиеся полтора месяца…

Приезд Любиной мамы предотвратил чуть было не начавшийся тектонический разлом и разрядил атмосферу назревающей вражды…

Любина мама оказалась очень милой женщиной. Она была, как и Люба, голубоглазой блондинкой, но с более мягкими линиями фигуры и чертами лица – у Любы всё крутое: крутые бёдра, крутые икры-бутылки, круто повёрнутая вверх прядь волос надо лбом (в народе говорят: «корова языком зализала»)…

Мама сразу принялась готовить нам обеды, что значительно облегчило мою жизнь.

Заметно было, что она немного побаивается своей волевой дочки, да

и было из-за чего: в отстаивании своих прав Люба могла пойти на всё, вплоть до самых радикальных мер, например, взять и лечь под хирургический нож без всяких показаний к операции. Чтобы не быть голословной, приведу случай из её биографии, рассказанный самой Любой и потрясший нас с Марьей до глубины души.

Поссорилась однажды Люба со своей мамой, да так сильно, что не захотелось дочке идти домой. Чтобы исчезнуть хотя бы на время с маминых глаз, она придумала совершенно невероятный способ: хорошо подготовившись теоретически, она пошла в поликлинику и симулировала там симптомы острого аппендицита. Симуляция была настолько искусной, что ей поверили и отправили на скорой в экстренную хирургию. Там диагноз подтвердился (!) и ей срочно сделали операцию по удалению аппендикса… Какова?!

После этого откровения я стала смотреть на Локтеву совершенно другими глазами. Непредсказуемость, доведённая до крайности. Мой характер тоже непредсказуем (так мне говорят), но не до такой же степени!

* * *

Одно время вслед за Пушкиным я считала, что из годовых времён предпочитаю осень, – и только в Тельбесе, а потом и в Усть-Анзасе осознала, как я люблю весну. Разве можно сравнить «чахоточную деву» с полной жизненных соков цветущей красавицей?! Наша долгая, суровая сибирская зима так выстудит, вымучит и осточертеет, что первому весеннему теплу радуешься, как щенок, и всегда ждёшь от весны чего-то небывало хорошего…

Даже в холодноватых скандинавских глазах Валентины Егоровны замерцал тёплый огонёк. Как-то мы с Любой встретили её на улице, она шла из магазина и несла в руках плоский пакет, в нём оказалась нейлоновая мужская рубашка цвета бордо, слегка разбавленного малиной. Дефицитнейшая вещь! Да ещё такого цвета! В Кузнецке иногда выбрасывали нейлоновые рубашки, но почти всегда белые, да и те неходовых размеров. Приученное хватать без разбору всё, что под руку подвернётся, население богатой страны ходило в чём попало: у кого шея в воротничке болтается, как пестик в ступке; кто в коротких брючонках бежит на работу как подстреленный, а уж про то, что на голову приходилось нахлобучивать, и вспоминать-то тошно!

«Все вяжут шапочки для зим. От этих скучных образин звереешь, Зин!»…

Когда слишком долго приходится носить на себе всякую дрянь, постепенно и незаметно теряешь самоуважение. Может, это и было сверхзадачей государственных идиотов: пусть людишки чувствуют себя пришибленными!

-– Валентина Егоровна, для кого такая красивая рубашка? Для Игоря?

-– Ой, девочки, не спрашивайте… Замуж я собралась. Познакомили меня заочно с одним мужчиной из Краснодара. Вот еду в июне на смотрины… Как вы думаете, понравится ему мой подарок?

-– Валентина Егоровна, даже не сомневайтесь! Как такая прекрасная вещь может не понравиться? Главное, чтобы вы понравились друг другу…

Прелестной она была женщиной: в ней был шарм, настоящий, природный – огромная редкость для советских женщин. Катрин Денёв из Таштагола – длинные ноги, глаза, «как персидская больная бирюза», собольи горжетки, манеры, речь… Для кого всё это? Кого прельщать? Из кого выбирать?

Не из кого… Не сложилось у них с краснодарским, не случилось…

Оказалось, весна не на всех действует благотворно – у людей с неустойчивой психикой она может вызвать нервный срыв. Неожиданный фортель выкинул наш знакомый фельдшер из Ортона , который пел про султана Джафара-Али и его тридцать три жены. Будь у Паганеля хотя бы одна жена, может быть, нервного срыва удалось бы избежать…

Видимо, он был параноик, а, может, одичал и сбесился на почве одиночества: там, в Ортоне, не было ни школы, ни русских сверстников, ни русских вообще…

Так или иначе, но одним прекрасным майским вечером он явился к нам на Гору подшофе и заявил, что если я не выйду за него замуж, он сначала убьёт меня, а потом покончит с собой…

Некоторые признаки неадекватности должны были насторожить меня гораздо раньше, например, однажды он спросил:

-– Надь, тебе бывает обидно просто так, ни из-за чего?

-– Как это обидно ни из-за чего? Я не понимаю вопроса.

-– Ну вот представь, никто тебе ничего плохого не сказал, не сделал, а тебе всё равно обидно и хочется плакать…

-– Плакать? Ни из-за чего?! Нет, такого со мной не бывает…

Я сразу вспомнила этот разговор в тот вечер, когда он явился к нам перевозбуждённый, с блуждающим взглядом. Долговязый, нескладный, он стоял посреди комнаты, размахивая руками, пока не выбил (скотина!) кирпич из нашей многострадальной печки. Рыдая, он тянул ко мне свои длинные, жилистые лапы – кошмар!