Веселый Роджер

Давай разревись, что у Веры нет ВИЧ и она вернулась к нормальному мужику, который даже после всего сделанного лучше тебя.

Давай же, ну. Ревел ведь, когда Настя тебя бросила, как девка слезы лил. Потому и бросила, что чмошник ты.

И папу моего мама бросила. Беловы все кретины, которых бросают. Наивные идиоты.

Тридцать семь минут там с ним наедине – какого дьявола тебе еще непонятно?

Кожа горит уже ощутимо. Я глотаю вторую таблетку в надежде, что она протолкнет первую в желудок. Теперь они обе застряли в районе кадыка.

Спотыкаясь, сбегаю вниз, к машине, пью воду и утыкаюсь лицом в руль. Нельзя, чтобы события спровоцировали откат назад. История как бы повторяется. Настя тоже ушла, сука, девственница, мать ее, невинность свято хранящая для одного-единственного.

Кустов говорил, кончала с ним, как пьяная шлюха, потом по друзьям пошла в поисках продолжения банкета. Полдвора ее отымели, мечту мою сокровенную. Со всеми потом шла, давала, кто позовет и хату организует. А если нет – то и в подъезде раком. А что, тепло же, лето. Прославилась.

Ох, как я был зол! В бешенстве просто. Ненавидел ее за собственные обманутые ожидания. Сейчас-то понимаю, что наделил ее качествами, которых не было, сам себя обманул, накрутил, а тогда-то иначе думалось. Считал именно Настю во всем виноватой.

И решил отомстить.

Обидеть так же сильно, как она меня. Растоптать, унизить, дать почувствовать себя использованной вещью. Мне обязательно нужно было превратить ее в вещь, вытереть ноги и идти дальше. Поставить точку.

Разработал план. Начал подкатывать снова, цветочки-конфетки, словечки нежные. Блевать хотелось, а в лицо улыбался, заманивал. К тому времени ей не воспользовался только ленивый, и до Насти, наконец, стало доходить, в кого она превратилась и что высмеивают ее уже все знакомые, слава идет на десяток шагов впереди. Не уважают ее, лишь презирают. Готовностью всегда раздвинуть ноги симпатию и почет не заработаешь. А в сентябре же в школу!

Она попыталась отказывать, снова строить из себя недотрогу, да не тут-то было. Фотки ее голые из рук в руки гуляли, байки летали не только среди ровесников, но и их родителей. Подружки бывшие даже не здоровались, боясь себя скомпрометировать, мерзко. Да и парни сторонились, только те продолжали симпатизировать, кому уж совсем по фигу было с кем. А еще в Насте нехороший букет уже цвел вовсю, но я об этом не знал.

Наговорил ей, что люблю-не могу, готов простить и принять. Замуж позвал снова. Сначала она не верила, потом купилась. Обрадовалась! Планы давай строить, как уедет со мной в другой город, где мое летное, и начнет жизнь заново.

У нее дома все случилось. Вы когда-нибудь трахались, чувствуя, что мутит, тошнота к горлу подкатывает, вот-вот, пара движений – и блеванете? Так я себя чувствовал на Насте, позывы сдерживал, поражаясь, как такая красавица могла оказаться такой подлой дрянью. Но мне надо было это сделать, превозмогая брезгливость.

Грубо все было, быстро. Презерватив ей на живот бросил, сказал пару ласковых… короче, обозвал, посмеялся и ушел. Слышал, как она рыдала вслед, торжествовал, идиот, что отомстил. Не знал тогда еще, что папа ее – контуженный спецназовец, проведший в плену несколько лет. Чудом спасшийся, с сожженной половиной тела и тщетно старающийся приспособиться к жизни на гражданке.

А как проблемы по-женски у нее обнаружились, сука давай врать отцу, что изнасиловали. А на вопрос «кто?» назвала имя последнего кретина, который с ней трахался и который обидел больше всех.

Ну все, Вера уже час там. Хватит, бежать надо. Ничему тебя жизнь не учит, Белов. Встретились, видать, два голубка после долгой разлуки, соскучились. Ненавижу.

Я хватаю сумку с Вериными вещами, – мы же в Сочи собирались, вы помните? – поднимаюсь на этаж, кидаю ее перед входной дверью, и снова бегом в машину. Надежда была, что разминулись и Вера ждет у «Кашкая». Но ничего подобного. Никто меня не ждет. И ждать не будет.

Руки слегка дрожат, но надо переключиться. Вся моя ненависть к Насте как будто перешла на Веру. Нельзя так, не стану их сравнивать, откаты мне не нужны. Я так долго сражался с триггерами, что легко не сдамся. Больно, но терпимо. Кто сравнивает сердечную боль с физической не в пользу последней – просто никогда не горел заживо. Я горел и знаю цену многому. Переживу.

Надо бороться, возьми себя, блин, в руки!

Отвлечься. Скорее отвлечься. Смотрю в телефон – пять новых сообщений от Арины, общим содержанием, не попутал ли я время. Королевна негодует, что опаздываю на фотосессию. Последнее: «Белов, не беси меня!»

Прищуриваюсь.

Ну, держись у меня, сестренка. Придушу тебя за то, что сдала меня Кустову. Какого черта он знает, что у меня проблемы касательно физической близости с женщинами? От стыда аж щеки горят, хотя мне это не свойственно. У нас Вера по части покраснеть в любой момент при любых обстоятельствах. Но пока хватит о Вере.

Я говорил Артёму, когда тот осторожно спрашивал, что кожа неприятная на вид и на ощупь, поэтому только в темноте и без раздевания. Раньше мы часто говорили по душам, он кучу времени со мной проводил, пока я отсиживался дома, прячась от триггеров.

Но я бы никогда не признался ему в этом бессилии, это слишком личное. И позорное.

Трындец тебе, Арина. Последние минуты живешь.

Жму на газ, машина с визгом срывается с парковки.

Я перетерплю и это. Не первое кораблекрушение в моей жизни и не последнее. Справлюсь. Пирата задеть сложно, сердце давно спрятано за флагом, а душа – горстка пепла.

Вытираю ладонями щеки. Пожалуйста, не спрашивайте зачем. Пожалуйста, не добивайте догадками.

Глава 31

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 16

Пока доехал до парка, немного успокоился. А может, таблетки начали действовать. Сломал три сигареты, прежде чем закурил четвертую.

Курю. Нормально всё, раз курю. Держусь. Кто переживает за меня – можете расслабиться, пока на плаву. Не тонем. «Фоновая» немного звенит в ушах, ну и пусть себе звенит. Кому-то сейчас будет больнее.

Я выхожу из машины, бреду к назначенному месту.

– Э, ну наконец-то! – возмущается Арина, театрально широко разводя руками. Топает ко мне, выглядит разъяренной.

Вокруг толпа из десяти девиц при полном параде. Лица смутно знакомы, периодически их фотографирую, когда сестра просит, со скидкой.

– А где фотоаппарат? Я тебя придушу, если скажешь, что забыл!

– Это я тебя, дрянь, сейчас придушу. – Хватаю ее за руку и больно выгибаю.

Арина тут же меняется в лице, перевоплощаясь в беззащитного ангелочка, стонет, что больно.

– Все свободны, съемка отменяется, – бросаю я таращащимся на нас девицам таким тоном, чтобы поняли: не шучу. – А ты в машину, – уже сестре. – Живо!

Волоку ее за собой, все еще держа за руку, она пищит, но идет. Я дергаю, чтобы поторапливалась. На своих каблучищах Арина едва успевает передвигать ногами, еще и в длинном платье. Господи, какая же тощая! Все ребра видать. Не довела ли она себя до анорексии и истощения? Нужно будет позже поговорить об этом с Верой, это же по ее части…

Блин, с Верой! Нет уже Веры твоей! Закончили тем, с чего начали. Невеста Артёма есть.

Эти славные мысли снова разгоняют, от злости потряхивает. Я закидываю мерзавку в машину на переднее сиденье, захлопываю дверь, сам сажусь рядом, закрываю замки, чтобы не сбежала.

Арина смотрит запуганно, исподлобья. Уже не возмущается, что бешу ее, надо же.

– Вик, что случилось? – Голосок звучит тоненько.

С чего бы начать?

– Зачем ты так? – стонет она с обидой, потирая руку, за которую тащил.

Ни щек, ни сисек, доска-доской. Ее запястья в три раза тоньше моих, что я делаю?! Запугал вконец девчонку, ревет. К Артёму зайти кишка тонка, а на беззащитную девицу орать – так запросто?

Тру лицо. Кажется, я перестарался.

– Арина, вот скажи мне, – произношу спокойнее, но она всхлипывает, давится, слезы ручьем. Оно и понятно, на нее никогда никто не повышал голос, всегда только жалели и заступались. – За что ты так со мной? Просто скажи. Я не буду больше ругаться. Но хочу знать. Что за коалиция против меня? Что я вам всем сделал? Решил себе кусочек счастья урвать, не достоин, по твоему мнению, да? Ты ведь знаешь все про меня, как я живу. Зачем добиваешь?