Веселый Роджер

Потом мы молчим, я набрасываю тот самый бессмертный «Поцелуй». Как и в оригинальной версии, лица целующихся расплываются, одно поглощает другое, становится его частью, и невозможно различить, где заканчивается мужчина и начинается женщина. Отныне это не имеет значения.

Когда в комнате лишь двое, страстно желающих принадлежать друг другу, их души расщепляются, запахи смешиваются, тела соединяются. Со стороны связь выглядит неприглядно, даже пугает: одно лицо на двоих – подумать только. Но не спешите пройти мимо. Почувствуйте, как на редкость точно картина передает интимность момента. Как в жизни: секс между двумя влюбленными – важно, что именно влюбленными, а не банальный перепих, когда охотишься за разрядкой, – никто не должен видеть, это таинство.

Какой же избитой ерундой я занимаюсь полжизни, выдавая ее за искусство. Хочется выбросить в окно телефоны, фотоаппарат, остаться наедине со своей женщиной и чувствовать, как трепещет ее гладкое тело под ладонями. Когда склоняюсь сверху, дыша часто и глубоко, веду языком по коже, нащупывая пульс, капельки пота, все сильнее ощущаю ее «да». С каждым стоном, движением, вдохом-выдохом.

Вера мне как бы позирует: замерла, не улыбается даже. Так и сидим час или два, или пять минут. Время растекается вокруг нас, становится трудно ощутимым. За окном темнеет, поэтому ее яркие глаза перестают блестеть, превратившись в темные пятна на фоне бледной кожи. Наверное, мое лицо и вовсе походит на череп. Волос страсть как не хватает. Мы живем эти дни, не касаясь друг друга, потому что я пока не курю.

– Хочешь рискнуть? – спрашивает Вера.

Конечно, черт возьми, да! Но вместо этого:

– Мама считает, ты со мной из корыстных целей, только не может разгадать, каких именно. Мучается. Предлагаю подкинуть ей брошюру о стигматофилии.

– А что это такое?

– Сексуальное влечение к людям, у которых на теле есть шрамы и татуировки.

– Хорошо, что сейчас всему можно найти объяснение, – без тени улыбки говорит Вера. – Я долго тебя такого искала, потом через брата подбиралась, в доверие втиралась. Твоя мама поверит, не сомневаюсь. Займет в ее голове почетное второе место после «СПИД-терроризма» в рейтинге абсурда.

Улыбаемся. Наверное, если бы нас понимали, было бы чуточку легче. Впрочем, для того, кто горел заживо, подобные препятствия не имеют значения.

– Скоро снова будешь стонать подо мной, ясно? – вдруг говорю ей.

Мужчина на моем рисунке полностью одет в черное и целует обнаженную девушку – такая вот интерпретация шедевра.

– На это и нарываюсь, красавчик, – лукаво подмигивает Вера, ведя плечом, выбившимся в ворот свободной майки.

Она спит в кровати, я на неудобном диване, которому, несмотря на впечатляющую цену, место на свалке. Но выхода пока нет. С Верой спать не рискую, а отправить ее на этого твердого, как нары, друга, совесть не позволяет. По утрам кости болят, делаю зарядку, но слабо помогает. Ситуация патовая, но пока терпим. Неделя всего прошла, завтра мне должно быть легче.

Тем временем на почту падает письмо от организаторов «Фестиваля эротической фотографии». Надеюсь, там отказ.

Глава 38

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 20

Накричал на девчонку по телефону просто так, сдают нервишки-то. Не виновата она в том, что именно сейчас на рынок вышла новая экспериментальная мазь, способная облегчить существование таким, как я, людям-гриль.

Наташка ее зовут, на ресепшене сидит в клинике. Улыбается всегда, когда прихожу к Платону Игоревичу (вы его знаете) и Льву Владимировичу, моему дерматологу. Позвонила в восемь сорок утра, – это первая ее ошибка, – сообщить, что по дружбе уже включила меня в список претендентов на гормональный препарат, который, как заявляют в инструкции, навсегда избавит от многих проблем соединительной ткани, местами заменяющей мне кожу.

Какой, на хрен, список, мать ее? Чтобы купить эту гребаную баночку, мне нужно продать что-то весомое, даже можно сказать – объемное, куда можно поместиться самому, чтобы жить, например, или ездить. Утрирую, но все же, цены – космос, препарат американский, под заказ. Душу дьяволу заложить разве что. Это идея, но можно подумать, нужны ему пользованные. Чем он меня в аду удивить может, если в отдельные минуты я думал, что там уже, в соседнем мирке, где наказывают, а Чердак – его высочество Люцифер. Ангелом мне виделся с крыльями, нимбом и непонятно чем еще в руках. Шампуром раскаленным, как выяснилось позже.

Помню момент, когда достиг точки невозврата. Или в передозе морфия дело, или в том, что тело уже местами гнить начало и мозг от него отказался, начал делать вид, что они не знакомы и никак не связаны. В ссоре, в общем. Центр боли выключился, и я понял, что свободен. Вот оно. Наступила нирвана. Очищен огнем наконец-то. И так легко стало, хорошо. Я улыбался, полулежа в подвале, глаза открыл, а вокруг ангелы. Красотища. Думаю: «Ура, откинулся». Одно из божественных созданий кончиками лапок по телу мне водит, и где дотронется, там кожа срастается, заживает. Наблюдаю и шепчу: «Спасибо тебе».

Ангел долго меня лечил, а я все благодарил без устали. Потом он штаны мне спустил и там тоже лечил, пока я не кончил, забрызгав его спермой. А как только это случилось, рвотные позывы пошли. Едва успел на четвереньки перевернуться, чуть не захлебнулся. Мир давай крутиться, вынуждая схватиться руками за стену, чтобы притормозить. Я лбом ее подпер, смотрю: а ангелов-то и нет. Ни злых, ни добрых. Два человека только. Хотя какие они люди? Твари.

Когда впервые рассказывал об этом Платону Игоревичу, в пол смотрел на ковер индийский. Спорю, не просто так он там лежит, узорчатый, не меня первого отвлекал от внимательных глаз проницательного психолога. Так стыдно было тогда за то, что я пережил пытки и запомнил их.

Сидел напротив доктора, толстовка на мне черная, как уголь, огроменная. Рукава натянул, чтобы ладони и пальцы спрятать, которые в шрамах и бинтах, особенно на левой руке, там даже «Трудерма» не справилась (пришлось забивать бугры рисунком). Капюшон на лоб посильнее, на лице щетина пучками: плохо еще борода росла в то время. Чудище, без шуток. Раздавленный морально и физически, непонятно, зачем выживший.

Платон Игоревич делал вид, что привык к таким историям, но точил карандаши. Медленно, неторопливо. За сеанс до пяти карандашей в ноль уничтожал – весь стол деревянными завитками и графитом оказывался завален. Не понимаю, почему врач от меня не отказался, кошмары ведь точно мучили после сеансов: я ж красочно рассказывал, в подробностях.

Как орал, рассказывал, до кашля лающего, клокочущего, думал, легкие выплюну. Как крошки с пола собирал языком, когда уровень гордости ушел в минус, оставив в наличии только желание пожрать хоть что-нибудь. Говорили ползти – полз, рыдать – рыдал, просить – просил.

Много чего я там делал, в подвале этом, чтобы возненавидеть себя и свое тело. Сквозь язвы грязь внутрь впитывал, пока душа не почернела, как тело местами да толстовка любимая. До сих пор в шкафу висит, как напоминание о том, кем являюсь на самом деле.

А в последние дни забывать начал. Поверил. Вцепился в Веру. Опять эта тавтология, но никуда не деться в моем случае. Запудрил мозги девушке с многообещающим именем. Чего она ждет от меня, интересно? Защиты, поддержки? Родители ее чухнули, в конце концов, с кем дочка связалась. Относятся настороженно, полагаю, наводят справки. Но их и понять можно: брата моего они любили, а ко мне как относиться?

* * *

Итак, четвертое сентября. Вот и осень наконец-то.

Ужины-обеды Вера приносит с работы. При мне не готовит, чтобы не воняло жареным мясом, хотя плиту я починил. Ну как починил, вставил вилку в розетку. Теперь плита снова выключена от греха подальше. В квартире чисто, свежо, прохладно. Хорошо так, даже выходить на улицу не хочется. Чем я и занимаюсь в основном – сижу взаперти, не считая коротких перебежек до спортзала. На улице подстерегает слишком много опасностей, если вы понимаете, о чем я. Со мной же считали импульсы, должны понимать.

* * *

Выхожу из подъезда. Страшно, подраться хочется от злости и бессилия. Ощущение, что все кругом со стаканами одноразовыми ходят, а что в них – черт его разберет. Дымят, тычут в меня сигаретами. Мимо проносятся машины, в двигателях которых ежесекундно происходят мини-взрывы. Я только и слышу, как щелкают зажигалки. Жду, что снова обольют.

Подхожу к «Кашкаю», отключаю сигнализацию, рывком открываю дверь. Гипнотизирую руль. В спину ощутимо подталкивает порыв ветра, дескать, вперед, чего маячишь попусту. Солнце отражается в чистом до блеска капоте. Привычное сиденье вдавливается в спину, ремень безопасности щелкает справа. Дышу.

Пока доезжаю до «ФотоПиратов», потею насквозь, благо в студии имеется душ.

– Нет ее, и не было, – говорит Тамара, едва я переступаю порог.

В своих огромных очках она деловито смотрит в ноутбук, быстро шаря мышкой туда-сюда. Полагаю, сохраняется и сворачивает очередную компьютерную игру.

– Вот дрянь тощая, выловлю – по *опе ремнем первым делом.

Арина, которая должна была ждать меня здесь вместе с Марком, вновь не явилась. Телефон у нее недоступен. Мама утверждает, что девица-красавица ночевала у Веры, но это неправда. Не звонить же Артёму, в самом деле? Кажется, он единственный в этом квесте обладает максимальным количеством информации о загадочном бойфренде сестры.

По моему настоянию мама контролирует количество съеденного Ариной, но либо у сестры завелись паразиты, либо она блюет после каждого приема пищи, потому что позавчера она показалась мне прозрачной. Хочу обсудить с Верой возможность позвать Арину пожить у меня хотя бы недельку. Скажу сестре, что нужна ее помощь, дело жизни и смерти. Налгу, если потребуется, прикинусь еще более ущербным, чем есть на самом деле.

Разбираем с Томой накопившиеся дела. Томочка – умница, благодаря ей хоть где-то удается сохранить порядок.

– Проблемы, Виктор Станиславович? – спрашивает она между делом.

– Ты помнишь день, когда их не было?

– Решаемые хоть?

– С твоей помощью – сто процентов.

Мы договариваемся о нескольких акциях и рекламе для привлечения новых клиентов. Студия дает стабильный доход, гасит часть кредитов и ипотеки.

У Веры в съемной квартирке приходится еще раз помыться, потому что от предчувствия, что «Кашкай» вдруг самовоспламенится вместе со мной внутри, сердце едва не выпрыгивает из груди, потовые железы работают на все катушку. Пью воду бутылка за бутылкой – она тут же выходит через поры.

Одолевает страх какого-то другого, подсознательного уровня. Когда убеждаешь себя, что всё в порядке, выходи на сцену, зрители давно ждут тебя хорошего, для них – лучшего, а в голове бахает: ни хрена не в порядке. Либо беги немедленно, либо грохайся в обморок. Какая-то часть в затылке в попытке парализовать замедляет движения, а картинка перед глазами уплывает влево – рулевое колесо поломалось. Поэтому приходится «подруливать», слегка дергаясь вправо. Платон Игоревич успокаивает, дескать, проявляются побочки обезболивающих. Но я уже третий день без таблеток, сука, пытаюсь скорее слезть.

От Марата Эльдаровича тишина. Курить по-прежнему не получается.