Смерть под вуалью

Утром, после совещания у Сухарева, все разошлись по своим делам. Доронин с Ворониным опять отправились с участковыми по всем общественным местам. Пока никаких новостей никто не принёс.

В аптеке было тихо, только в углу за столиком какая-то старушка в большом платке звенела монетами, высыпав их из старенького кошелька. Марта, стоя за стеклянной перегородкой, шуршала рецептами, что-то записывая и подсчитывая. Увидев Калошина, попыталась приветливо улыбнуться, но накрашенные губы сложились лишь в подобие улыбки – смерть напарницы была причиной тягостного настроения женщины. Разговаривая с Калошиным, она тяжело вздыхала; иногда с длинных ресниц падала крупная слеза, тогда Марта, вынув, сложенный вчетверо, платочек из-под манжета белого халата, аккуратно её промокала.

– Вы, Марта Семеновна, в прошлый раз не ответили на наш вопрос: была ли Лидия на работе в субботу, или всё-таки, уходила куда-нибудь?

Марта потупила взгляд:

– Вы уж извините, не хотелось её подводить. Не было её, она попросилась уйти с утра.

Женщина встала и нервно прошлась по подсобке. Калошин вдруг обратил внимание на её ботинки: очень модные, на высоком тонком каблуке. «Какой же тогда рост у неё? Без каблуков-то ведь ниже. Тот, в плаще и сапогах был высоким. Значит, ростом она не подходит».

– А вам не трудно ходить на таких каблуках? – он кивнул на красивые стройные ноги женщины.

Она кокетливо повертела одной ступней, как бы любуясь изящным ботинком:

– Я привыкла, всегда на каблуках. Даже туфли домашние выбираю повыше. Так выглядишь стройнее. – Калошин вдруг подумал, что эта женщина может и в самом деле свести с ума. «Поухаживать, что ли?», но тут же вспомнил про её любовника, о котором говорила Самохина. «Дубовик отбил бы, а мне не потянуть. Да и ухаживать за такой – денег стоит! Интересно, кем этот Лапшин работает, что удостоился внимания этой женщины?» – вдруг одёрнул себя: «Ну и мысли…»

– Вы бывали когда-нибудь в гостях у Жуйко? – оторвав наконец взгляд от красивых ног женщины, спросил Калошин.

– Приходилось бывать. На день рождения она приглашала. В праздник была.

– Она встречалась с кем-нибудь? – и решил уточнить: – Мужчина у неё был?

– Когда я приходила, видела одного. Но с ним она недолго встречалась. Я, как вы, наверное, знаете, тоже одинокая, поэтому обсуждать Лидию за мужчин, которых она привечала, не в праве. У меня самой такие знакомства бывают, – и, заметив, что Калошин смутился, сказала: – вы не стесняйтесь, это дело житейское. Да, у меня есть мужчина. Мы с ним уже давно встречаемся. Жена у него недавно умерла. Да вам уже, наверное, доложили. Жду теперь, может, замуж позовет, – она нервно хохотнула.

– А фамилии тех, кто приходил к Лидии, назвать можете?

– Могу, только что это теперь даст? – она пожала плечами.

– Ну, как знать… Ведь почему-то она наложила на себя руки? Может быть, её кто-то обидел? – Калошин постарался уловить взгляд женщины, но та разглядывала свои руки.

– Лидию почти невозможно было чем-то вывести из себя. Слона иной раз напоминала, такая толстокожая… Может быть, просто умела так держаться, а потом срывалась, пила…

– Вы были в курсе, что она спекулировала лекарствами?

– Мне уже сказал инспектор ОБХСС, завтра проведут ревизию, только я уверена, что у нас все в порядке. Где она их брала – не знаю, – она развела руками.

– Ну, то, что у вас все хорошо, я рад. А откуда те лекарства, мы узнаем. А что ещё вы знаете о Лидии? Откуда она родом? Когда пришла на работу? Есть ли у неё какие-нибудь родственники?

– Когда я приехала сюда, она уже работала. Сама я родом из Осиповичей, из Белоруссии. Там всех евреев расстреляли или отправили в гетто. Меня укрыла соседка, русская женщина. В конце концов, мне удалось убежать, перейти линию фронта. Помогли белорусские партизаны. А вообще, вспоминать все это трудно. Тут живёт мамина сестра, она уже старенькая, мы с ней вдвоем остались из всей нашей семьи. Вот я и приехала сюда во время войны. Лидия уже работала. Про родственников она говорила скупо, вроде бы, были муж и сын… А о том, где родилась… Она говорила о Крыме. Вроде бы так…

– Скажите, а у Лидии был синий плащ?

– Это важно? – Калошин кивнул. – Я даже не могу вот так сразу вспомнить… В прошлом году, вроде бы, она что-то такое носила. А может быть, я путаю.

– Хорошо. Теперь я, возможно, несколько озадачу вас своим вопросом: предположим, что Лидия ждёт в гости мужчину, как она его примет, как оденется? Будет ли при нем курить? Если у неё запой, станет ли вообще кого-нибудь принимать?

– Да-а, вопросы не совсем корректные, но попытаюсь ответить… Думаю, что для встречи гостя она, всё-таки, постарается нарядиться. Об этом я сужу и по себе. Она неряхой тоже не была. Насчет сигарет… – Калошин при этих словах насторожился, женщина же ничего не заметила и продолжила: – … она умела закурить очень элегантно, мужчинам нравилось, по-моему. А вот насчет запоя… Тут уж я вам не помощник. В такие дни мы с ней не виделись. Она просто не выходила на работу, я ей звонила и по голосу понимала, что происходит. Она потом всегда извинялась. Да уж теперь что об этом говорить…

Из аптеки Калошин вышел в некотором смятении. Ему нравилась эта женщина, но он должен быть объективным и помнить о своем долге. Дело пока не закрыто, убийца не найден. Расслабляться рано, но майор решил всё-таки побольше узнать о Лапшине, чувствую какое-то ревностное томление в душе.

В отделении дежурный передал ему, что звонил Дубовик. Калошин поспешил в канцелярию и попросил Машу соединить его с районом. Майор был у себя в кабинете, ответил сразу. Поприветствовав Калошина, Дубовик огорошил его новостью:

– Мелюков застрелился.

Калошин некоторое время пытался переварить услышанное:

– Это не убийство? – осторожно спросил он.

– Нет, он сделал это при жене, дома. Изрядно выпил, закрылся в кабинете и пальнул из наградного оружия.

– Значит, он был не на Лубянке?

– Он же номенклатурщик – личность неприкосновенная, пока не будет стопроцентных доказательств. А он там так крутился – от всего открестился.

– Да, видно не совсем, если наказал себя.

– Ребята считают, что кто-то надавил на него. Но это уже не наше дело. Но если где-то выскочит его фамилия в нашем расследовании, будь начеку.

– Понял тебя.

– Теперь информация по нашим фигурантам: нашлась Изабелла Голышева, но тут опять незадача. С Урала она переехала к двоюродной сестре в Казахстан, а там пустилась во все тяжкие. Родила ещё двоих детей от разных мужчин, передала их на воспитание сестре, сама загуляла, бросила работу, стала пить. Превратилась в совершенно асоциальную личность. Но смогла вспомнить, что в тюрьме у них была надзирательницей некая Анна, по её выражению – «страшный человек», хотя прозвище она имела очень даже романтичное – «Анютины глазки». Но словесный портрет даже приблизительно составить не смогла. Зато назвала ещё кое-какие фамилии, лагерных знакомых, теперь с ними будут работать. Возможно, что скоро мы получим кое-что из Республиканского архива. Только вот лагерь тот охраняли бойцы ВОХР, а их личные дела были в областном архиве, что сохранилось, пока не знаю. – Выслушав Калошина, добавил: – Информации по Жуйко пока нет, а вот семья Гирш, действительно, жила в Белоруссии, и их всех расстреляли. А что есть от ребят?

– Пока роют. Как что-то будет, я тебя извещу.

– Буду ждать. Как Варя? Я много думаю о ней. – Дубовик помолчал. – Всё, до связи, – и отключился.

После обеда пришёл Лапшин. Мужчина вызывал симпатию: аккуратно побритый и подстриженный, в хорошо выглаженной рубашке, он вел себя спокойно, на вопросы отвечал обстоятельно. О своих отношениях с Гирш говорил по-доброму, даже предполагал дальнейшую жизнь с ней. Но в какой-то момент Калошин уловил в его голосе надрыв, как будто тот хотел всем доказать, что всё хорошо, но где-то в глубине души зияла рана, из которой внезапно выплеснулась боль. Это настораживало. Но майор тут же одёрнул себя, вспомнив, что этот большой и, как видно, добрый человек совсем недавно потерял двух близких ему людей. И только когда мужчины прощались, Калошин вновь уловил смятение во взгляде Лапшина, которое тот поспешил спрятать за опущенными ресницами.

«Что его так угнетает? Да, умерла жена, но, с другой стороны, он, наверняка, уже давно ждал такого исхода. И это не оказалось неожиданным. Если учесть тяжесть болезни его жены, то в некоторых случаях смерть приносит облегчение близким, несмотря на кощунство такого предположения. Тем более, что в женской ласке он уже давно не испытывал недостатка. Гибель пасынка, пожалуй, более тяжёлое испытание, он растил мальчика с четырёх лет, привязался к нему. Да и сама смерть юноши была чудовищной. Но что-то другое его тревожит… Что? Что?» – Калошин с такой силой чиркнул карандашом по листу бумаги, лежащему перед ним, что хрустнувший грифель отлетел в сторону.

«А что Лапшин сказал про Жуйко? Ничего интересного, разве только то, что курила женщина папиросы, по крайней мере, в его присутствии. Но это не причина подозревать Гирш – сегодня человек курит папиросы, завтра – сигареты. Нет, это не такая уж важная информация», – Калошин задумался и тут вспомнил, что, проводя беседу с Лапшиным, из-за своих симпатий к Гирш, торопился и совсем забыл показать фотографию Арефьева. Его охватила досада. Он решил немедленно пойти к Лапшину и исправить свои недочеты. Себе строго приказал выкинуть из головы все мысли о красивой женщине. По опыту работы он знал, что очень многие оперативники просто сгорали на этом.

На улице возле табачного киоска неподалёку от отделения Калошин увидел Лапшина, который купив папиросы, прикурил и на ходу запрыгнул в проходящий трамвай. Майор сел в машину и отправился вслед за Лапшиным по маршруту этого трамвая. Тот вышел возле аптеки. Калошин остановил машину неподалеку и решил подождать мужчину, когда тот выйдет.

Лапшин недолго задержался в аптеке, выйдя, медленно пошел по тротуару. Калошин нагнал его, открыл дверцу и предложил мужчине подвезти. Тот, хоть и удивился, но в машину сел. При этом Калошин успел перехватить его настороженный взгляд. Но когда посмотрел прямо в лицо Лапшина, тот резко отвернулся к окну. «Точно подметил Дубовик: все прячутся за «вуалью» – ты им глядишь в лицо, а они тут же опускают глаза или, как этот, отворачиваются». Проронив несколько, ничего незначащих, фраз, Калошин, как бы между прочим, достал снимок и, не глядя на Лапшина, протянул ему:

– Этого человека случайно не встречали у Жуйко?

Тот также, не поворачиваясь, протянул руку, взял фотографию и тут же выронил её.

– Извините, – наклонился, чтобы поднять, ударился головой о приборную доску и, потирая ушибленное место, нервно рассмеялся: – неловкий такой.

Лапшин, повертевшись на сиденье, устроился и только тогда посмотрел на снимок:

– Нет, не знаю я такого. У Лидии другой был, когда мы приходили с Мартой в гости. Я ведь вам его назвал.

Калошин, хоть и не смотрел на своего пассажира, но почувствовал, что тот просто тянул время, чтобы найти правильный тон, уронив снимок специально.