Висячие мосты Фортуны

Ортонский фельдшер, длинный, как жердь, нескладный, как Жак Паганель, в таких же, как у жуль-верновского ботаника, круглых очках, прибегал на лыжах из Ортона в гости к Вите – для милого дружка тридцать вёрст не околица…

Витя и Паганель никогда не пели дуэтом – всегда по очереди. Из Витиного репертуара меня ужасно волновала песня про Кассандру:

Без устали безумная девица

Кричала: «Ясно вижу Трою,

Павшей в прах…»

Но ясновидцев, как и очевидцев,

Во все века сжигали люди на кострах!

Это было ново и потрясало меня – Маша дышала ровно…

У Паганеля был совсем другой репертуар: он пел о соблазнах жизни и превратностях судьбы.

Искры камина горят, как рубины,

Переливаясь огнём золотым.

Из молодого цветущего, юного

Стал я угрюмым, седым и больным…

Его любимой была песня о бредущем в пустыне караване контрабандиста Джафара-Али:

Богатствам его нет числа,

Богаче он был паши,

Но погубил его план

И тридцать три жены…

Неслышно для других в мой слух проникало звучание другой гитары и другой голос запевал в моей душе:

У Геркулесов столбов лежит моя дорога,

У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей.

Меня забыть ты не спеши, ты подожди немного,

Ты вина сладкие не пей и женихам не верь…

Юра пел «мужикам не верь», но гораздо чаще вспоминалась другая его песня:

Каюр погоняет собак,

Как тысячу лет назад,

А я для него чужак,

Хотя по закону брат…

А вы там на материке,

За тысячу тысяч вёрст,

Гадаете вы по руке

Живой я или замёрз…

«Живой или замёрз» – это было актуально для нас с Марьей: к утру один угол комнаты обрастал толстым слоем льда. Мы сдвинули кровати, спали одетыми, набрасывая на себя всё, что могло согреть…

* * *

В школе началась лихорадочная подготовка к Новому году, её вдохновителем и организатором была, конечно же, Люба.

Готовились с таким остервенением, как будто это был последний праздник в их жизни. Девочки с Горки всеми вечерами пропадали в интернате: репетиции, костюмы, спевки. Мы с Машей предпочитали, чтобы задействованные в представлении дети приходили сами к нам домой. Вообще, когда я вижу слишком ретивое, да к тому же ещё и показушное общественное рвение, мне всегда хочется отойти и постоять в сторонке.

Непосредственно перед праздником Люба и к* решили разрисовать все стены в классах – директор было воспротивился этому, но, сметённый с дороги тайфуном Любкиной энергии, он только робко жался к стенкам и даже не пытался возражать против праздничных безумств комсомольских валькирий. Ему пришлось разрешить всё, несмотря на то что сразу после зимних каникул в школе должна была начаться плановая проверка гороно.

Классные комнаты, превращенные одна в подводное царство, другая в пещеру Алладина, остальные бог знает во что преображённые неуёмной фантазией юных педагогинь, казалось, тоже с нетерпением ждали праздника…

А между тем обычная жизнь в посёлке тоже не стояла на месте: рушились одни межличностные связи, на их месте возникали новые. Григорий Александрович расстался с Валентиной Егоровной и женился на прекрасной, луноликой, кроткой девушке своего племени. Но новогодний ажиотаж, сопровождавшийся томительным ожиданием чуда, захватил и его: он возжелал присутствовать на предстоящем празднике жизни. Жена, судя по всему, была против: конечно же, она ревновала. На этой почве молодожёны сильно разругались. Случайно я оказалась невольной свидетельницей семейной распри, разыгравшейся у их забора… Григорий толкнул жену, пытавшуюся удержать его, да так, что она, перелетев через жерди, упала в снег…

Что в таком случае можно было бы услышать от русской молодки?.. Всё, что угодно, только не это:

-– Гриша! Гришенька мой, вернись!! – сидя в сугробе, беременная женщина с мольбой простирала руки вслед удаляющемуся мужу.

Напрасная мольба – Гришенька, не оглядываясь, сурово сдвинув брови, решительно шагал навстречу новогодним соблазнам…

Тридцать первого декабря, прямо с утра, Толик-Культура побежал на лыжах по речному льду в Усть-Кабырзу за водкой: в Усть-Анзас водку не завозили никогда, видимо, из соображений заботы о физическом и нравственном здоровье жителей посёлка. У шорцев, как у американских индейцев, в организме отсутствует защитная реакция на алкоголь: они мгновенно пьянеют, валятся с ног и засыпают; так же быстро у них возникает стойкая алкогольная зависимость. Поэтому водку, за которой нужно слишком далеко ездить, пили только по праздникам. Судя по всему, техника самогоноварения шорцам была неведома…

Школьный праздник, конечно, удался: были ряженые, были аттракционы, были призы и подарки…

-– Ёлочка, зажгись!! – восторженно требовали дети.

И высокая, густая ель, срубленная в тайге Аполлоном Фёдоровичем, хоть и не с первого раза, но зажглась.

-– А где моя внучка?! – вопрошала басом Люба, переодетая в Деда Мороза.

Снегурочку незамедлительно обнаруживали проворные зайцы из пятого класса и приводили из

коридора пионервожатую Галю, одетую в голубой халат.

После вокруг-ёлочных хороводов дети разбрелись по пещерам и подводным мирам, там они чего-то срезали, через кого-то прыгали, путались ногами в мешках, носили воду в ложках – и за эти мучения получали карандаши, тетради, конфеты – они всему были рады.