Сущность

– Расскажите мне всё, Фёдор, прошу. Потому что пока мне ничего не понятно…

Фёдор начал негромко говорить. Порой надолго останавливаясь и замирая. Словно всматривался куда-тот вглубь себя застывшим взглядом. Он обхватил голову обеими руками, с силой сжимая виски побелевшими от напряжения пальцами:

– Моя мать умерла, когда мне было пять. Я её плохо помню. Так, какие-то обрывки слов, картинок, порой мерцающих в памяти, как свет маяка. Осталось только чувство теплоты, любви. Какое-то время мы с отцом жили одни, и оно помнится светлым и добрым. Отец тогда заменил мне маму. Он много занимался мной. Мы гуляли по вечерам, разговаривали обо всём на свете. Нам было хорошо вдвоём. Но он не оставлял попыток найти мне новую мать, а себе жену. Думал, что так будет лучше. И снова женился, когда мне исполнилось девять. На Ольге, матери Анжелы, ей тогда было шесть лет. Так мы стали сводными братом и сестрой. Мой отец был добрым, мягким человеком, может быть немного безвольным и безалаберным, но не настолько, чтобы это мешало жить. Мать Анжелы, Ольга – была другой. Волевой, жёсткой. Любила, чтобы всё в доме подчинялось неким правилам, которые выдумывала сама. Может, нам с отцом это было и на пользу, не знаю. По крайней мере, она точно так считала. Со мной мачеха была строга в каких-то случаях, но никогда особо не обижала. Можно сказать, относилась, как к соседскому мальчику. Не ругала, но и не любила. А я и не нуждался в её любви. А вот родная дочь, Анжела… Не знаю, почему, но мне порой казалось, что мачеха её ненавидела. Всё время только придиралась, лупила всем, что под руку попадет. Порой без причины. По имени даже не называла. Когда она звала дочь, своим низким недовольным голосом: «Где ЭТА?» – Анжела вся сжималась и бледнела. Она была робкой, тихой девочкой. Сейчас понимаю, что очень несчастной и одинокой. Болезненно застенчивой, даже забитой, я бы сказал. Она всё время словно ожидала удара, сутулилась и втягивала голову в плечи, будто бы стараясь быть ещё меньше и незаметней. Я тоже был ребёнком и много чего не понимал, но всегда удивлялся, почему моя мачеха так строга, даже жестока, с собственной дочерью. Я пытался спросить у отца – почему? Но он всегда как-то уклончиво отвечал нечто вроде: «Это всё для её же блага…» Мне и тогда казалось странным такое объяснение, да и сейчас до сих пор не понимаю, какое благо он подразумевал. Отец постепенно тоже перенял такое отношение к падчерице. Она стала для него чем-то вроде паршивой собачки, которую терпят в доме из милости, но попрекают каждым куском и пинают под столом. Может быть, он просто пытался угодить мачехе. Не знаю… Отец очень изменился после женитьбы на Ольге. Мы больше не гуляли и не разговаривали по душам. Если я обращался к нему с какой-то просьбой, он опускал глаза и бормотал, отворачиваясь:

– Нужно посоветоваться с мамой.

Я злился на него за это, но не решался упрекнуть. Считал, что отец женился из-за меня, и теперь мы оба должны смириться. Мне не нравилась мачеха, и к Анжеле я тоже не испытывал особой симпатии. Но порой становилось жаль её, и пытался заступиться, но что я мог… В школе у неё тоже не всё ладилось. И с учёбой, и с одноклассниками. Её дразнили. Знаете, как иногда бывают злыми дети – все вместе нападают на одного слабого и беззащитного. А Анжела была именно такой. Лёгкой мишенью для насмешек. Никому не нужной, неприкаянной какой-то, что ли. Ольга, мачеха, и одежду ей почти не покупала. Только школьную форму, и то с рук. Всё остальное сестра донашивала за мной. Сами представляете, как это выглядело – девочка в мальчишеской одежде, большей на несколько размеров. Волосы стригла мачеха своей дочери сама, тоже коротко как мальчишке и криво. Всё это очень забавляло её одноклассников, сами понимаете.

Каждое лето отец отвозил меня в деревню к своей матери, моей бабушке. Анжелу мать отправляла в какой-то детский лагерь на все каникулы. С начала июня до конца августа. С глаз долой, как говорится. Не знаю, как ей это удавалось, но даже между сменами Анжела оставалась там. Думаю, что и в лагере ей было нелегко, – Фёдор вздохнул. – В то лето, когда мне исполнилось четырнадцать, что-то там не заладилось с лагерем. Кажется, потому что мачеха сменила работу. Анжелу тоже отправили со мной в деревню. В ту самую Николаевку. Это сейчас она постепенно умирает, а когда-то была большим селом, стоящим неподалёку от рудника – там добывали медную руду с начала прошлого века. Но добычу постепенно забросили, а шахты почему-то не затопили, как обычно это делают. Бабушка говорила, что вроде как планировали разработку дальше, но так и не стали. Мы вместе с местными ребятами бегали туда, играли, порой забираясь далеко вглубь. Там, под землёй, прятались целые лабиринты тёмных загадочных тоннелей. Взрослые, конечно, запрещали ходить на рудник, но детей всегда манит неизведанное. Среди ребятни ходили рассказы-страшилки о призраке шахтёра, якобы погибшем там, о таинственных зелёных огоньках, порой мелькающих в темноте подземелья. Мы с Анжелой сдружились за это лето. Она, к моему огромному удивлению, оказалась довольно бесстрашной девчонкой, и мы вдвоём изучали извилистые подземные коридоры рудника, забираясь порой так далеко, что становилось по-настоящему страшно. Даже заблудились как-то. Не понимали, что это опасно. Хотели увидеть зелёные огоньки, – Фёдор грустно усмехнулся. – Анжела словно ожила вдали от матери, перестала вздрагивать от каждого шороха. Я никогда не видел её такой весёлой, беззаботной, как в то лето. До одного случая, после которого всё изменилось.

Как-то в один из дней мы забрались в очень старое ответвление шахты. Деревянные опоры, поддерживающие стены, почти истлели. В тишине слышался стук капель, мутная вода сочилась из трещин в стенах и хлюпала под ногами. Тоннель становился всё ниже и уже. Настолько, что пришлось встать на четвереньки. Мы замёрзли до дрожи, промокли, измазались в глине и уже решили было повернуть обратно. Но узкий лаз внезапно вывел нас в просторную пещеру с земляными стенами. Я обвёл фонариком стены, и понял, что это тупик – дальше хода не было. Похоже, его просто-напросто завалило когда-то. «Придётся ползти обратно», – подумал я, ещё раз огляделся и увидел что-то, мелькнувшее в свете фонарика. Обвалившаяся с края стена открыла нишу, в которой лежало нечто прямоугольное, завёрнутое в полуистлевший холст. Затаив дыхание, чувствуя себя кладоискателями, мы осторожно развернули потемневшую от времени ткань. Там оказалась старинная книга в черном кожаном переплёте, на обложке которой было выдавлено и покрыто полустёртой золотой краской изображение женского лица. С кудрявыми волосами и странными шипами вокруг головы. Свет фонарика стал совсем тусклым – я понял, что скоро батарейки совсем сядут, и мы останемся здесь в кромешной темноте.

– Давай вылезем отсюда, наверху посмотрим, – сказал я Анжеле, замотал обратно в ткань и засунул под себе майку.

Находка обжигала кожу холодом, но я терпел, стиснув зубы. Мы выбрались из шахты на дневной свет и с любопытством стали рассматривать книгу. Текст в ней был какой-то необычный, ни на что не похожий. Нечто среднее между иероглифами и арабской вязью. Никогда больше не видел ничего подобного. Но не это главное. Картинки в ней – они были ужасны. Какие-то человеческие жертвоприношения, как показалось мне на первый взгляд. Точно такие, что нарисовала ваша дочь, – Фёдор покосился на край скамейки, где валялись листки бумаги, небрежно им отброшенные, и брезгливо поморщился. – Я почувствовал отвращение, до тошноты. От книги противно пахло. Затхлостью, гнилью. И ещё этот обжигающий холод, что я ощутил, когда книга была у меня за пазухой. Но сейчас он стал просто невыносимым. Он пробирался по моим рукам, выше и выше, вгрызаясь в каждую клеточку, так, что хотелось закричать. Я снова обернул книгу холстом, чтобы приглушить этот странный, выворачивающий внутренности, холод. Я даже дышать перестал на время – мне противно было нюхать эту вонь. «Мерзкая книжонка, давай утопим её в болоте», – сказал я Анжеле. Но она вдруг с силой рванула книгу у меня из рук. Закричала, что ещё не посмотрела, обозвала дураком. Мы поссорились и едва не подрались. В первый раз в жизни. Никогда не видел её такой взбешённой до этого. Она убежала домой, спряталась от меня на чердаке. Закрылась там и не спускалась весь остаток дня. И на следующий день выходила только поесть. Мы почти перестали разговаривать, стали вновь совсем чужими. Словно и не было между нами этих чудесных дней беззаботной детской дружбы. Я больше не пытался забрать книгу, да это мне и не удалось бы. Анжела даже спала с ней. Знаете, что было странным – она водила пальцами по строкам книги, так, как читают слепые по книге Брайля, и говорила, что понимает, о чём там написано. Я думал, что она меня разыгрывает и ещё больше злился на неё. Мы так и не помирились. Я так и бегал целыми днями с местными ребятами на улице, а Анжела сидела дома с этой мерзкой книгой в обнимку до самого отъезда. Она очень изменилась, я её не узнавал. В ней появилась какая-то… наполненность, что ли. Которой раньше не было. Но нехорошая. Мне на ум приходит сравнение – до этого душа Анжелы была пустым прозрачным сосудом, на дне которого теплился робкий огонёк. И вот этот сосуд наполнился, но чем-то тёмным и пугающим, навсегда погасив так и не разгоревшееся пламя… Думаю, это были первые признаки сумасшествия, но я не понял этого. Не знаю, что было причиной. Возможно, из-за отношения матери к Анжеле её психика была на грани, а книга стала неким катализатором. Или эти ужасные рисунки так подействовали на неё. Могу только догадываться. Правды теперь не узнать. Да это уже и неважно.

Потом за нами приехал мой отец. Он выглядел потерянным и нервным. Оказалось, что пока мы были в деревне, наши родители поссорились, а позже развелись. Анжела всю обратную дорогу просидела молча, глядя в окно автобуса своим новым странным взглядом. Словно знает и видит то, что недоступно остальным. Она совершенно равнодушно приняла новость о том, что они с мамой теперь будут жить отдельно от нас с отцом, только криво усмехнулась. Мы так и не помирились с ней, и я видел её тогда в последний раз. Я не знаю причин развода мачехи и отца, он никогда больше не говорил об этом. Хотя догадываюсь. От него стало часто попахивать спиртным по вечерам, и тогда они с мачехой ссорились. После развода он начал пить запоями. Даже мои просьбы его не останавливали. Каждый раз обещал, что перестанет, но пил ещё сильней.

– А что с ним сейчас? – тихо спросила Лера.

Отец умер, отравившись техническим спиртом, когда мне исполнилось двадцать, – вздохнул Фёдор. – А через несколько лет начались эти ужасные убийства. Дети. Двенадцать невинных душ. И я мог прекратить это зверство, если бы вспомнил тогда о книге, что мы нашли и рисунках в ней. Моя сестра в точности повторила то, что было изображено там. Эти картинки в книге – жуткий палач в плаще, маленькие детские тела, зашитые губы, вырезанные глаза, кровь. Они до сих пор стоят перед глазами. Почему же я не вспомнил их, когда Анжела начала убивать? Не знаю. Не понимаю… Все в городе знали о том, как убивают детей. Хотя власти и пытались скрыть, чтобы не сеять панику, но разве можно было утаить такое? И я знал – и не вспомнил. Не понял. С тех пор меня терзает чувство вины, каждый день на протяжении многих лет, понимаете? Тринадцать долгих лет эти дети снятся мне каждую ночь, – Фёдор повернул к ней голову, в его глазах явственно читалось страдание.

Лера положила свою ладонь на его руку:

– Фёдор, вы ни в чём не виноваты, зачем так терзать себя. Вы были подростком, когда видели книгу. Я тоже, наверняка, никогда бы не подумала, что девушка, которую знала робким ребёнком, может превратиться в жестокое чудовище. Не смогла бы связать какие-то картинки в книге с настоящими убийствами. Вы же не следователь, не полицейский…

– Умом я понимаю это, но всё равно чувствую вину. От этого чувства негде спрятаться, его невозможно забыть. Оно всегда здесь, со мной, – Фёдор прижал ладонь к своей груди и посмотрел Лере в лицо. В его глазах стояли слёзы. – Когда я пришёл сюда, в обитель, мне стало немного легче. Я каждый день молюсь о невинных загубленных душах. И об Анжеле. Не той, кем она стала. О маленькой несчастной девочке, которую я знал когда-то. О её матери Ольге, посеявшей в душе дочери зёрна ненависти, которые проросли, дав чудовищный урожай. Слаб человек, и не ведаем, что творим. Прости, господи, душу её грешную. – Фёдор перекрестился, грустно глядя на Леру и тихо добавил:

– И о своей душе я молюсь уже много лет. Молюсь. Но не чувствую прощения. Это неправильно, я знаю. Может быть, поэтому я уже много лет только послушник. Мой духовный отец говорит, что я пока не готов к постригу. Хотя – неисповедимы пути господа нашего. Если бы я принял постриг, братья знали меня под другим именем, и вы вряд ли нашли меня. Я должен помочь вам, и помогу, чем смогу.

– Спасибо, Фёдор, – прошептала Лера с благодарностью. – И всё-таки. Что же это была за книга? Как она могла так изменить вашу сестру?

– Я тоже интересовался этим тогда. Ещё в миру, до того, как ушёл сюда, в обитель. Но мало чего нашёл. Тогда не было интернета везде, как сейчас, и узнать о чём-то таком было трудновато. Лицо на обложке похоже на изображение одной языческой богини. То ли древнегреческой, то ли древнеримской, кажется. Кудри на её голове – это змеи.

– Постойте. Что-то мне это напоминает, – Лера задумалась. – А! Вспомнила! Медуза Горгона?

Нет, – покачал головой Фёдор. – Другая. Геката. Богиня тьмы, подземного мира. Ещё что-то там было связанное с луной. Тёмная сторона луны, что ли.

– Тёмная сторона… – повторила Лера. – Новолуние? Следователь говорил – все эти дети, жертвы Анжелы, были убиты в новолуние, с полуночи до трёх часов ночи. И саму себя она убила тоже в это время… Но зачем? Зачем она это делала, вы смогли узнать?

Фёдор отрицательно покачал головой:

– Нет, нигде, я не встретил никакой информации об этом, всё очень туманно. Только то, что во все века были тайные последователи Гекаты, проводившие ритуалы, жертвоприношения, возможно, и человеческие. Люди верили, что Геката могла помочь душе переродиться, перейти из мира живых в мир мёртвых, и наоборот.

– Как вы сказали? Переродиться? – с ужасом произнесла Лера. В памяти возникла Алиса, сидящая за столом в гостиной: – «Анжела сказала, так нужно, чтобы переродиться», – прозвучал в голове её шёпот.

– Моя дочь сказала мне, что Анжела пришла, чтобы переродиться, поэтому её рот зашит. Что это значит, и откуда маленькая девочка могла узнать такие вещи? А эти ужасные рисунки? Фёдор, мне страшно. Разве бывают такие чудовищные совпадения?

Фёдор озадаченно нахмурил брови:

– А ваша дочь не могла где-то найти эту книгу? Следователь говорил, что тогда, в доме сестры, книги не было, её так и не смогли отыскать. Похоже, где-то спрятала или отдала кому-то.

– Что вы, Алиса ещё маленькая, ей всего шесть. Она не гуляет одна, и я сразу заметила бы, если она что-то принесла домой. Так что это совершенно исключено.

Фёдор задумчиво произнёс:

– Вы наверняка слышали об одержимых бесами людях? Они могут говорить странные пугающие вещи, сквернословить, изменять голос. Могут двигать предметы. Возможно, это Алиса управляет этой своей игрушкой – Лизой, а не наоборот.

– Но, когда Лиза напугала меня ночью, дочь спала…

– Одержимые бывают очень хитрыми и отлично умеют притворяться, поверьте.

– Я не знаю теперь, что и думать. – Лера растерянно смотрела на Фёдора. – А мой муж? Кто убил его? А собаку? Понимаете, Фёдор, у меня иногда бывают… предчувствия. Мои родители погибли, когда я была ребёнком, и перед этим мне казалось, что случится что– то плохое. В ту ночь, когда погиб Дима, я видела страшный сон. И сейчас. Я чувствую, что вокруг нас с дочерью что-то сгущается, как холодный туман. Он подбирается всё ближе, и в нём прячется кто-то… что-то… Страшное, неживое. Вы понимаете, о чём я говорю?

Фёдор кивнул, и она вновь заговорила прерывистым голосом:

– Я сейчас хожу, дышу, живу только ради дочери. Я не знаю, что со мной было бы после смерти Димы, если не дочь… – в груди Леры словно хрустнула корка льда и слёзы хлынули потоком из глаз.

Фёдор молча гладил её по голове. Лера рыдала, погрузившись в тёмный омут горя, пока наконец не ощутила себя полностью обессиленной и высохшей, словно рыба, штормом выброшенная на берег. Она вдруг почувствовала, что Фёдор что-то вложил ей в руку и с трудом разлепила опухшие от слёз веки. На ладони лежал серебряный крест.

– Что вы, Фёдор, не нужно, – Лера изумлённо посмотрела в лицо монаха.

– Возьмите. Пусть он хранит вас. Это крест я нашёл в вещах моего покойного отца, но он не веровал и никогда не носил. Скорей всего, эта вещь принадлежала бабушке, по виду крест женский, хоть и нестандартный по размеру. Я хочу передать его вам. Не отказывайте, прошу, – с этими словами он положил свою тёплую ладонь на пальцы Леры, согнув их в кулак.

– Спасибо, Фёдор. Если вы вдруг передумаете, я верну его вам, хорошо?

– Договорились, – задумчиво кивнул монах. – Возможно, в мире действительно существуют какие-то тайные силы, и моя сестра попала под воздействие одной из них. Я никогда всерьёз не верил в это. А теперь, после вашего рассказа, начал сомневаться. Даже не знаю, что и думать теперь. Демоны, бесы – это тоже проявления тёмных сил. Нужно молиться. Вы верите в бога, Лера?

– Не знаю. Верю в то, что есть над нами что-то, управляющее этим миром. Но я не принадлежу ни к одной из религий и не знаю молитв.

Фёдор задумчиво кивнул и вздохнул:

– Значит, просите у Господа сил и помощи так, как умеете. Он всё слышит и помогает нам, грешным. Это Он привёл вас сюда, ко мне. Потому что я знаю, как помочь вам. Дело в том, что я хорошо знаком с одним человеком – он тоже монах, мы познакомились с ним здесь, в монастыре. Он умеет изгонять бесов и давно занимается этим с благословения духовного отца. Только живёт в другой обители. Недалеко, в соседнем городе. Я свяжусь с ним и попрошу его посмотреть вашу дочь, он мне не откажет.

– А как свяжетесь? У вас в монастыре есть телефон?

Фёдор мягко улыбнулся, заснул руку куда-то в складки своего чёрного широкого одеяния и вытащил небольшой мобильник-раскладушку:

– У меня есть даже личный. Вы, наверное, сильно удивитесь, но ещё у нас в обители есть компьютер с доступом в интернет. Наш настоятель – человек прогрессивных взглядов, и мы здесь не совсем оторваны от мира.

– Прошу вас, Фёдор, свяжитесь с этим человеком поскорее, – Лера вытащила свой телефон из сумочки, продиктовала свой номер и внесла в список контактов Федора. – Наберите мне, когда узнаете что-то. Хорошо?

– Да-да. Я же обещал помочь вам. Позвоню ему прямо сейчас. Пойдёмте, я провожу вас к выходу. Берегите себя. Всё наладится. С Божьей помощью, – он встал со скамейки, давая понять, что разговор окончен.

– Звоните мне сразу, как что-то узнаете, прошу вас, Фёдор. В любое время. Я буду ждать.

– Хорошо. Возможно, вам с дочерью придётся приехать туда. Впрочем, там будет видно. Я буду молиться за вас обеих. Господь с тобой, сестра, – монах широко перекрестил её.