Запах теней

– Я здесь, рядом с тобой. Я всегда была рядом с тобой.

– О чём ты? – возмутился Знаков. – Где мы? Где ты? Почему я не вижу тебя?

– Глупышка! Мальчик мой! – ласково произнесла мать, – ты до сих пор ничего не понял? Ты во сне. В своём сне.

– Во сне? – повторил он.

– Да. Я пришла к тебе. Помнишь, я говорила тебе об этом. Это единственный способ видеть и слышать тебя.

– Это сон… – с хлипким сомнением прошептал Дима, будто уверяя себя в реальности происходящего, – … сон.

– Я с тобой, сынок, – нарушив небольшую паузу, прозвучало из темноты, и с незначительной задержкой мама сказала, – Я всё знаю.

Дима молчал. В этот момент у него почему-то не вызывало никаких сомнений, что мама может быть в курсе всех событий. Она знала всё. Каким-то немыслимым образом, находясь за сотни километров, женщина слышала и видела абсолютно всё. И в эту же секунду Знаков почувствовал слабое облегчение, будто с плеч сняли тяжёлую ношу. Грудь заполнил глоток чистого насыщенного новой силой воздуха, и сквозь густой мрак пробился слабый свет.

– Но… как? Откуда? – спросил поражённый Дима. – Как такое…

– Тише, мой мальчишка. Тише, – чарующим спокойствием остановила его мама, – Всему своё время. Когда-нибудь ты узнаешь и всё поймёшь, а пока…

Она замолчала. Чёрная мгла постепенно растворялась в лучах наступающего света, тёплые яркие лучи, будто с игривой радостью приветствуя Знакова, ласкали лицо. В мутном ореоле появилась она – на тёмном холсте уходящей тьмы свет прорисовал родной силуэт.

– Мама, – прошептал очарованный теплом материнских глаз Дмитрий. Она смотрела на него всё с той же самоотверженной любовью, с той же нежностью. И впервые за эти ужасные дни он почувствовал, что он не один.

– Мне жаль, что так вышло. Мне очень жаль, – в её ясных глазах вздрогнула искра печали. – Жаль. Ты слышишь?

Быстрым движением она взяла его за голову и бережно притянула к себе. Лоб коснулся её тёплой щеки, и Знаков понял, что уже не в силах больше сдерживать внутреннюю боль. Уткнувшись в шею матери, он тихонько заплакал. Почти не слышно, совсем как в детстве, когда плачь мальчика могли выдавать лишь редкие вздрагивания, сопровождающиеся негромкими судорожными всхлипами. Слёзы хлынули из глаз, а израненное сердце сжалось ещё сильнее.

– Мне жаль, мой сын. Очень жаль, – поглаживая по голове, шептала Анастасия. – Мирра… ей сейчас хорошо, поверь. Она там, на небесах…

Как бы банально это не звучало, и это единственное, что знать, наверняка никому не дано, но слова имели свою неведомую силу. «Пустые слова» – сказал бы Дима в любой другой ситуации, но не сейчас. Их чудное действие имело значение.

«Она на небесах, и ей там хорошо» И разве не хочется поверить в это, когда душу раздирает боль утраты, когда подлая несправедливость одерживает победу и остаются лишь жалкие частички растерзанной надежды? Пустые слова?

«Она на небесах, и ей там хорошо» Пустые слова? Может и так. Пустые слова – единственное, что остаётся, поскольку у него больше нет выбора. И пусть будет так, нежели иначе. Да, Мирра на небесах, и ей там хорошо.

– … Она видит тебя… – тихонько продолжала говорить мама, – …Мирра любит тебя. Она навсегда останется в наших сердцах, в них мы храним её частичку.

Он вспомнил лицо Мирры, её улыбку. Вспомнил их первую встречу в мокром тамбуре от падающих с одежды на пол капель воды. Вспомнил их мечту уехать далеко-далеко, туда, где нет городской суеты, нет людской злобы и раздражительности, где тепло и спокойно, где на сказочных крыльях ветер уносит печаль и приносит радость. Она хотела побывать там, это была её мечта, которой не суждено случиться. Боль прибавляло ещё и то, что именно там Мирра хотела зачать их первенца. Такой несбыточной грёзой она болела последний год, твёрдо поставив себе цель, во что бы то ни стало достичь задуманного. И, если поначалу Диме показалось это весьма неординарным и нелепым, то в последствие он, как и супруга, загорелся этой безумной идеей и ждал наступления отпуска, чтобы отправиться в путешествие и свершить…

– Твоя боль и моя тоже. Посмотри на меня, – она взяла его голову в руки и взглянула ему в лицо. Мокрые глаза сына накрыла пустота, но в них она могла видеть что-то ещё, кроме сжимающей сердце печали. Было в них нечто тяжёлое и пугающее, что-то чёрствое и безумное. – Посмотри. Тебе тяжело, и я знаю, насколько это больно, но ты не одинок. У тебя есть я, есть отец. Ты никогда не был один. Мирры больше нет, но есть мы.

Она вздохнула и поцеловала его в лоб, её сияющие добротой глаза стали сырые. И, чтобы хоть как-то скрыть подступающий приступ слабости, она неожиданно резко и быстро заговорила, что немного встряхнуло Знакова:

– Я должна тебе сказать кое-что, – мать пристально уставилась на него. Даже в таком излишне сосредоточенном состоянии её лицо не теряло природной красоты и душевного материнского очарования. – Ты должен знать.

– О чём ты, мама? – удивился Дмитрий. Ему стало значительно легче – боль немного стихла, но до конца не ушла, чтобы в любой другой раз вспыхнуть с новой силой, раздавить исцарапанное горем сердце.

– Есть вещи, которые ты не знаешь, а точнее – не помнишь. В тот момент в этом была необходимость… – она вглядывалась в его глаза, и в её лице он прочитал странное беспокойство, – …понимаешь?

– Нет, не понимаю. Мама, ты чего? – испугался он. – О чём ты говоришь?

Анастасия глубоко вздохнула, отвернулась и замерла. Вокруг уже властвовал яркий свет, и ничего не было видно: ни горизонта, ни небесной тверди. Только свет, яркий тёплый ласковый свет – безоблачная неизведанная вселенная. Тишина. Знаков нарушил затянувшуюся паузу и позвал:

– Мама.

– Да, – с трудом вырываясь из объятий нахлынувшей памяти, она вновь взглянула на него и сказала, – Тогда я должна была сделать это. Ты был совсем слаб, а оно…

Её голос, вдруг, осип. Ей было трудно говорить.

– Что? – спросил сын. Где-то в глубине души, в пробуждающихся всплесках памяти он знал, о чём говорит мать, но здравый рассудок наотрез отказывался принять должное за действительное.

… болезнь просто съедала тебя, она выворачивала тебя изнутри. Ещё бы чуть-чуть и… она бы завладела тобой. Я не могла допустить, чтобы мерзкое… мерзкая болезнь забрала у меня сына… – её голос стал твёрже, и она продолжала, – …моё дитя. В тот миг это было единственное, что я могла. У меня не было выхода, понимаешь?

Возможно, он понимал, но не мог принять то, что уже крутилось в голове – ответ пришёл сам по себе, учитывая обстоятельства. Трезвый разум продолжал упорствовать:

– Я не понимаю…

– Ты понимаешь… – перебила она его резко, – …всё понимаешь, поскольку я уже отпустила их.

Воцарилось молчание. С минуту они внимательно смотрели друг другу в глаза и каждый пытался прочитать что-то, может быть , неизвестное или не доступное.

Их? – будто подтверждая догадку спросил Знаков. – Мои воспоминания?

Неожиданно в голове возникли забытые образы. Словно пробуждаясь ото сна, они медленно всплывали в сознании. Картины прошлого были здесь всегда, они бережно хранились в запертой комнате, которую он не находил. И все эти годы ключ от тайной комнаты был у матери. Каким-то немыслимым образом она свернула память ужасных дней сына и заперла, дожидаясь нужного часа, когда можно будет открыть дверь и пролить на свет все тайны страшных дней.

Он вспомнил больницу, молоденькую медсестру Дину, странных безликих человечков. Картина прошлого осветила разум: страх, безудержный парализующий волю страх, вечный холодный ужас сковывает слабое тело и остаётся всего один малюсенький шаг до пропасти, имя которой «безумие». Но на помощь приходят они, маленькие человечки в плёнке и Дина. Если бы ни они, то маленький мальчик не справился. Конечно, что может ребёнок, находящийся в тёмной одинокой комнате? Без родителей.

Болезнь прогрессировала, ещё немного и она уничтожит его, растерзает в клочья.

«Как же я мог забыть»?

И, правда, как? Сейчас у него возникло ощущение, что он помнил об этом всегда – проходил по тропинке собственной памяти и случайно наткнулся на старые запыленные картины, которые всегда лежали здесь и ждали своего часа.

– Когда тебя выписали, я сразу почувствовала, что с тобой что-то не так, – с грустью заявила Анастасия. Неожиданно для себя Знаков обнаружил, что она сильно постарела. Лицо приобрело неестественную белизну, и проявившиеся, вдруг, морщины стали глубже, – Ты выглядел вполне здоровым и весёлым. Я думаю, ты хотел верить в собственноручное излечение от недуга и верил…

Знаков вздрогнул. Он вспомнил каждый прилёт космонавтиков, их разговоры, их прощальную встречу.

– …но потом начался кошмар, который невозможно описать словами, – она смотрела на него, и глаза наполнили слёзы. – Я хотела помочь и…

Мать зарыдала, и это были слёзы, которые она сдерживала с тех самых пор, как неведомый недуг поразил её дитя. Женщина нашла в себе силы прогнать болезнь, и эти возможности дались ей дорого. Дмитрий обнял мать:

– Мама, не надо, – ласково попросил он её и прижал крепче, – ну… мама.

– С тобой творились ужасные вещи… – продолжила она, и в голове Дмитрия вспыхнули неясные всплески прошлого. Он увидел, как ходил по квартире по ночам, неожиданно и, будто наяву, почувствовал, как от страха дрожит его тело, как перед глазами загораются и гаснут жуткие немыслимые картины, которые невозможно представить и в страшном сне. – …это безумие продолжалось, и я поняла, нужно что-то делать.

– Ты прогнала болезнь? Излечила меня? – спросил Знаков, но ответ помнил сам. Увидел, как мать борется с неизвестной болезнью и как одерживает победу.

– Да. Прогнала, – она уже не плакала. Камень упал с плеч и уже не тянул уставшую душу. – И вместе с ней я закрыла твои воспоминания об этом, поскольку тогда нельзя было иначе. На следующий день ты был сам не свой. Ты бы видел свои глаза, они излучали страх. Мой маленький сын в один миг понял, что произошло, и не мог спокойно жить с этим. Тогда я приняла решение и заперла страшные события в твоей голове.