Неизбалованные вниманием, дети остались довольны праздником…
К одиннадцати часам праздник для взрослых переместился в клуб.
Когда все встречающие уже собрались в зале, отворилась дверь – и в облаке морозной пыли на пороге возник Толик-Культура! Его лицо было красным от мороза, брови и ресницы белыми от инея, а за спиной в рюкзаке позвякивали бутылки с водкой – настоящий Дед Мороз для взрослых!
Не удержавшись, я подлетела и расцеловала его в обе щёки – герой должен чувствовать себя героем, а не средством для доставки пойла!
Его появление и было самой большой радостью этого новогоднего вечера.
Когда от чего-то или от кого-то слишком многого ждёшь, то, как правило, действительность не оправдывает ожидания. Так и случилось. Перегоревшие в ожидании чуда, учительницы никак не могли развеселиться: алкоголь расслабил нервы, но не развеселил.
Мы с Машей ушли, не дожидаясь конца празднества: пьяные шорцы противны, ещё противнее пьяные бабы…
В Тельбесе у нас была одна тощенькая, маленькая, личико с кулачок, непьющая математичка из местных. Она присутствовала на всех наших застольях: у неё было хобби – слушать за столом болтовню пьяных коллег, просеивать её через сито трезвого ума и выковыривать оттуда какую-нибудь пикантную изюминку – авось пригодится!
Мы с Машкой в ту новогоднюю ночь были достаточны пьяны и недостаточно любопытны – и по этим двум причинам решили ретироваться по-английски…
В тёмных сенях клуба (он был построен по принципу обыкновенной бревенчатой избы), у входных дверей, мы наткнулись на Любу: она стояла с кем-то из местных, кажется, это был Роберт. Им было не до нас: они целовались. В перерывах между поцелуями слышались отрывистые Любкины команды: "Руки!.. Я сказала, руки!!!»
Ох, Люба, Люба, неудержимо страстная натура во всех своих проявлениях..
Однажды силу её любовного пыла я испытала на себе – не могу без смеха вспоминать этот случай.
Наше знакомство с Любой не прекратилось после завершения Усть-Анзасской кампании. Люба поступила на заочное отделение нашего пединститута. Приезжая в Новокузнецк, она обычно останавливалась у меня. К тому времени она уже успела выйти замуж – вот так без писем, без ожидания – сразу результат! Просто Цезарь в юбке, а не Люба…
Спали мы с ней на раскладном диване, достаточно широком, чтобы не касаться друг друга. Однажды среди ночи Люба вдруг поднялась, села с закрытыми глазами в постели и, протянув наугад, как гоголевская панночка, руки, властно взяла в ладони мою голову и страстно впилась в мои губы (слава богу, не взасос). Пробормотав
какую-то нежность, Любка отпустила мою башку, повалилась на подушку и мгновенно заснула, а, может, она и не просыпалась…
Конечно, утром она не могла вспомнить свой сомнамбулический поцелуй, расцененный мной как изъявление супружеской любви, ошибочно направленной на другой объект…
* * *
Вернувшись после зимних каникул, мы узнали, что занятия в школе начать невозможно, потому что иссяк весь запас дров…
Мы с девчонками прошлись по пустым классам. Технички белили стены и потолки в выстывшей за две недели школе, но через побелку всё равно проступало подводное царство, а сверху, кружась, медленно падали мелкие, как сухой снег, чешуйки не приставшей к ледяному потолку извёстки. И такой «снегопад» можно было наблюдать во всех классах: бесполезно белить нетопленное помещение…
Дрова были заготовлены, но их вовремя не вывезли из лесу (вестимо), а снегу навалило столько, что лошадь не могла пролезть через сугробы, потому что она не вездеход.
А кто у нас вездеход?
Человеческий фактор! Он и только он в стране Советов всегда готов преодолеть все трудности и снести все преграды, причём совершенно бесплатно!
Если родина скажет: «Надо!» – попрём и в лютый мороз по пояс в снегу впереди лошади…
«Мороз десятиградусный трещит в аллеях парка – нам весело, нам радостно и на морозе жарко» – этот стишок не про нас. Десятиградусный не трещит – трещит двадцатиградусный, а в тот день, когда мы шли впереди лошади по заваленной снегом тайге в своих несерьёзных пальтишках и вязаных шапчонках, было все двадцать пять! Но всё равно было весело и жарко… в начале похода за дровами…
Конечно, что и говорить, добрый шмат здоровья пришлось оставить в Усть-Анзасе. Стоило ли оно того? Для меня – да.
Узнать, чего ты стоишь на самом деле, всегда полезно, а те два года, проведённые в Горной Шории, стали как бы трамплином к самостоятельной жизни, тоже полной испытаний на прочность…
Зимой человек, развозящий дрова по адресам на той самой лошади, для которой мы топтали дорогу в лесу, по вине которого дрова не были вовремя вывезены, чувствует себя почти богом. У него даже имя было соответствующее – Аполлон Фёдорович! Но по виду он больше напоминал Микулу Селяниновича: широк в плечах, могуч телом, высок и дороден, хоть и узкоглаз.
Дров, которые он привозил, хватало дня на два, на три – потом
приходилось открывать на Аполлона настоящую охоту: выслеживать, ходить за ним и канючить, чтобы привёз дровец посуше, потолще, без сучков. Привозил, какие были: сырые, с сучками – не всегда, но частенько.
Сырое полено – это же сущее наказанье! Оно ни за что не загорится, пока из него не выйдет вся влага. Сначала оно пузырится и шипит, впрочем, шипит оно до конца, потом тлеет и изредка вспыхивает, но даже если вспыхнуло, радоваться рано: через минуту пламени как не бывало – снова тление и тоскливое шипенье… тепла от таких дров не больше, чем от керосиновой лампы…
Если кто-то думает, что колоть дрова очень трудно, он ошибается. Когда вижу в кино, как напрягается (в Сибири говорят «кажилится») актёр, занося колун далеко за голову и изображая неимоверные усилия, мне становится смешно – полено, особенно промёрзшее, раскалывается легко. Главное, иметь хоть какой-нибудь глазомер, чтобы не ударить мимо, и ещё важно, чтобы топор крепко держался на топорище – наш имел привычку соскакивать. Мы с Машкой быстро наловчились колоть дрова, хотя она, наверно, ещё дома наловчилась, иногда помогал кто-нибудь из приходящих к нам юношей, в основном, это был Игорёк…
Игорёк, Игорёк – непутёвое чадо нашего завуча.
«Малый был до того вертляв, что не удавалось толком разглядеть его лица», – Гоголь как будто списал портрет с Игорька. Он был ужасно суетлив, не мог усидеть на одном месте дольше минуты: то убегал, то появлялся в самый неподходящий момент. Да, чего греха таить, мальчик был непоседлив, изрядно назойлив и нежно глуп, но была в его характере такая черта, ради которой можно было закрыть глаза на мелкие недостатки (у кого их нет?) – Игорь отличался необыкновенной услужливостью, местами даже переходящей в угодливость. Его не надо было просить дважды – он с первого раза охотно исполнял любую просьбу той, кого выбирал своей госпожой, остальные просто пользовались излишками его щедрости – хватало на всех.
До Нового года Игорь у нас появлялся изредка: он всеми днями отирался на Горке. Слово «Новомосковск» имело над ним непобедимую власть: что-то недосягаемо прекрасное чудилось Игорьку в его звучании. Именно тогда по приказу новомосковских он крал мои письма и таскал их на Горку, но ближе к Новому году началось прозрение. Игорь вдруг постиг мелкотравчатую природу недомосковских барышень – сам он был великодушен и широк…
Когда он переметнулся к нам, мы шутя осыпали его упрёками в прежних привязанностях и ненасытно требовали доказательств преданности, а уж он, чтобы загладить свою вину, из кожи лез вон.
-– Игорёк натаскай, пожалуйста, воды в ванну.
Натаскает полную ванну из проруби, вырубленной в ручье под горой.
-– Игорёк, будь добр, подколи дровишек. Топор в сенях.
Наколет с радостью.
Совсем уж обнаглев, мы сделали попытку подобраться к домашним закромам завуча.
-– Игорёк, а правду говорят, что у вас в подполе есть медвежатина?
-– Конечно, есть!
Игорь был неисправимый хвастун, увлёкшись, он мог и приврать, но любое враньё оборачивалось против него же: мы сразу требовали вещественных доказательств. В данном случае доказательством должна была стать медвежатина.
Напоминать о медвежатине пришлось долго. Чтобы отвлечь нас от вожделенного куска мяса, он притащил нам семисотграммовую банку консервированной черешни – это была такая роскошь, такой дефицит, какого и в Кузнецке-то днём с огнём не сыщешь. Вот так подфартило нам с Марьей: наконец-то мы узнали вкус черешни! Воистину, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь…
Благополучно слопав завучеву черешню, мы не унимались и твёрдо стояли на своём: хотим медвежатины!.. В конце концов он приволок нам обрезок какого-то ремня, клятвенно уверяя, что это и есть вяленая медвежатина. «Медвежатина» оказалось жёсткой, как подмётка, и жилистой, как пятка, но собакам понравилась…
Наверно, личная жизнь Валентины Егоровны сложилась бы более удачно, если бы не Игорёк, но она любила его и позволяла многое, чего не позволяют здоровым детям…
Спустя лет двадцать Игорь пытался найти меня в Новокузнецке. Несмотря на то что у нас дважды сменился городской адрес, он всё же разыскал квартиру моих родителей. Лёлька рассказывала:
--Пришёл какой-то мужчинка, – она изобразила «мужчинку», поджав губы к носу, подняв плечи и прижав локти к бокам (именно так выглядел Игорёк в минуты неуверенности в себе). – Спросил тебя. Сказал, что у него умерла жена и что он хотел бы поговорить с Надей. Ещё сказал, что он обеспеченный человек, рантье, живёт с процентов по вкладам…
Рантье? Проценты по вкладам?.. Кто это мог быть? Кто ещё мог додуматься, придя к незнакомым людям, отрекомендоваться как рантье? Только он, хвастунишка Игорёк!!
* * *