Истории-семена

Вокруг всё замерло. Чайки опустились на воду и не смели издать ни звука, вода присмирела и угомонила ход волн. Даже взбалмошный ветер, и тот, схлынул и затаился на серых камнях, облепленных бурыми водорослями. Мир прощался с жизнью.

Вдруг по бледному лицу темноволосой девы пробежала лёгкая тень. Она едва тронула ресницы, коснулась кончика носа и нырнула в полураскрытый рот, приласкав бескровные уста. Дрожь сотрясла тело, от кончиков ног до головы. Вода, что вытолкнула жизнь из тела, исторгалась чьей-то сильной волей, дабы освободить место изгнанной жизни.

– Фло… Лоретта, – слабо позвала сестру утопленница.

Грозовые очи заблестели от влаги.

– Я здесь, здесь, Лори! – вне себя от радости прокричала златовласка.

– …где…? – сорвалось с едва алевших губ, к которым подступила жизнь.

– Создатель Всещедрый! Ты жива! Ты здесь, со мной! – не расслышала вопроса младшая сестра.

– …где он…Флоретта?

Когда что-то слишком волновало Флоранс, она оставляла ласковость и была строга, а иной раз и сурова, как теперь.

– Корабль? – понимая о сути, замялась Флоретта Д,Оранж. – Он утонул, мы налетели на риф и …

– Это я помню, сестрица, – не дала сказать дальше крепнувшая на глазах старшая сестра. – Ты знаешь… где он? Не лги, прошу.

Как сказать? Как жить без сердца?

Но тут сама Флоранс ощутила на руке его пальцы, холодные, чужие. Хрип, а затем вой вышли из её горевших от соли недр. Она не желала смотреть туда. Нет. Не увидеть в его глазах живое мерцавшее море. Но и сбросить лёд его пальцев с себя она тоже не смогла. Последний дар глубин, прощальное объятие.

Три фигуры, три жертвы неумолимого шторма, у самой кромки пенной воды застыли в вечности. Две жизни и смерть. И в трёх душах застыло, словно в янтаре: как жить дальше без сердца? Смерти подобно.

Обмен

Ту деревушку хранила сама тайна, мрачная и древняя как мир, созданный Творцом. Ни на одной достоверной карте и, уж тем более, на тех, коими украшали детские книги, не значился даже маломальский намёк, где скрывалась Эцэль-Эб.

В краях, где вырос Виланд, говаривали: случайностей нет – либо тебя пометил перст ведьмы, либо рогатый бог на тебя наплевал и решил забыть о твоей никчёмной шкуре. В случае с Эцэль-Эб точнее не скажешь.

Бродягу Виланда, величавшего себя не иначе, как странствующим любознателем, случаем занесло в местечко, надёжно схороненное плотной оградой Тесного леса. Тисы там возвышались до небес и росли так близко друг к другу, что ходить меж них было удовольствием сомнительным. А потому вглубь никто из местных не совался. Но Виланд ухитрился каким-то известным ему способом, – а может, то был перст ведьмы, как знать, – выйти на узенькую, но вполне сносную тропинку, что змейкой-лентой привела его к неизвестной деревеньке.

Эцэль-Эб оказалась внушительным поселением для сердцевины Тесного леса. Виланд в изумлении озирал крепкие, словно грибы, липшие друг к дружке дома, которым не было счёту. Чуть позже ему стало известно, деревня, подобно пчелиному улью, насчитывала чуть более шести сотен жилищ. И это, не считая коровников, овчарен и птичников. Случайному гостью оставалось лишь диву даваться: как о столь крупном населении ничего не было известно местным, которым преградой выступала лишь стена тисов? Действительно, по каким-то своим причинам местные не совались далеко в лес, выдумывая предлоги один другого нелепее. Но никто и словцом не ронялся о людях, живших в гуще Тесного леса.

Правда, иной раз редкий незнакомец околачивался у тенистой опушки, растерянный и подавленный. Но вдоволь побродив около тисов и наспотыкавшись об их вздыбленные корни, убирался восвояси, откуда пришёл.

Виланда встретили в Эцэль-Эб так, словно ждали всю жизнь его прихода. В самом большом и просторном доме, жилище Ансельма – пастыря деревушки, устроили торжество в честь пришлого гостя. Во главе стола усадили Виланда, а подле него – Росвиту, юную дочь хозяина дома.

– Но где же ваши старики? – поинтересовался в разгар застолья у очаровательной соседки Виланд. – За столом я вижу лишь молодых да юных, но ни одного седовласого старца, ни одной согбенной летами старицы.

Побледнела и отвела глаза Росвита, лишь прошептав, что так заведено издревле в Эцэль-Эб.

«Странные нравы, скверные обычаи там, где старости нет места за столом с юностью и зрелостью», – подумал гость и решил после приёма разузнать всё хорошенько о деревне и обитателях её.

Однако ближе к полуночи, когда застолье осталось позади, направляясь по естественной нужде во двор, Виланд натолкнулся в доме на старуху. Женщина тихо сидела там, где ещё часом назад поднимались многочисленные кубки с вином за здравие гостя. Теперь же за пустым и неприбранным столом в темноте, словно видение, восседала седовласая старица и что-то невнятно мычала себе под нос.

Лишь бродяга Виланд поравнялся с ней, как та вскочила с места и, ухватив за руку незадачливого гостя, яростно запричитала. Слова неразборчивые и рваные вылетали из щербатого, старческого рта. Виланду на помощь прибежали хозяин с дочкой и оттащили полоумную.

– Не пугайся, Виланд, – проговорил смущённо Ансельм, почтительно удерживая сумасшедшую. – Мать это моя. Она безобидна, но не в своём уме. Ты лучше ночью не покидай комнаты, чтобы не тревожить её покой. В темноте да в тиши лишь разум её пребывает в ладу с душою.

На следующий день Виланд в сопровождении дочери пастыря обходил окрестности Эцэль-Эб. Нигде ему не было преград, каждый дом готов был принять его с небывалым радушием. И почти в каждом приветливом жилище ютились старики и почти все полоумные, как мать Ансельма. Это странное наблюдение озадачило Виланда и всякий раз, как он пытался дознаться у юной спутницы до сути загадочного сумасшествия пожилых обитателей деревни, Росвита ловко уводила нить беседы в иное русло.

День быстро пронёсся и вот после сытного ужина, гостю предложено идти на покой. Только он погасил свечу, только удобно устроился под шерстяным одеялом, как дверь бесшумно приоткрылась, и кто-то быстро прошмыгнул в спальню.

– Кто это? – позвал в темноте Виланд, натянув одеяло до подбородка.

Не то чтобы он слыл трусом, но и в отчаянные храбрецы не рвался. А тот факт, что его жизнь не оборвалась на третьем десятке лет, а перевалила за его порог и торопилась к четвёртому, говорила лишь в пользу осторожности и безусловной разумности Виланда.

На его окрик ответа не последовало. Уж не полоумная ли прокралась по недогляду?

Тихое шлёпанье босых ног лёгкое, как трепыхание птичьих крыльев, дошло до самой кровати и некто, отдёрнув край покрывала, юркнул и прижался к Виланду. Едва не вскрикнув от испуга, тот было хотел удрать, но тут же тишину нарушил девичий голос, тихий, но решительный:

– Не пугайся, то я, Росвита. По нраву ты мне. Не гони, молю бесстыжую девицу. Иначе, не встречу утро, удавлюсь от стыда.

– Но как же отец твой? Какой же из меня тогда гость, если нарушу гостеприимство и покушусь на богатство, кое должно достаться мужу, но не проходимцу!

– Не заботься о том, добрый Виланд, – страстно заверила его Росвита, целуя в уста. – Всё сговорено пред очами Творца и Змееправца.

Наутро Росвита покинула тёплую постель, за миг до восхода солнца.

Девять дней беззаботно жил себе Виланд в Эцэль-Эбе, и каждую ночь приходила к нему дочь пастыря. Днём Росвита вела себя примерной, целомудренной дочерью, и намёка не было в её словах и взглядах о жарких, наполненных страстью ночах. На девятую ночь, как обычно, прокравшись в спальню, она скользнула под одеяло.

– Сегодня всё закончится, – прошептала она любовнику, с готовностью принявшему её в объятия. – Завтра ты должен будешь покинуть нас.

– Но отчего же? Если дело в твоём отце, я завтра же попрошу твоей руки.

– Он никогда не согласится. Да и я тоже. Ты чужак, Виланд. И останешься чужаком.

– Но мы можем покинуть это место вдвоём, – не сдавался Виланд. Девушка пленила его сердце, и так просто он не собирался отказываться от неё.

– Я никуда не уйду отсюда, смирись, – отвечая на его порывистые ласки, упорствовала она. – Наслаждайся этой ночью. Она последняя у нас.

– Но что случится, если я не уйду, не откажусь от тебя? – шутливо заметил Виланд, всё ещё полагая, что девушка его так дразнит, подбивая к серьёзному поступку.

– Тебе придётся уйти, так или иначе, – за сладким вздохом последовал ответ.

Ансельм встретил гостя поутру в довольно мрачном расположении духа. Росвита смиренно сидела подле отца и как ни старалась сохранять покой на лице, бледность выдавала в ней тревогу. Глаза девушка старательно прятала от любовника, будто стыдясь себя.

Не успел Виланд и рта раскрыть, как пастырь придавил его знанием правды. Но тут же последовала новая порция изумления для гостя: Ансельм не осуждал, напротив, благодарил чужака за оказанную честь, ведь если всё получится, Росвита понесёт дитя и к положенному сроку благополучно разродится. Муж ей ни к чему, особенно пришлый. Деревенская община поможет сдюжить, пособит в воспитании отпрыска Виланда. Так здесь заведено исстари.

Но не из простаков был бродяга Виланд, что звался любознателем. Недаром он дожил до зрелых лет. Не желал он так просто расстаться с возлюбленной, тем более что она могла стать матерью его будущего ребёнка. Так он твёрдо и заявил, храбро смотря в глаза Ансельму.

– Что ж, – тяжело вздохнул пастырь и, решившись на что-то, угрюмо произнёс, – раз ты так упрям, оставайся ещё на день. Ночью Росвита тебя отведёт в пещеру на другом конце деревни. Там ты всё узнаешь. Но утром тебе придётся покинуть нас: таков закон Эцэль-Эб.

День тянулся как густая патока с края ложки. Виланд в одиночку бродил по деревне и не знал, куда себя деть. Не отвлекаемый Росвитой, он хорошенько пригляделся к жителям лесной глуши. Простоватые с виду, в общении те выказывали вовсе непростой характер, скрывая многое таинственным молчанием. Стариков и вовсе старательно уводили вглубь домов, как только чужак Виланд оказывался в поле зрения. В конце концов, недомолвки, странные косящиеся на него взгляды, перешёптывания за спиной ему порядком надоели, и он вернулся в дом пастыря.