Висячие мосты Фортуны

Когда заходишь в такую баню, сразу хочется выскочить оттуда вон, на белый свет: пугает жуткая чернота – всё в копоти! Пол, стены, потолок – ни единого светлого пятна, кроме маленького, тусклого окошечка, – и сразу приходит на ум страшилка: «В чёрной, чёрной комнате стоит чёрный, чёрный стол…» Стола там, правда, никакого нет, а стоят вдоль чёрных стен скамьи, тоже чёрные.

Я уверена, что такой огромной бани по-чёрному нет нигде в мире. Она уникальна! Её надо бы сохранить как одну из главных достопримечательностей Горной Шории.

Пару раз мы с подругами мылись в этой баньке. Есть ещё одна особенность чёрной бани: там как ни ловчись, как ни старайся ни к чему не прикоснуться, всё равно не углядишь – и только дома пятна сажи вдруг обнаружатся в самых неожиданных местах…

В наше время всё более популярным становится «экстремальный отдых» в отдалённых, глухих деревнях, где ведётся только натуральное хозяйство, где минимум бытовых удобств, но вряд ли сейчас удастся отыскать такой экстрим, каким насладились в полной мере мы с подругами в Усть-Анзасе в пору нашей беспокойной юности.

Таким достижением цивилизации, как лампочка Ильича, в Усть-Анзасе, безусловно, пользовались, но дозированно, по часам. Линию высоковольтной передачи туда дотянуть не смогли – электричество

поступало от движка, который обслуживал Толик, по прозвищу Культура. Надо сказать, меткое прозвище: культурная жизнь Анзаса полностью зависела от этого тридцатилетнего шорского парня.

Долгими зимними вечерами, проверяя тетради при свете керосиновой лампы, я вдруг нечаянно обнаруживала, что в носу скопилась столько копоти, что заправский трубочист позавидует…

Пора рассказать о коллегах. Сколько новых лиц! Сколько характеров!

С кого начать?

Начну с директора.

Шорец, географ, фамилия Судочаков. Это одна из самых распространённых в тех местах фамилий наравне с Корчаков, Топаков.

В нашем институте фольклор преподавал шорец-доцент Чудояков. Со временем он стал профессором – чудо! Правда, звали его не Яков, а Андрей. Андрей Ильич Чудояков.

Однообразие шорских фамилий с лихвой искупалось разнообразием имён – вряд где-то в России ещё отыщется место, где встретишь столько экстравагантных имён: Венера, Аполлон, Роза, Роберт…

К сожалению, я не помню имени директора. Был он молод (немного за тридцать) и производил впечатление человека довольного жизнью и самим собой. Не помню случая, чтобы он был растерян, взбешён, возмущён, как это иногда происходило с Николаем Феоктистычем, хотя экстраординарные ситуации в анзасской школе случались чаще и бывали сложнее, чем в Тельбесе. В общем, что и говорить, человек был на своём месте.

Жену директора, миловидную белоруску, звали Вера – в Белоруссии директор проходил срочную воинскую службу, оттуда и привёз себе жену. У них рос сын, мальчик лет шести…

Завуч Валентина Егоровна, русская, преподаватель истории. Человек, безусловно, неординарный… Сколько же ей было тогда? Если сыну Игорьку было лет 15-16, то ей… ну не важно, не будем уточнять возраст молодой женщины…

Как завуч она нас всех устраивала: у неё не было привычки слишком часто ходить по урокам и потом устраивать разбор полётов, по крайней мере, у меня на уроке она не была ни разу.

Никогда, никому, никаких замечаний при всех, публично – этому принципу она следовала неукоснительно.

О методике преподавания она вряд ли имела какое-нибудь определённое представление: до того как стать историком в школе, она работала маркшейдером в Южкузбассугле и имела среднетехническое образование. Маркшейдер – сложная специальность, требующая высокого уровня интеллекта. Здесь интеллект Валентины Егоровны проявлялся в рациональном подходе

к жизни. Она работала в Усть-Анзасе уже не первый год и очень неплохо, кстати сказать, устроилась: жили они с Игорьком рядом со школой в отдельном доме, в котором могли бы свободно разместиться пятеро молодых учителей-новобранцев; её закрома ломились от съестных припасов, а чемоданы были набиты ценной пушниной.

Учительницы, набившиеся, как божьи коровки в спичечный коробок, в дом на горке, сплошь были молодыми специалистами, окончившими педучилище и угодившими в Усть-Анзас по распределению.

Люба Локтева – русский язык и литература, родом из города Белова Кемеровской области.

Люда и Оля из Новомосковска (вот занесло девчат!).

Люда – математик с почерком двоечницы. Открыв её журнал, я решила, что его заполнял кто-то из учеников. Уроки математики Валентина Егоровна посещала чаще, чем другие, и после урока она подолгу говорила Люде о чём-то в коридоре у окна (своего кабинета у завуча не было).

Оля – младшие классы. Девушка, видимо, имела перед собой какой-то определённый образ для подражания: белые, тщательно уложенные кудри и широкая однообразная улыбка – Голливуд местного разлива…

Лида из Тулы (тоже занесло!) не помню, что преподавала эта маленького роста, с квадратной грудной клеткой и острыми плечиками девушка. А!… кажется, физкультуру. По всей видимости, она была не прочь выйти замуж за аборигена, но увы и ах – не сбылось…

В том же «теремке» жили пионервожатая Галя, инвалид с недоразвитой от рождения кистью левой руки, и долговязая трудовичка Вера из Таштагола, вольнонаёмная, как и мы с Машей.

Григорий Александрович, математик и физик, абориген.

Вот его можно было бы наречь Аполлоном: пышная шапка чёрных кудрей, красивого рисунка рот, напоминавший негритянский, идеальные зубы, казавшиеся полупрозрачными на солнце, глаза всегда немного печальные… да, глаза шорские, но более открытые, чем у остальных представителей этой славной нации. За счёт стройности и худощавости он казался выше своего среднего роста, жесты имел плавные и речь интеллигентного человека. Молод, примерно в возрасте Иисуса Христа. Неженат. Официальный любовник завуча Валентины Егоровны…

Маша Шутова, с которой я делила стол и кров, была родом из Спасска, что в десяти километрах от Таштагола.

Мы все прилетели из Спасска: его не минуешь, потому что там находился аэродром, откуда летали в отдалённые селения Горной Шории самые надёжные в мире вертолёты Ми-4 и Ми-8, а самолёты Ан-2 и Як-12 совершали рейсы в города Кемерово, Новокузнецк, Бийск, Солтон…

Спасск – шорский Эльдорадо, сибирская вольница: там находили приют беглые непойманные каторжники, а также беглые крепостные; при советской власти туда стекались раскулаченные крестьяне со всей России-матушки – все, кто бежал от закона, находили приют в Спасске, куда властям до них не дотянуться, – руки коротки. Главная приманка этих краёв для неподконтрольных государству людей – золото. В домах местных жителей, говорят, и сейчас можно найти лоток, бутару и другие причиндалы золотодобытчика, а раньше они имелись в каждом доме. Мыли золотишко и в Усть-Анзасе, и в других посёлках, расположенных по теченью золотоносных рек: Кондомы, Ортона, Мрас-Су…

Спасск, наверно, единственный посёлок в Горной Шории, где стояла и стоит по сей день православная церковь.

Вот в каком необычном месте родилась и выросла Маша с замечательной фамилией Шутова.

Маша немного задержалась с прибытием, а когда прилетела, все предметы были уже разобраны – осталось только пение. Койко-мест в общежитии тоже не хватило – пришлось нам жить и спать на одной кровати в доме у нецивилизованной шорской бабушки.

Лучшего друга для совместного проживания и придумать было трудно. Мария воспитывалась в многодетной семье, жила в трудных бытовых условиях и потому была неприхотлива в быту, спокойна, сговорчива и к тому же восхитительно ленива, наверно, ещё ленивее, чем я. Её всегда всё устраивало, но если я предлагала что-нибудь переставить или как-нибудь украсить наш быт, она с готовностью соглашалась. Вдобавок ко всему у нас с ней была общая вредная привычка – курение. Когда весной, перед концом учебного года, перессорившись со своими сожительницам, к нам переселилась Люба Локтева, она нашего пристрастия к сигаретам не одобряла.

-– Вот скажите, – спрашивала она нас, – как можно после вкусного обеда (обеды готовила я) взять и испоганить рот вонючим дымом?

Мы с Машкой сидели на корточках перед открытой печной дверкой, пускали в неё дым и снисходительно улыбались: бесполезно объяснять некурящему человеку, что именно после вкусного обеда и приятнее всего выкурить хорошую сигарету. Я привозила из Новокузнецка «Варну» или «ВТ» – по тем временам это были хорошие сигареты…

* * *

Мне дали весь немецкий язык, причём классы не делились на группы (видимо, власти решили, что и так сойдёт). До меня немецкий преподавал восьмидесятилетний старец Юрий Павлович, русский по национальности. Бог весть, каким ветром его занесло в эти края,

говорили, что в Таштаголе живёт его сын. Юрий Палыч был такой немощный и дряхлый, что постоянно засыпал на уроках. Его старческий сон был настолько глубок, что он даже не чувствовал, как детишки, расстегнув ему ширинку, запихивали туда бумажки, причём, как выяснилось, это делали детишки моего класса.

Ну не мерзавцы?!!

Эх, детишки! Им только дай почувствовать слабину, они тут же устроят тебе такую весёлую жизнь, что мало не покажется.

Дети быстро определяют, у кого на уроке можно шалить, а у кого нельзя. Невзлюбили они почему-то вольняшку Веру из Таштагола. Кто-то из учителей рассказывал, что, заглянув по какой-то надобности в класс во время урока, не сразу обнаружил её. Оказалось, что Вера сидит под учительским столом (она была довольно длинной дылдой) и затравленно выглядывает оттуда.

Чего она туда залезла? Может, её загнали под стол шрапнелью из жёваной бумаги? Может, искала что-нибудь на полу?

Но возможно и другое: наши мастера сплетен, обосновавшиеся на Горке, умели отливать такие пули, которые разили наповал. Все понимали, что в учительской общаге Вера явно пришлась не ко двору. Так или иначе, но бедняжке пришлось уволиться и уехать, не дождавшись конца учебного года…

Юрия Палыча ученики любили, но разве могли они удержаться, чтобы не поиздеваться безнаказанно над беспомощным человеком?

Над гоголевским Акакием Акакиевичем Башмачкиным сослуживцы тоже ведь не со зла глумились…

Узкоглазые детишки и после того, как Юрий Палыч уволился с работы, продолжали поддерживать с ним отношения: ходили к нему в гости играть в шашки. Они играли ровно до тех пор, пока старик не начинал клевать носом, тогда они ему снова расстёгивали и снова запихивали… Руки бы им поотрывать!!!

Я даже выяснила, кто это делал. Был такой в моём классе переросток, длинный детина в видавшем виды пиджаке до колен, однофамилец, а, может, и родственник директора, да и пиджаком этим, как выяснилось позже, осчастливил его сам Судочаков – пожаловал, так сказать, с директорского плеча. В случае очередной провинности шалуна-однофамильца директор начинал чтение морали с одинакового вступления: «Я тебе пиджак подарил, а ты как себя ведёшь?»